Никто пути пройденного у нас не отберет - Конецкий Виктор Викторович - Страница 38

И при всем при том выяснилось, что я первым обнаруживаю льдинку на курсе и встречное судно в тумане – раньше штурманов и матросов. Это закономерно. Недавно было проведено специсследование морского глазомера.

Дистанцию до одной морской мили капитаны измеряют на глаз практически безошибочно, а на одной-трех милях ошибаются примерно на 0,1 мили. Помощники капитанов и матросы обнаруживают более значительную погрешность: их ошибка достигает 0,22–0,25 мили на милю. Однако, когда оцениваемое расстояние увеличивается до трех – пяти миль, результаты и капитанов, и их подчиненных выравниваются.

Повышенное ощущение ответственности – вот в чем весь фокус.

Карское море начинает пошумливать.

Из радиорубки звенит морзянка.

– И зачем вы, Виктор Викторович, в Мурманске сливы покупали, когда надо яблоки? – вяло интересуется В. В. – Вы к морзянке как относитесь? На нервы не действует? Вот в сорок шестом преподавала нам морзянку любовница знаменитого генерала. Ее с фронта генерал выгнал, когда забеременела… Она на возвышении сидела за столом, а мы пониже ее, за детскими партами на ключах… Глядим на ее коленки – потрясающие коленки под столом, такие, что… Чего? Авторулевой у нас как? Рыскаем вроде слишком… Анна Ивановна ее звали, ну а мы между собой Анютой… Помните, цветочница Анюта?.. Не лезет никому в башку морзянка. Анюта жалуется лаборанту: курсанты у меня плохо занимаются… Врубите полный, Виктор Викторович… Ну, лаборант, ни слова не говоря, принес лист фанеры и забил стол с фасада, коленки скрылись, и мы уже нормально заниматься начали… Рулевого на руль! Мы ж на мелководье выходим!.. Сперва думали, что про знаменитого генерала это все чушь и слухи, но у Анюты заболела дочка. Не помню почему, но меня отправили к ней домой с лекарствами… Электромеханика на мостик! Опять авторулевого в крайнее положение загнали… Вот он на мелководье и вырубается… Да, грустная история… Во-первых, оказалось, все это правда. Я у нее знаменитую генеральскую фотографию увидел. Ну а дочка померла…

Электромеханик у нас подменный, из пенсионеров, которые подрабатывают в арктических рейсах. И вечно он оказывается в бане, когда его вызывают на мостик.

И тут влетел на мостик полуголый и с банкой спирта в руках – спирт для протирки контактов. Он неделю этот спирт у Октавиана Эдуардовича выпрашивал.

Влетает на мост, спотыкается – трах! бах! – банка со спиртом вдребезги.

Рулевой от руля, жадным голосом:

– Лей, старпер, еще!

А мы и без добавки начинаем потихоньку на мостике косеть. Спирт пропитал ковер.

– Тащи капусты с палубы! – говорит В. В. электромеханику. – Тебе не электричеством заниматься, а закуской!

– Да есть у меня искра! Есть! Все глядите! Есть искра! Не по моей вине авторулевой барахлит! Это по механической…

А в это время из лоцманской каюты доносится песня на слова Александра Володина: «Забудьте, забудьте, забудьте меня… Мы жители разных планет…»

Я глядел на старого электромеханика, который уже боится лезть в схему, потому что на старости лет начал бояться самого электротока; слушал дурацкие слова в исполнении Эдуарда Хиля и думал о том, что каждый по-своему с ума сходит.

Кроме очков больше всего тревожат ноги: немеют икры, и при ходьбе кажется, что икры и ляжки набиты ватой – боюсь никотинного варианта, когда дело кончается ампутацией. Ляпнула мне какая-то врачиха о том, что у меня в нижних конечностях уже вовсе нет пульсации кровеносных сосудов, и теперь любое ощущение в ногах рождает прямо-таки панический ужас. Мнительность или…

Когда в Баренцевом море в голубой штиль на синих зябях я вдохнул замечательный морской воздух всей грудью, то вдруг плюнул в пачку с сигаретами и кинул их за борт… а через пять минут спустился в каюту за новой пачкой. Но вкус воздуха я ощутил хоть на миг, а то уж вовсе забыл, что воздух – это замечательная штука.

Разделили со старпомом вахту третьего помощника, стоим по шесть часов, ибо В. В. окончательно завалился. Весь в поту, литрами пьет кипяток со сгущенным молоком.

Ложился в дрейф и снимался с дрейфа я; начинаю привыкать ко льду, но после мостика никак не заснуть – в башке крутятся льды, дистанции, скорости, шкалы, указатели. Чтобы от них отделаться, нынче читал «Конец главы» Голсуорси.

Туман. Туман. Туман.

За «Енисейском» в дистанции два – пять кабельтовых. «Енисейск» – дальневосточный танкер, очень большой, в грузу, но его капитан первый раз идет в Арктику – это раз. Второе – махина на середине самого малого и малого ходов вперед имеет критические обороты. А держать надо именно эту середину для сохранения нужной скорости. Потому «Енисейск» идет рывками. И нам приходится. Пробовали гроб нести, когда вперединесущий то быстро идет, то медленно? Попробуйте. Только вместо гроба возьмите на плечи десять тысяч тонн.

Туман. Туман. Туман.

Первая серьезная перемычка. Через двести метров «Енисейск» застрял. Дистанция полтора-два кабельтова. Деваться некуда. И я даю «стоп». Пропорционально потере инерции прищемливает сердце. «Енисейск» врубает свои могучие мощности и рывком уходит вперед. Даю самый полный вперед. Ни фига. «Колымалес» решил подремать в неподвижности. Первый раз даю задний – самым малым назад отползаем метров на пятьдесят. Тем временем «Енисейск» уходит и уходит, канал за ним моментально затягивает. Даю самый полный вперед. Прошибаемся сквозь сгущение, и начинается самое отвратительное – догоняние. Громыхаем скулами по льдинам…

В который раз все это? «Сколько можно?» – вопит какая-то трансляция в грудках.

От сотрясений со снастей падает иней.

Красиво.

Чудом вписываюсь в дырку за «Енисейском».

Сдав вахту старшему помощнику, спускаюсь к В. В. Он спит. Слава богу – хоть не переживает за удары. Они еще непривычны. Как жалостливо, по-детски незащищенно выглядит огромный мужчина в болезни, сжавшийся комочком…

Двустороннее воспаление легких. Это док все-таки определил. И то странно. Делается уже законом, что в Арктику посылают не штатных судовых врачей, а желающих подработать. Нынешний эскулап – спец по переливанию крови. Но понятия не имеет о банках. Пришлось мне даже перейти на приказной тон: «Будьте любезны: на мою полную ответственность – банки! антибиотики – не скупясь! Одновременно аскорбинку – не скупясь!..» Здесь приказной тон кончился: нет у этого типа аскорбиновой кислоты, а без нее колоть антибиотики пятидесятитрехлетнему человеку – дело вредное… Попросил еще доктора держать В. В. все время на снотворном. Капитан чуть очухается – сразу на мост. Накинет на мокрое тело куртку – и вот уже бледным привидением качается в дверях рубки на зверском сквозняке… Докачался.

Первые мысли о том, что и как делать, если придется В. В. эвакуировать на ледокол или куда-нибудь на Диксон. Тревожно.

По трансляции: «Сегодня НОВЫЙ художественный фильм! „Всего одна ночь“!» Это резвится помполит. Весь рейс он будет объявлять все фильмы «новыми».

Экипаж обсуждает болезнь капитана.

Старший матрос Володя, красавец, бывший подводник, с небольшой наглинкой:

– Пневмония! У меня тоже была. Слово страшное, а по существу – терпимо. Из-за жены подхватил. Прекрасная женщина. В свое время бегом за мной бегала – любовь! Первый раз она меня всего на трое суток посадила. На Каляева. С этого все и началось. Я за пивком стою, пол-литра в кармане. Она прибежала, бутылку учуяла, выхватила и трах об стенку. Я ее за косу и пару раз по шее. Очереди-то стыдно. Она: «Милиция! Убивают!» А мильтоны в «раковой шейке» возле очереди дежурили. Хвать меня. Она: «Посадите его! На трое суток хотя бы!» Посадили. Отсидел. Прихожу домой бритый. Спокойно делаю все. Хлеба по дороге купил, буханку черного. Спрашиваю супругу: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» А дите наше у бабушки. Квартира пустая. Беру жену за косу, привожу в совмещенный санузел. Кидаю в умывальник буханку черняги, подушку кидаю в ванну. Еще и чайку чашку дал – родная жена все-таки. Назидаю: «Сиди, подруга. Прочувствуй на своей нежной коже горечь утери свободы». Она ревет, я дверь заколачиваю. Цветочный ящик с балкона не пожалел, разорил и досками дверь крест-накрест – по всем правилам. Потом канистру пива приволок и сижу на кухне. Вобла была. Концерт слушаю по телевизору, а супруга в совмещенном узле свой концерт наяривает. Думала меня на нервы взять: вопли, стуки, рыдания. Я – ноль внимания. Часа полтора орала – выдохлась. Поняла, что я инквизитор. Ну, я спать лег. Утром к ней в окошечко из коридора заглянул. Есть там у нас такое окошечко – в старом фонде проживаем. Заглянул, все спокойно: сидит моя голубка на стульчаке и чернягой закусывает. Я ей в окошечко ору, чтобы зарядку делала. Она у меня, когда беременная была, каждое утро зарядку делала и мне после смены спать не давала. Кричит, что ей на работу надо, ударно трудиться хочет. Нет, говорю, я тебя без права вывода на работу посадил. Ну и служить пошел. Я тогда на Канонерке маляром художествовал, потому что визу на год прихлопнули. Вечером «Руслана и Людмилу» передавали по телевизору. Хорошая постановка. Я еще одну канистру пива с воблой выпил. Супруга немного поорала – но уже так, для блезиру. Хорошая штука совмещенка! Если бы отдельно ванная и отдельно гальюн, то хлопот больше бы было. А тут – одна забота: самому в подворотню бегать. Я бдительность и потерял! С ейной работы являются две гусыни – ейные профсоюзные боссы. Интересуются что с ударницей комтруда и чем она заболела. Дальше порога делегацию я не пустил и успокоил. Говорю, что она, мол, вполне здорова, но сидит в женском вытрезвителе на трое суток за мелкое хулиганство. «Ax, ax! Ox, ox! Не может быть!» – и все такое. Я их вежливо выставил. Так они, стервы, все милиции обзвонили и опять, гусыни, являются. С мильтоном. Ну, ее на свободу, а мне – бах! – пятнадцать суток! Холодрыга в камере, скажу я вам, вода на полу, а забрали-то меня прямо от телевизора в одной рубашке, даже без галстука. Я и простыл.