Мой брат Юрий - Гагарин Валентин Алексеевич - Страница 67

Можно сопоставить содержание их. Можно, наконец, размышлять о том, какую жизнь хотел прожить наш Юра, какою бы смертью предпочел умереть.

Но к чему все это?

Одно мне известно совершенно точно: ранняя гибель друга не только потрясла Юру, но и преподала ему серьезный урок. Ко всему, что он делал впоследствии: летал ли на самолете, готовился ли к полету в космос, садился ли за руль своей машины — он подходил с той серьезной тщательностью, которая исключала малейшую, даже случайную ошибку.

Внучка родилась!

В пятьдесят девятом, в самом начале года, одну за другой узнали мы сразу две радостные новости.

Во-первых, Юра стал кандидатом в члены партии.

А во-вторых... Во-вторых, постучала как-то в дверь родительского дома разносчица телеграмм и протянула маме сложенную вчетверо бумажку.

— Распишись, Тимофеевна, за телеграмму. С внучкой тебя.

— Мальчик, девочка?— волнуясь и не совсем понимая разносчицу, спросила мама.

Мама давно ждала-дожидалась, когда будет у Юры с Валей прибавление в семье. И вот...

— Говорю же, внучка. Девка, значит,— грубовато объяснила разносчица.

— Вот и хорошо, вот и слава богу!— И мать потянула платок к глазам.

Потом мы сообща сочиняли поздравительную телеграмму, и мама, никому не доверив, сама понесла ее на почту.

Возбужденная и счастливая, мама знакомым, встреченным на улице,— а знаком ей был чуть ли не весь Гжатск — рассказывала: «У Юры с Валей девочка родилась. Леночкой назвали, Аленкой».

Отец на Юрину весточку отозвался по-своему:

— Опять девка!

Не знаю, что вспомнил отец в эти минуты. Может быть, дореволюционные времена, подушный раздел земли в деревне, когда рождение девочки было сущим несчастьем для крестьянской семьи: землю «на лиц женского полу» не выделяли. Не знаю, что он вспомнил, что подумал, но, в общем-то, он был прав: к этому времени у меня уже росли три девочки, и у Зои первой была дочь. Правда, позже Зоя одарила деда внуком, Юркой...

Эту фразу от отца «Опять девка!»— нам довелось услышать еще дважды: вернулся из армии и женился Борис, и у них с Азой родилась дочка, а потом у Юриной Лены появилась сестренка.

Юра как раз и желал дочек.

Нужно сказать и другое: при всем своем скептицизме отец был очень доволен: к семейным людям он всегда относился с непременным уважением, но семьи, в которых нет детей, почему-то ни в грош не ставил.

А бабушка, Анна Тимофеевна, жила теперь мечтой о той минуте, когда наконец сможет взять на руки свою северную внучку.

...Иной раз оторопь берет, стоит лишь подумать о том, с какой стремительностью бегут годы. Живо хранится в памяти: мечта бабушки понянчить внучку исполнилась очень скоро. Летом вся «полярная» троица — Юра и Валя с дочкой — нагрянули в отпуск. Мы ахнули: до чего же она — Лена — похожа на Юрия! Тот же рисунок лица, цвет глаз, тот же нос, и даже, казалось нам, если улыбается девочка — улыбается на отцовский манер. А и было-то ей тогда всего лишь несколько месяцев, и слабенькая, хрупкая вся: не уберегли от простуды — только что перенесла воспаление легких. Тут достало женщинам заботы: подкармливать ее витаминами, греть на солнышке...

Промчались годы, и вот уже Лена — взрослый человек: с медалью закончила школу, поступила в университет.

Помню февральский день 1976 года. Я вернулся с работы, включил телевизор. Шла передача «В добрый путь!» из клуба московского завода «Серп и молот». Молодым рабочим столичных предприятий, колхозникам из Подмосковья, старшеклассникам вручали паспорта нового образца. И вдруг такие знакомые лица: Лена и Зинаида Александровна Комарова, одна из первых школьных учительниц Юры. Она, Зинаида Александровна, и вручила паспорт Лене, и первой поздравила ее, обняла, расцеловала. Потом Павел Попович подошел — тоже поздравить...

Лена счастлива, довольна, горда. Улыбается. И я вижу те же глаза — Юрины, ту же родную улыбку...

Немного о бланках…

Не раз наблюдал я у людей пожилых привычку аккуратно хранить всякого рода бумажки, имеющие значение документов: налоговые квитанции, извещения, жировки...

Благодаря этой вот привычке отца и остались от тех лет бланки переводов на двести — двести пятьдесят, на пятьсот рублей. Сколотые металлической скрепкой, пожелтевшие шершавые листки хранят Юрин почерк, два адреса хранят: Гжатск Смоленской области, и обратный — номер воинской части.

Я смотрю на бланки и думаю: почерк с годами у Юры мало менялся, оставался почти тем же, каким он был в те дни, когда пятиклассник Юра Гагарин писал сочинение по книге Всеволожского «В открытом море». Почти тем же... только буквы с годами стали строже, уверенней, взрослее, что ли?

Почерк мало менялся, а душа и вовсе оставалась прежней — не черствела, не грубела. Забыть о помощи родителям — так он думал сам — он просто-напросто не имел права.

Перебираю бланки: январь, февраль, март, апрель... Юра не пропустил ни одного месяца...

Между прочим, недавно узнал я, что один экземпляр такой квитанции — денежного перевода на двести рублей — хранится в Карловых Варах, в народной Гвездарне, где чехословацкие школьники-любители занимаются астрономией и космонавтикой. Рассказывают, кто-то из московских литераторов передал ее туда... Вполне возможно. Помнится, во время работы над первым изданием этой книги кое-кто из столичных писателей брал у меня эти бланки — на память, как сувениры...

На новое место

Весной шестидесятого Юра написал нам, что его переводят с Севера в центральную часть России, что, кажется, будет служить он в нескольких часах езды от родных мест и что ждет его новая работа — работа чудесная, работа летчика-испытателя.

Нас очень радовало, что Юре доверяют ответственное дело — значит, не впустую провел он долгие месяцы в Заполярье, значит, его летное мастерство заслуживает такого доверия. И вместе с тем мы знали, что работа летчика-испытателя нелегка и рискованна. Тревожились. Но мы, конечно, и не догадывались о том, что он подал рапорт с просьбой зачислить его в группу космонавтов, что — один из немногих — прошел он отборочные испытания и придирчивую медицинскую комиссию с оценкой «отлично».

Не знала этого и Валентина.

Как сейчас, помнится то время.

Газеты и передачи по радио полны волнующих событий, новостей и открытий.

В сторону Луны ушли две многоступенчатые ракеты, унеся на своих бортах герб нашей Родины. Третья ракета, обогнув Луну, сфотографировала ее обратную сторону.

Имя Циолковского обрело популярность, которой, к сожалению, великий ученый не знал при жизни.

Весь мир пристально и восхищенно следил за достижениями советской космической науки, возлагая на нее большие надежды.

Видимо, не без умысла американская печать всячески рекламировала намечаемый на весну шестьдесят первого года полет человека по программе «Меркурий». По этому проекту предполагалось, что кабина с космонавтом, взяв старт с Земли, стремительно поднимется вверх, «проколет» оболочку стратосферы и затем приводнится в океане. На полет отводились считанные минуты...

Американские ученые торопились... И все же, думается, никто из нас в те дни не сомневался, что первым в космос поднимется гражданин Советской страны. Слишком очевидным было преимущество наших ракет, наших спутников, наших космических кораблей перед американскими...

Не сомневаясь в своем первенстве, с часу на час ждали мы сообщения ТАСС о том, что советский человек на борту звездоплана штурмует просторы Вселенной. Гадали, кем он будет: ученым, авиатором, инженером, врачом?..

И никому из нас, близких и родных Юры, и в голову не могло прийти, что первым человеком, дерзнувшим прикоснуться к извечным тайнам Вселенной, будет именно он — наш Юрка, Юра, Юрий Алексеевич...

Они, в общем-то, уже обжились в гарнизоне. Была пусть и некомфортабельная, но своя квартира в деревянном домике, с поленницей дров за стеной, с тропинкой в снегу, проложенной от крыльца к водопроводной колонке... Были уютные вечера, когда засыпала в своей кроватке Лена, и они садились ближе к весело гудящей печке, и Валя занималась рукоделием, а Юра вслух читал. Пушкина, Чехова, Экзюпери... Были друзья и товарищи — равные в чинах и старшие по званиям и летам. К ним приходили в гости, и они не чурались приглашений...