Аяна - Кинг Стивен - Страница 4

- У меня никогда не было уверенности в правильности первоначального диагноза, - признался он. С Ретифом я говорил по телефону, а с Замаховски лично. Он носил белый лабораторный халат с красной майкой под ним, что как бы говорило "Лучше бы я сейчас играл в гольф".

- Я всегда считал, что это был синдром Фон Хиппел-Линдау, - сказал он.

- Который бы тоже не убил его? - спросил я.

Замаховски одарил меня загадочной улыбкой, которую доктора обычно приберегают для невежественных слесарей-водопроводчиков, домохозяек и преподавателей Английского. Затем он сказал, что опаздывает на встречу. А когда я разговаривал с руководителем отдела рентгенологии, тот просто развел руками:

- Мы отвечаем только за снимок, а не за его интерпретацию, - сказал он. - Следующие десять лет мы будем работать на оборудовании, которое позволит сделать так, что неправильные толкования как вот это, станут почти невозможными. А пока, почему бы вам просто не радоваться тому, что ваш папа жив и здоров? Я так и поступил бы на вашем месте.

В этом смысле я делал все от меня зависящее. И во время моего короткого расследования, которое я, конечно же, именовал "исследованием", я узнал интересную вещь: на медицинском языке чудом называется неправильный диагноз.

Тысяча девятьсот восемьдесят третий год был годом, когда я был свободен от чтения лекций - я взял творческий отпуск. У меня был подписан контракт с научным издательством на публикацию книги, которая называлась " Обучение Необучаемому": Стратегии литературного творчества", но также как и моя статья о чудесном исцелении, она так и не была написана.

В июле, когда Рут и я строили планы на то, как провести наш поход, я заметил, что моя моча вдруг стала розовой. Потом пришла боль, сначала она была где-то в глубине левой ягодицы, потом усиливаясь, она перешла куда-то в область паха. К тому времени я уже стал буквально мочиться кровью - я думаю это произошло на четвертый день после того как начались приступы и пока я играл в популярную игру под названием МожетБытьВсе ПройдетСамоСобой, боль из разряда серьезных перешла в мучительные.

- Я уверена, что это не рак, - сказала Рут, но потому, что это было сказано ею, я понял, что она уверена как раз в обратном. Ее взгляд был не менее красноречив. Она бы это отрицала и на своем смертном ложе - здравый смысл был ее гордостью, но я был уверен в ее убежденности, что рак, оставивший моего отца, теперь перекочевал на меня.

Это был не рак. А камни в почках. Мое чудо называлось эстрокорпоральная ударно-волновая литотрипсия - в тандеме с диуретиками - я растворил их. Я сказал доктору, что в жизни не испытывал такой боли.

- Думаю, вы никогда такого больше и не испытаете, даже если у вас случится инфаркт - сказал он.

- Женщины, с подобной проблемой, сравнивали эту боль с болями, которые у них были при родах. Причем при трудных родах.

Боль все еще была довольно сильной, но я уже мог читать журнал, в ожидании моего следующего приема к врачу и рассматривал это как большие перемены к лучшему. Кто-то сел рядом со мной и сказал:

- Пошли, время пришло.

Я поднял голову от журнала. Это не была та же женщина, которая входила в комнату моего умирающего отца; это был мужчина, в совершенно заурядном коричневом деловом костюме. Тем не менее, я знал, почему он здесь появился. У меня даже вопросов не возникло по этому поводу. А еще я был уверен в том, что если не пойду с ним, то уже никакая литотрипсия в мире мне не поможет.

Мы вышли из приемной. Администратора на месте не оказалось, поэтому мне не пришлось объяснять свое внезапное бегство. И даже если бы мне пришлось объясняться, я вряд ли бы нашелся с ответом. Что бы я ей сказал? Что боль в паху вдруг прошла? Мало того, что это было не правдой, так еще и звучало абсурдно.

Человек в костюме выглядел где-то на тридцать пять: возможно, он был бывшим морским пехотинцем, до сих пор не расставшимся с привычной стрижкой-ежиком. Он молчал. Мы обошли медицинский центр, в котором практиковал мой доктор, и затем прошли еще один квартал вниз, по направлению к той части госпиталя, которая носила название " Целебные Рощи".

Я шел, слегка согнувшись из-за боли, которая уже не огрызалась, а только сердито смотрела.

Мы вошли в отделение педиатрии и пошли вниз по коридору, стены которого были разрисованы героями Диснея, а из динамиков сверху лилась песенка " Этот маленький мир". Бывший морской пехотинец пошел быстрее, подняв голову, так как-будто он был здесь завсегдатаем. А я им не был и знал про это. И никогда я не ощущал такой сильной тоски по своему дому и по той привычной мне жизни, как в тот момент. Я бы не удивился, если бы взмыл тогда к потолку как детский воздушный шарик Майлара с надписью " Выздоравливай поскорей! "

В главном приемном отделении бывший морской пехотинец сжал мою руку с тем, чтобы остановить меня, пока находящиеся там медбрат и медсестра не ушли оттуда. Потом мы пересекли еще один холл, там была какая-то лысая девочка, сидевшая в инвалидном кресле, она посмотрела на нас голодными глазами. Потом она протянула нам руку.

- Нет, - сказал бывший морской пехотинец и просто увлек меня за собой. Но прежде, чем он успел это сделать, я еще раз посмотрел в эти ясные, умирающие глаза.

Мы вошли в комнату, где мальчик, которому на вид было года три, играл в кубики под прозрачным пластиковым тентом, куполом, свисавшим над его кроватью. Мальчик с живым интересом стал нас рассматривать. Он выглядел намного более здоровым, чем та девочка в инвалидном кресле - у него была целая копна рыжих завитков, но его кожа была свинцового цвета, и когда бывший морской пехотинец подтолкнул меня вперед, а сам отступил назад и принял строевую стойку " вольно", я понял, что ребенок на самом деле был очень болен. Когда я раскрыл тент, несмотря на то, что на стене была предупреждающая табличка "СТЕРИЛЬНАЯ СРЕДА", я подумал, что время этого ребенка исчисляется не неделями, а днями.

Я протянул к нему руки и про себя отметил, что от него исходит точно такой же запах, как и от отца, когда тот был болен. Он был не таким сильным, но это был тот самый запах. Ребенок сам потянулся ко мне. Когда я поцеловал его в уголок рта, он поцеловал меня в ответ и по тому, как он это сделал, я предположил, что к нему уже давно никто не прикасался. По крайней мере, не затем, чтобы причинить боль.

Никто не вошел, чтобы спросить, чем это мы тут занимаемся с угрозами вызвать полицию, как это сделала Рут в комнате отца. Я закрыл тент. Уже стоя в дверях, я оглянулся и увидел его сидящим под своим прозрачным полиэтиленовым тентом с кубиком в руках. Он бросил его и помахал мне рукой, так как это делают дети - дважды открыв ладонь и выпрямив пальцы. Я помахал ему в ответ так же, как это сделал он. Он выглядел уже намного лучше.

В приемном отделении бывший морской пехотинец снова сжал мне руку, но на сей раз медбрат нас заметил; это был человек, улыбка которого выражала какое-то неодобрение - эту улыбку руководитель моего Отделения Английского языка возвел в ранг искусства. Он спросил, что мы здесь делаем.

- Извини, парень, ошиблись этажом, - сказал бывший морской пехотинец.

Несколько минут спустя, когда мы уже спускались по ступенькам госпиталя, он сказал:

- Дальше, я надеюсь, ты сам найдешь дорогу?

- Да, разумеется, - ответил я, - но мне надо перезаписаться на прием к моему врачу.

- Конечно.

- Мы еще увидимся?

- Да, - сказал он и пошел к больничной стоянке. Он так и не оглянулся.

В 1987 он объявился вновь, пока Рут была на рынке, а я косил и надеялся на то, что глухие удары в затылке не были началом мигрени и, зная при этом, что это, конечно же, была она. Я страдал ею с тех пор, как побывал у того мальчика в " Целебных рощах". Но вряд ли он был тем, о ком я думал лежа в темноте с мокрой тряпкой на глазах. Я думал о той девочке.

В этот раз мы пошли навестить женщину в Сент Джудс. Когда я поцеловал ее, она положила мою руку на свою левую грудь. На единственную, которая у нее осталась; вторую ей уже отрезали.