Барабашка - это я: Повести - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 34

— Я не знаю, — осторожно сказал Сенька. — Вообще-то вряд ли… У меня горит чего-то, падает, да и то… Само по себе вроде…

— А-а… — разочарованно протянула Глашка и задумалась. — Вальтер — мог. У него сила была. Только не захотел, наверное. Они еще больше расти стали. Как сумасшедшие.

— А кто такой этот Вальтер?

— Не знаю, — неожиданно ласково улыбнулась Глашка. — Вальтер — это Вальтер. У него сила на живое была. И добро. Повариха крыс отравой морила, а он их оживлял. Они за ним потом как собачки ходили. По коридору. Представляешь? Повариха раз увидела и прямо посередине в обморок грохнулась. Вот умора-то! Очнулась, а перед ней Вальтер стоит и две крысы сидят на задних лапках и смотрят. Она опять — бац! Представляешь?

— Да-а, — протянул Сенька и посочувствовал поварихе. Крыс он терпеть не мог. Прямо в дрожь бросало, как видел. — А куда этот Вальтер теперь делся?

— Не знаю, — погрустнев, сказала Глашка и, помолчав, добавила обреченно: — Все куда-нибудь деваются…

— М-да, — вроде бы согласился Сенька и не стал больше Глашку ни о чем расспрашивать. Но все это ему как-то очень не понравилось.

Время шло. Сенька совсем освоился, перестал шугаться и даже привык к странным обитателям клиники. Научился разговаривать с прыщавым Романом, который больше не боялся его и красиво рассказывал про Звездный Космос, про чужие планеты, про затерявшихся в просторах Вселенной космонавтов. Сенька никак не мог понять, что это за космонавты, но в общем-то его это не очень интересовало. Слушать Романа ему нравилось. Иной раз не хуже, чем видики смотреть про звездные войны… Сенька никому не говорил, но про себя думал, что Роман когда-то этих самых видиков посмотрел слишком много и рехнулся. Однако предположение свое держал при себе: не его это дело, умные люди сами разберутся…

Еще познакомился с Гаянэ. Если это, конечно, можно назвать знакомством. Гаянэ останавливала на нем лучистые глаза и иногда говорила нараспев: «Се-эн-ня-а…» От Глашки Сенька знал: ослепительно красивая Гаянэ — сванка, грузинка. Всю их семью вместе с домом накрыло лавиной. Все погибли, только Гаянэ откопали живой. Она выжила, поправилась, но на эту землю так и не вернулась. Жила в каком-то другом, очень красивом мире, похожем на рай. Там общалась с матерью, отцом, братьями. И коротать бы Гаянэ свои дни в сумасшедшем доме, если бы ей изредка из этого мира кое-что не перепадало: то диковинно-красивый цветок, то странной формы графин с прозрачной, густой, как мед, жидкостью, то мерцающий зеленым светом граненый камень… У Глашки в тумбочке лежало переливающееся всеми цветами радуги перо — подарок Гаянэ. Иногда Глашка щекотала им Сеньку. Он щекотки безумно боялся, но тут даже сопротивляться не мог, убегал — боялся попортить такую шикарную вещь.

А про Глашку ничего нельзя было сказать наверняка. Иногда она была как все люди — болтала, смеялась, дразнила Сеньку. А потом вдруг пропадала на день, на два, на неделю, не ходила в столовую, не показывалась в коридоре, на стук не отзывалась… Потом появлялась как ни в чем не бывало. Сенька не молчал, спрашивал: «Чего это с тобой?» Она, смотря по настроению, когда отмахивалась, когда крысилась на него: «Не твое собачье дело!»

Сенька обижался, уходил, но долго злиться не мог. Глашка сама приходила, звала — он с ней мирился, а про себя клялся, что уж это — в самый распоследний раз…

По вторникам, четвергам и субботам он занимался с Воронцовым. Андрей был неизменно терпелив, голоса никогда не повышал, но вроде бы со времени их первой встречи похудел, и одежда висела на нем, как на вешалке.

Дела у Сеньки шли не ахти как, и ему даже перед Воронцовым стыдно было: столько с ним возится, и все зазря.

— Это потому, что мне здесь злиться не на что, — потупившись, объяснял он Андрею. — Все хорошо, вот ничего и не выходит…

— Может, мне тебе по шее съездить раз-другой? — улыбался Андрей, а потом утешал: — Ничего, Сенька, не горюй. Все выйдет…

Сначала Сенька боялся, а теперь уж и хотел, чтоб вышло. Да не выходило. «А может, оно и совсем прошло?» — размышлял он по вечерам и не мог понять, нравится ему это предположение или не нравится. А еще несколько месяцев назад он ни о чем другом и думать не мог — только бы вылечиться.

«И чего ж тогда? Тогда, выходит, надо мне домой ехать, — думал он. — Там у матери ребятенок уж народился… Не до меня… А здесь чего же сидеть? Время у людей отнимать…» От таких мыслей Сеньке становилось тревожно и неуютно. И посоветоваться не с кем. У Андрея и так забот полон рот. Это Сенька нутром чувствовал и не лез к нему со своими проблемами. Зина? Она ему по-прежнему нравилась, но Глашкина непримиримая неприязнь словно ставила какую-то стену на пути к ней. Колян? Ему можно было написать, но чтобы получить ответ, придется назвать адрес, раскрыться. А вдруг до матери с отчимом дойдет? Это в Сенькины планы пока не входило…

И еще. Сам себе удивляясь, Сенька начал читать. Сначала — от безделья, когда Глашка в тумане и поговорить не с кем. Потом увлекся и сам уже стал ходить к Зине, брать ключ и с удовольствием рыться в книгах, которые стояли на грубых деревянных полках без всякой видимой системы.

Искал в книгах ответы на свои вопросы. Современные отставил сразу, понял: не найдет, на какое-то время утонул в фантастике, потом устал, все стало казаться одинаковым, повторяющим одно другое.

И надолго застрял на исторических романах. Читал запоем, отрываясь лишь тогда, когда строчки начинали прыгать перед глазами, а над страницами, сходясь-расходясь, зависали радужные круги. Жизнь в романах шла чудная, до того на Сенькину непохожая, что оторопь брала. А подумаешь — в чем-то и сходство есть…

Потом пересказывал Глашке. Она сама читать отказывалась наотрез, но Сеньку слушала внимательно и с удовольствием. Одни герои ей нравились, другие — нет. А Сеньке все нравилось, он просто кайф ловил… И не мог отделаться от ощущения, что книги в библиотеке меняются. Вот здесь на полке этой книги не было, а вдруг появилась. Следил даже, но никто на его глазах в библиотеку не входил. Только Зина с кувшином — цветы полить.

Читал, читал Сенька всякие исторические книги, и интересная мысль у него в голове появилась. Появилась и поселилась плотно, будто всегда жила. А обсудить, поговорить не с кем. Глашка слушать-то слушала, а обсуждать — увольте, только усмехается препротивно — и все. Да и не ее ума это дело. Такое только ученый человек рассудить может. Чего попусту язык-то чесать? К Воронцову это — больше не к кому.

Серьезное дело серьезной подготовки требует. Момент Сенька подбирал тщательно, чтоб не между делом. Время чтоб было, и настроение, и, само собой, чтоб не отвлекал никто. Выбрал все, сошлось копейка в копейку, тут, откуда ни возьмись, — Глашка. Черти ее принесли, не иначе. Ведьма все же. Села в угол, коленки обхватила, глаза зеленые вытаращила и никуда уходить не собирается. А Сенька уж настроился, разговор с Воронцовым завел. Чего ж теперь, бросать все, еще ждать? «А и черт с ней! — подумал. — Пускай сидит, коли приперлась!»

Начал издалека.

— А вот скажите, Андрей, как вам в книгах исторических видится? Кто всех лучше?

— Как — лучше? — не понял Воронцов.

— Ну, чтоб нравился. И вообще… — Сенька помахал в воздухе широкой пятерней, щелкнул короткими пальцами.

— Герой, что ли, любимый?

— Ну вроде. Да, в общем…

Андрей задумался, потер лоб. А Сенька заторопился, не снес им же самим заданной степенности:

— А вот Спартак, да? Правда, силен мужик, да? И за благородное дело боролся. Чтоб рабов освободить… Если бы его не предали, Кассий бы его нипочем не победил! Правда, да?

— Ну, наверное… — без особого энтузиазма согласился Воронцов.

Сенька, уловив сомнение в его голосе, уже готов был броситься на защиту любимого героя, как вдруг в разговор встряла Глашка.

— А мне княгиня Ольга нравится, — серьезно сказала она. — Здорово она с древлянами разделалась. Которые ее мужа убили…