И девять ждут тебя карет - Стюарт Мэри - Страница 11

— Вы имеете в виду подарок?

— Конечно.

Неожиданно Филипп багрово покраснел. Не сказав ни слова, он спокойно прошел за мной через гостиную к двери спальни, открыл ее передо мной и вошел в спальню. Потом молча встал у подножия кровати, глядя на чемодан.

Я наклонилась над открытой крышкой, вынула еще несколько вещей, положила их на кровать и стала рыться внутри.

— Это не очень-то дорогая вещь, — сказала я, — потому что у меня было мало денег. Но... а, вот оно.

Я привезла картонную модель Виндзорского замка, которую купила в Лондоне у Вулворта, — ее надо было вырезать и склеить, и самую большую коробку, которая оказалась мне по карману, содержащую коллекцию оловянных солдатиков в форме королевской гвардии.

Я неуверенно посмотрела на молчаливого графа де Вальми, владельца родового замка, и вручила ему обе коробки.

— Английский замок? — произнес он. — И английские солдаты?

— Да. Солдаты, которые стоят у Букингемского дворца.

— В меховых шапках. Они охраняют королеву. Я знаю.

Он с восхищением смотрел на наклеенную на коробке картинку, изображающую полк королевских гвардейцев, выполнявших какой-то неимоверно сложный маневр.

— Ну, они... они не очень-то... понимаешь...

Но я видела, что он меня не слушает. Открыв крышку, Филипп перебирал дешевые игрушки.

— Подарок из Лондона, — сказал он, оглядывая грубо разрисованного солдатика.

Внезапно я поняла, что для него не имело бы значения, даже если бы это были кустарные бумажные куколки.

— Я еще привезла тебе игру, которая называется «Фишки», — добавила я. — В нее играют специальными фишками. Потом я научу тебя. Это хорошая игра.

— Филипп, где ты? — раздался женский голос из детской, или комнаты для занятий.

— Это Берта. Мне надо идти, — встрепенулся мальчик и, закрыв крышку, встал, прижимая к себе коробки. Он произнес официальным тоном: — Благодарю вас, благодарю вас, мадемуазель.

Повернувшись, он побежал к двери.

— Я здесь, Берта. Иду.

На пороге Филипп остановился и обернулся ко мне. Щеки у него были еще красные, в руках он крепко сжимал подарки.

— Мадемуазель...

— Да, Филипп?

— Как называется игра, которую вы мне привезли?

— Фишки.

— Фиш-ки. Вы покажете мне, как в нее играть?

— Конечно.

— И поиграете со мной в фишки после ужина, перед тем как я пойду спать?

— Да.

— Сегодня?

— Да.

Он еще секунду постоял, словно хотел что-то добавить. Потом быстро вышел, тихонько закрыв за собой дверь.

ГЛАВА 4

Какой бы странной, полной роскоши ни показалась жизнь в Вальми с первого взгляда, скоро она стала упорядоченной и даже скучной. Каждое утро к Филиппу приходил учитель, мсье Бетам, и они занимались до самого обеда. Выполнив разнообразные обязанности в детской и примыкающих к ней комнатах, я была совершенно свободна и первые несколько дней с удовольствием бродила по парку или прилегающей вплотную к замку части леса, читала целыми днями — роскошь, в которой мне так долго было отказано в приюте, что я все еще чувствовала себя виноватой, когда удавалось сесть за книгу.

В библиотеке замка наверняка были произведения на английском языке, но, поскольку там находился и кабинет Леона де Вальми, я не могла, точнее, не хотела просить разрешения ей пользоваться. Но я привезла с собой английские книги — сколько могла, и в комнате Филиппа до самого потолка возвышались полки, заставленные томиками сочинений самых разнообразных жанров: детские книги стояли бок о бок с английскими и французскими классиками и разным легким чтивом. Я была сначала удивлена таким причудливым подбором, но потом увидела на некоторых изданиях надписи: «Дебора Боун» или «Дорогой Дебби», а однажды мне попался в руки истрепанный томик «Острова сокровищ», на первой странице которого было выведено четким детским почерком «Рауль Филипп Сент-Обен де Вальми...» Конечно, сын Леона де Вальми был наполовину англичанин и он жил в тех же комнатах. Я нашла также Конан Дойла и целую кучу полузабытых или нечитаных книг, которые с жадностью поглощала, стараясь перебороть иррациональное чувство, приобретенное за семь лет пребывания в приюте, где нам постоянно вбивали в головы, что «чтение — пустая трата времени».

Однажды мое чувство вины оказалось оправданным. Читая книги на французском, я обычно принимала все предосторожности, чтобы меня никто не увидел, но в тот день меня чуть не застали за чтением «Тристана и Изольды». Я читала в своей спальне, забыв обо всем, и в это время Берта, постучавшая в дверь и не получившая ответа, вошла в комнату с пылесосом. Она ничего не заметила, но я проклинала себя, торжественно поклялась в душе быть более осторожной и в сотый раз пожалела, что пошла на такой глупый обман, скрыв свое знание французского языка.

Я не думала, что кто-нибудь обратит на это особое внимание: мы с Филиппом были в самых лучших отношениях, и даже мадам де Вальми дала понять в своей обычной рассеянной манере, что я ей нравлюсь. Филипп был полностью на моем попечении, и мне доверяли. Особенно я боялась, что мадам де Вальми узнает, как я ее обманула, вернее, систематически обманывала. И как бывает с каждой ложью, она постепенно становилась все больше. Мне надо было общаться с Бертой, горничной, обслуживавшей детскую, и я объяснялась с ней на школьном французском языке, что ее порядком забавляло и даже вызывало улыбку у сдержанного Филиппа. К счастью, мне никогда не приходилось прибегать к этому приему в разговоре с мсье и мадам де Вальми: в моем присутствии они неизменно говорили на безупречном английском языке, что, по всей видимости, не стоило им никаких усилий. Проходил день за днем, а я так и не призналась в своей маленькой лжи. Я не осмеливалась навлечь на себя их недовольство: мне очень нравился Вальми, я легко справлялась с работой и привязалась к Филиппу.

Он был очень спокойным, сдержанным ребенком и никогда не болтал. Каждый день, если не было дождя, мы ходили на прогулку, а наши «уроки разговорного английского языка» ограничивались замечаниями относительно тех мест, где мы гуляли. Между нами все еще существовал какой-то барьер, возведенный его врожденной осторожностью, хотя «подарок из Англии» сделал мальчика моим союзником. Мне казалось, что Филипп, скрытный по характеру, стал еще более скрытным, потеряв родителей, о которых он никогда не упоминал. Он не принадлежал к числу детей, которым можно заглянуть в душу. Я очень скоро оставила всякие попытки сделать это, сконцентрировав свое внимание на самых обыденных делах. Если я хочу завоевать его доверие, это должно произойти естественно и постепенно. И по правде говоря, я не считала, что должна врываться в его тщательно охраняемый и огражденный от посторонних мир; я так страдала от отсутствия права на личное в приюте, что глубоко уважала это право и рассматривала бы всякую попытку проникнуть во внутренний мир Филиппа как грубое насилие.

Он проявлял сдержанность не только со мной. Каждый вечер в половине шестого я отводила Филиппа на полчаса в небольшой салон, где сидела мадам де Вальми — его тетя. Она вежливо откладывала в сторону книгу или письмо, брала в руки изысканное и бесконечное ажурное вязанье и ровно полчаса поддерживала беседу с Филиппом. Я намеренно употребила выражение «поддерживала беседу», потому что оно как нельзя лучше подходит к искусственному и натянутому обмену отрывочными словами, который происходил между ними. Филипп обычно был молчалив и отчужден, он с безупречной вежливостью отвечал на вопросы, которые ему задавали, но никогда не заговаривал первым и ни о чем не спрашивал. Мне казалось, что во время этих вечерних бесед мадам де Вальми насилует себя; по натуре холодная и необщительная, она заставляла себя болтать с ребенком.

Думаю, что я больше всех страдала от этих получасовых сидений и больше всего их ненавидела. Мадам де Вальми, естественно, говорила с ребенком по-французски, а я должна была делать вид, что не понимаю их. Иногда мадам переходила на английский, или ради меня, или для того, чтобы проверить знания моего ученика. Тогда я оказывалась втянутой в разговор, и мне было чрезвычайно трудно не выдать себя и не показать, что я поняла то, о чем они сейчас говорили. Не помню, удалось ли мне избежать ошибок; конечно, мадам не подала бы виду, если бы случилось что-нибудь в этом роде, но, мне кажется, она вообще обращала очень мало внимания на то, что происходит вокруг, и меньше всего ее можно было подозревать в том, что она хочет к кому бы то ни было втереться в доверие.