Инферно. Последние дни - Вестерфельд Скотт - Страница 27

Что бы ни происходило, в Нью-Йорке по-прежнему открывались галереи, и цивилизация по-прежнему успешно отбивалась, и я была здесь, в костюме и в образе. Готовая очаровывать.

Внутри галереи первая хитрость состояла в том, чтобы отделаться от мамы. Она демонстрировала меня своим друзьям, все они покорно не узнавали меня, а потом изумленно открывали рты, действуя точно по сценарию Элвиса. Вскоре мама переключилась на беседы с незнакомцами, роняя комментарий «Это моя дочь» и явно желая услышать в ответ удивленное «Неужели не сестра?»

И она еще удивляется, почему я терпеть не могу наряжаться.

В конце концов, однако, я сумела сойти с ее орбиты под тем неубедительным предлогом, что, знаете ли, хочу посмотреть предметы искусства. Когда я отходила, ее пальцы на мгновение задержались на моем плече, еще раз напоминая всем, что я ее дочь.

Я устремилась прямиком к столу с шампанским, ряды и колонны которого яростно пузырились. И улыбнулась, довольная. Открытый бар: где еще представитель фирмы звукозаписи может болтаться на открытии галереи?

Я взяла бокал и принялась слоняться около стола, орлиным взглядом (одного глаза) выискивая лицо, которое скачала сегодня утром в Интернете. Моя ловушка была полностью расставлена. Все мелодии записаны, я восхитительно одета и стою в самом подходящем месте. Оставалось только ждать.

Итак, я ждала…

Двадцать минут спустя мой энтузиазм пошел на убыль.

Никакой ищущий таланты представитель фирмы звукозаписи не материализовался, бокал опустел, новые туфли жали. Вокруг гудела вечеринка, игнорируя меня вместе с моим коротким черным платьем, типа, для них я «пустое место». Теперь пузырьки шампанского неприятно лопались у меня в голове.

Мне всегда хотелось понять, как так получилось, что единственной целью жизни матери было ходить на вечеринки, пусть даже весь мир вокруг нее рушился. В конце концов «Google» подсказал мне ответ: целью ее существования было затащить меня на эту вечеринку. Астор Михаэле, самый фотличный искатель талантов в звукозаписывающей компании «Красные крысы», был также самым крупным коллекционером фотографических работ. Это он открыл новый звук, записал «Зомби феникс» и «Армию Морганы» — не крупные коммерческие группы, но дерзкие и свежие вроде нашей.

Это был прекрасный случай — типа того, который свел меня и Моса. И конечно, он был предопределен календарем встреч матери. Однако, взяв второй бокал, расхаживая в толпе, косясь на две сотни расплывающихся лиц и не узнавая никого, я начала рассматривать ужасную возможность: а что, если судьба подшутила надо мной?

Что, если Астора Михаэлса нет в городе? Или он выискивает группы в каком-нибудь неизвестном клубе, а не здесь? Что, если «Google» солгал мне? Все мои усилия сегодняшнего вечера могут пойти прахом — фактически жизнь моей матери может пойти прахом…

Я стояла там, испытывая головокружение, глядя в полупустой стакан и осознавая нечто равно пугающее: ген шампанского был еще одним, который мать не передала мне. Может, оттого, что в глазах у меня все наполовину расплывалось, или из-за несмолкающего гудения безразличной толпы вокруг, но я почувствовала, что реальность распадается и смешивается, словно в миксере.

Требовалось срочно привести себя в чувство.

Ну, я вдохнула побольше воздуха и пробилась сквозь толпу туда, где висели фотографии. Они были огромные, все изображали кризис санитарии: блестящие горы пластиковых мешков, бастующие мусорщики, полчища крыс. Драматичные, по-своему прекрасные фотографии, почти в натуральную величину, как будто вы вот-вот войдете в них. Невольно возникал вопрос, зачем тебе это дерьмо на стене, если ты и так видишь его повсюду?

Толпа, похоже, придерживалась того же мнения Люди толпились в центре комнаты, подальше от зрелища распада. У стен было всего несколько человек, мрачных и отстраненных, словно студенты-первокурсники на вечеринке выпускников.

«Бедные любители искусства», — подумала я.

И потом, под воздействием внезапно пробудившегося гена шампанского, меня озарило: я поняла, где скрывается Астор Михаэле.

Он был здесь не ради вечеринки, он был здесь ради искусства и находился среди этих «первокурсников».

Я начала кружить по комнате, не обращая внимания на тех людей, которые тусовались посреди комнаты и выглядели вполне на своем месте, все такие довольные и крутые. Я искала одиноких гостей, неудачников этого мира всеобщего веселья.

И на полпути я заметила его уголком глаза — хорошего глаза, по счастью. Он очарованно разглядывал огромную фотографию храма, построенного санитарно-гигиеническими работниками в Бронксе: воздетые в молитве руки, кресты и черепа (опять!) должны были обеспечить защиту на их нелегком пути.

Чтобы успокоиться, я сделала большой глоток шампанского; в голове зазвучали наши мелодии.

«Что я слышу? О, просто новая нестандартная группа».

Я сунула руку в новую сумочку и нащупала на самом дне аудиоплеер. Его наушники перепутались с косметикой, гелем для волос и миллионом других вещей, которые в обычных обстоятельствах я никогда не ношу в сумке. С трудом распутав этот клубок, я ухитрилась вытащить плеер и надеть наушники. Но где же шейный ремешок? Я заглянула в бездонную глубину сумочки и в ужасе осознала, что забыла его.

Я мысленно вернулась к часам, проведенным в магазине «Apple» в поисках подходящего ремешка: тонкой черной полоски кожи с блестящим металлическим УКВ-разъемом. Внутренним взором я видела его — все еще в упаковке, лежащим на моей постели среди всякого прочего барахла.

И конечно, у этого тупого платья для коктейлей, как и у всех тупых платьев для коктейлей, не было карманов. Просто таскать плеер в руке — это будет выглядеть слишком очевидно, а наушники с уходящими в сумочку проводами испортят то впечатление молодой стильной модницы, которое я хотела производить. Которая говорит что-то вроде: «Нет, их еще не записывали. Просто все знают о них».

Я зажмурилась, стараясь сосредоточиться.

Существовало единственное место, куда можно было деть плеер.

Я отпила шампанского, включила плеер и положила его в ложбинку на груди. Он идеально подошел — такой теплый, такой приятный. В самом деле, теплый — я опустила взгляд и осознала, что, шаря в сумке, включила подсветку экрана.

Обрамленные черным бархатом платья, мои груди мерцали голубым.

Учитывая, что шампанское ударило мне в голову, это выглядело, типа, круто. Может, это и не Тадж-Махал вкуса, но наверняка привлечет внимание нужного мне человека.

Я подошла ближе.

«На каком языке она поет? Похоже, вообще на каком-то несуществующем».

На плеере были записаны наши четыре лучшие песни — длинные, напряженные, которые Минерва сплела с чистыми, простыми мелодиями Моса, Алана Рей разбила на тысячи сверкающих форм, и все это на басовой «подкладке» Захлера. По мере того как я подходила ближе, пузырьки в моей крови начали синхронизироваться с музыкой, а шаги соответствовать ритму. Я была вся такая крутая, на своем месте, семнадцатилетняя, полная очарования — мечта любой компании звукозаписи во плоти.

Мир начал смещаться вокруг, примерно так же, как когда мы играем, пальцы задвигались над невидимой клавиатурой. Огромные фотографии скользили мимо плеча, галактика глаз котов и крыс мелькала на моей расплывчатой стороне.

«Как они называются? Не думаю, что у них уже есть название…»

К тому времени, когда я добралась до Астора Михаэлса, вращая остаток шампанского на дне бокала, я была крутая, хищная и уверенная в себе — олицетворение нашей музыки.

Он повернулся и посмотрел на меня, проследив взглядом белые шнуры, тянущиеся от ушей до мерцающей ложбинки между грудями. Отражая мягкий голубой свет, его взгляд на мгновение вспыхнул.

Потом Астор Михаэле улыбнулся мне, и зубы у него оказались остроконечные, в сто раз острее, чем у Минервы…

Все мелодии выскочили из головы, я стянула наушники и дрожащими руками протянула их ему.

— Вы должны послушать это, — сказала я. — Просто паранормальное дерьмо.