Аку-аку - Хейердал Тур - Страница 51

Обед уже прошел, поэтому мы сидели один за столом, на котором стюард расставил для пас холодные закуски. «Деревенский шкипер» робко попросил меня преподнести «на счастье» небольшой подарок Атану, а также их тетке Таху-таху — она разрешила передать пещеру и рано утром сама изжарила у входа в тайник курицу для аку-аку.

Прежде чем приступать к еде, пасхальцы перекрестились и прочли коротенькую молитву. Атан простодушно посмотрел на меня и объяснил, что это «отра коса апарте» — само по себе. Потом наклонился через стол к нам и шепотом предупредил, что до еды каждый из нас должен громко сказать по-полинезийски:

— Я «длинноухий» из Норвегии. Я ем приготовленное в норвежской земляной печи «длинноухих».

Произнеся эту формулу, мы продолжали разговор шепотом. С некоторым опозданием я сообразил, что наша трапеза — ритуал в честь аку-аку, и слова, намекающие на наше родство, говорились для них. Мне было известно, что Атан оставил версию об исходе древнейшего населения острова из Австрии; теперь он и другие «длинноухие» не сомневались, что во всяком случае их род вышел из Норвегии. Эта мысль утвердилась в их умах после того, как они увидели в составе нашей команды матроса богатырского сложения с огненно-рыжими волосами. И теперь, во время курандо, очевидно, пришла пора посвятить аку-аку в тайну этого несколько замысловатого родства.

В столовую зашел Эд с каким-то известием для меня, и я спросил пасхальцев, нельзя ли ему тоже присоединиться к курандо, ведь и он пойдет в пещеру. И Эд произнес по-полинезийски с типичным американским акцентом, что он-де «длинноухий» из Норвегии, который ест приготовленное в норвежской земляной печи «длинноухих».

Продолжая с торжественным видом есть, мы разговаривали хриплым шепотом. Предмет застольной беседы — духи и пещеры — был для нас с Эдом так же непривычен, как для наших гостей закуски, расставленные на столе. Атан брал масло лопаточкой для резки сыра, лимон клал не в чай, а на хлеб и ел все с большим аппетитом. Насытившись, три пасхальца пошли отдохнуть в свободную палатку. До ночи, когда нам предстояло выступить в тайный поход, было еще долго.

Часа через два после того, как стемнело, пришел Атан и сказал, что можно выходить. По тому, как строго и важно он держался, было ясно, что передача пещеры для него большое событие. Да я и сам, заходя в палатку, чтобы попрощаться с Ивон и вытащить из брезентового мешка под кроватью осклабившуюся мертвую голову с ямкой во лбу, чувствовал себя так, словно мне предстояло долгое необычное путешествие. Я не представлял себе, как надо оперировать магическим ключом, и никто не мог меня наставить на этот счет. Впервые такой камень попал в руки к совершенно непосвященному человеку. Захватив полную сумку подарков от Ивон для старой Таху-таху, я выбрался из палатки в ночной мрак и предупредил Эда и фотографа, что пора трогаться.

Нам предстояло сперва проехать на машине мимо уединенной овцефермы на горе посреди острова, а между Ваитеа и деревней сойти с машины и продолжать путь пешком. Для отвода глаз багажник загрузили узлами с грязным бельем. Шкипер довез нас до Ваитеа, сошел и сдал белье Аналоле — так звали управительницу овцефермы, которая вместе со своими подругами подрядилась стирать для нас. Сюда подходил единственный на острове водопровод от заболоченного кратерного озера Рано Арои.

Сменивший Хартмарка за рулем фотограф повез нас — троих пасхальцев. Эда и меня — дальше. До сих пор небо было ясное, сверкали звезды, но тут вдруг полил дождь. Атан, с чрезвычайно серьезным видом восседавший на инструментальном ящике между мной и фотографом, встревожился и зашептал что-то насчет важности «хороших примет». «Деревенский шкипер» мрачно буркнул Эду, что ветер как будто меняется. Пойди пойми, из-за чего они так нервничают, — то ли чего-то опасаются, то ли заранее переживают серьезность предстоящего. Я боялся, как бы что-нибудь не заставило их в последнюю минуту отступиться, как это сделал брат звонаря.

Эд и его два соседа на заднем сиденье примолкли. Фотограф поневоле молчал: он не понимал ни по-испански, ни по-полинезийски и мог объясняться с пасхальцами лишь на международном языке жестов. Вдруг он остановил машину и пошел проверить колеса. Братья Атан страшно перепугались и стали выяснять, в чем дело. Видя, как они нервничают, остерегаясь дурных примет, я начал их успокаивать, дескать, все в порядке, хотя сам отчаянно боялся, как бы джип нас не подвел. Тем более что фотограф, не подозревая, о чем идет речь, озабоченно принялся мне объяснять и показывать, что мотор барахлит, кажется только три цилиндра работают. Впрочем, машина затряслась дальше по разбитой колее, и между тучами над нами проглянули звезды. Тем не менее братья заметно волновались. И когда мы доехали до места, где должны были оставить машину, Атан вдруг передумал. Дескать, лучше доедем до Хангароа и подождем у него в доме, пока все в деревне не уснут.

Когда же мы подъехали к деревне, он опять передумал и объявил, что аку-аку велел ехать к дому брата. С включенными фарами мы пересекли деревню, возле церкви свернули к берегу и проехали немного вдоль каменной ограды. Здесь нас попросили выключить фары и остановиться. Оставив Энлике Теао присматривать за машиной, мы перелезли через ограду и под моросящим дождем зашагали по широкой каменистой площадке. Мелкие камни лежали так густо, что неизвестно, куда ступать в темноте. Уважая возраст фотографа, Атан предложил ему опереться на его плечо, чтобы не оступиться. А Эду снова и снова говорил шепотом, что друзья могут без опаски идти по его земле. Ведь у него доброе сердце, поэтому его аку-аку позаботится о том, чтобы с теми, кто проходит через его участок, не приключилось никакой беды. И Атан простодушно добавил, что он всегда старается быть добрым, делится едой с теми, у кого нет, отзывается на все просьбы о помощи. Поэтому его аку-аку им доволен.

Среди россыпи камней стояла беленая лачуга. «Деревенский шкипер» осторожно постучал в дверь, потом в окно, наконец разбудил жену, дверь открылась, и мы увидели суровую полинезийскую красавицу лет тридцати, подлинное дитя природы; длинные волосы цвета воронова крыла облекали чудесную фигуру. Гордящийся своими предками «длинноухий» нашел среди «короткоухих» достойную продолжательницу рода.

К маленькому столу посредине комнаты придвинули две скамьи, и красавица хозяйка, бесшумной тенью скользя около нас, поставила на него огарок свечи. «Деревенский шкипер» вышел в соседнюю комнату и вернулся оттуда с плотным бумажным мешком из-под цемента. Из этого мешка он достал толстую тетрадь без обложки и положил перед нами. Тетрадь первоначально предназначалась для чилийских школьников, но нашла совсем другое применение: пожелтевшие страницы были испещрены знаками ронго-ронго — тщательно нарисованными фигурками птицечеловеков и другими загадочными символами, в которых мы тотчас узнали своеобразное рисуночное письмо острова Пасхи.

Перелистывая тетрадь, мы убедились, что одни страницы заполнены только непонятными иероглифами, другие же представляли собой как бы словарик: слева — колонка письмен ронго-ронго, а справа неуклюжими латинскими буквами — толкование каждого знака на рапануйском диалекте. Мы сидели и смотрели на освещенную свечой ветхую тетрадь, не зная, что и говорить. Было очевидно, что это не подделка, выполненная рукой Эстевана. И столь же очевидно, что, если писавший эти загадочные значки в самом деле знал секрет письменности ронго-ронго, простенькая тетрадь без обложки представляла собой огромную ценность, открывая неслыханные перспективы для толкования не расшифрованных древних письмен острова Пасхи.

Прочтя вверху одной страницы год «1936», я спросил «деревенского шкипера», откуда у него эта замечательная тетрадь. Он ответил, что ему вручил ее отец за год до смерти. Сам отец не владел ни древним, ни современным письмом, и, однако, именно он, по его словам, переписал все знаки из еще более старой тетради, которая была составлена его отцом, но пришла в негодность. А дед «деревенского шкипера» был человек ученый, он умел но только декламировать ронго-ронго, но и вырезать их на деревянных дощечках. В то время на острове было несколько человек, научившихся грамоте в Перу, куда их увозили в рабство. Один из них и помог старику записать толкование священных знаков, которые быстро стали забываться молодежью после набега работорговцев, когда погибло большинство знатоков древнего письма.