Повести - Рубинштейн Лев Владимирович - Страница 2

В эту минуту дверца кареты приоткрылась, и показалась огромная боярская борода. Белая рука, унизанная кольцами, неторопливо её поглаживала.

— Без пропуска нельзя, — упрямо сказал капитан. — Таков генеральский указ.

— Федька, — прогудел боярин густым басом, — побойся ты бога, родного отца не узнал! Погоди, уж я до тебя доберусь! Я те покажу с конюховыми детьми в игрушки играть!

Молодой капитан, однако, не смутился.

— Ничего не знаю, — сказал он. — Отец ли, чужой ли человек, а только для проезда на полковой двор надобен пропуск, по-другому называется пароль. А кто того пароля не знает, велено тащить в съезжую избу,[1] и пущай господин генерал сам разберётся. А мы караул, у нас указ есть.

— Меня, боярина Троекурова, в съезжую избу? Видать, у тебя, парень, в голове шумит. Не поеду!

Капитан нахмурился:

— Как знаете, а только пустить не могу.

— Отца-то родного! Срам! Навеки срам перед людьми!

— Ежели кто будет шуметь или браниться, — сказал капитан, — то указано бить в барабан и всё войско поднимать к ружью.

Боярин зажал бороду в кулак и минуты две разглядывал своего сына.

— Новомодные обычаи: кафтан до колен, рукава до ладоней, на голове гнездо воронье! Разодели боярского сына!

— У нас таковых слов не любят, — спокойно ответил капитан. — Мы государево войско, а кому не нравится, милости просим — до Москвы три версты.

— Охальник! — рявкнул боярин. — Погоди уж, доберусь до спины твоей! Вези отца родного на съезжую! Согласен!

Капитан сделал знак караулу, и карета своротила направо, по «Генеральской улице», в конце которой возвышался деревянный дом с башенкой. Над башней трепетало большое знамя.

Это и была съезжая изба, штаб петровского потешного войска.[2]

Боярина отпустили не скоро. Его спросили, к кому и за каким делом едет и надолго ли. Солнце поднялось уже высоко над Яузой, когда Троекурова ввели в комнаты царицы Натальи. Царица показалась из маленькой двери, и все поклонились ей в пояс.

Боярин сразу принёс жалобу, что его-де, родовитого боярина, потащили в съезжую избу, на допрос, и кто же? Не кто иной, как собственный сын! И что он, боярин, просит непокорного сына отпустить из полка к нему, родителю, на исправление, чтобы сын и вовсе не отбился от родительской власти.

Царица Наталья, нестарая ещё женщина, с большими, вечно испуганными глазами на бледном лице, вздохнула и потупилась.

— Проси его царское величество, — сказала она тихо. — Царю Петру всего шестнадцать годков, а уж он и сам-то от родительской власти отошёл. Видишь, у нас вся жизнь по пушке да по барабану. Мы, матери, тут не хозяйки. Того и гляди, в воинской потехе шею свернёт или в Яузу свалится. Разве за ним уследишь?

Но боярин не мог успокоиться. Он перечислял все свои заслуги, возмущался новыми порядками, ругал пушечную забаву и фейерверки, которыми честным людям бороды палят, бранил зелёные мундиры, треугольные шляпы и короткие рукава.

Он требовал, чтоб сынка вернули к обычной, спокойной жизни, как исстари повелось: чтоб мальчик сидел взаперти, под родительским наблюдением, свято соблюдал посты и праздники и женился вскоре на той девице, которую ему родители подберут.

Да и пора его женить — уж ему шестнадцать лет! Статочное ли дело, чтоб такой взрослый парень в военные игрушки играл с солдатами, набранными из простого народа, из детей конюхов и слуг?

Тут дверь раскрылась, и в комнату широкими шагами вошёл бомбардир[3] Пётр Михайлов, очень высокий, худощавый юноша с блестящими чёрными глазами. Это был тот самый юноша, которого мы видели при штурме игрушечной крепости Пресбург. Все находившиеся в комнате поклонились ему в пояс.

— Что, боярин, — сказал Пётр, — не нравится тебе моё хозяйство?

— Помилуй, государь… — пробормотал боярин, не зная, что ответить.

Это был царь. Только он поступил на военную службу простым пушкарём, под именем Петра Михайлова. Ему тогда было шестнадцать лет, и больше он из армии не уходил до самой смерти и дослужился до генеральского и адмиральского званий. Так вот, Петру не понравились боярские речи, но он не стал вздорить с боярином, который был старым другом его матери.

Он усмехнулся и, прищурив глаза, поглядел на длинную бороду Троекурова.

— Слышал я твою просьбу, — сказал он. — Изволь, возьми своего сына. Посади его в курятник и расти с курами. Только сам-то он, чай, не большой охотник ехать с тобой в родительский дом?

— Государь, власть родительская от бога, — ответил боярин, — и не моего Федьку о том спрашивать. А что до…

Но Пётр его не дослушал. Обернувшись к матери, он объявил, что генерал приказал выехать в соседнее поле и производить на нём пушечную стрельбу и чтоб мать велела своим людям сидеть смирно и не пугаться великого пушечного грома.

Мать вздохнула и ничего не ответила. Пётр поклонился ей и, меряя ковры своими длинными худыми ногами, вышел за дверь.

Он направился в Капитанский дворец и возле крыльца встретил капитана, Федю Троекурова, который вёл свой караул на смену.

— Фёдор, — сказал царь, — приехал за тобой отец. Не нравятся ему наши дела. Хочет он тебя забрать из полка и посадить в терем с няньками, чтобы ты ел, спал и звёзды считал, пока тебя не женят. Нравится тебе такая жизнь?

— Не нравится, господин бомбардир, — твёрдо ответил шестнадцатилетний капитан.

Пётр подошёл поближе к Троекурову:

— Отказать боярину — матушку обидеть. Значит, надобно тебя отдать отцу.

Федя молчал. Его загорелое лицо побледнело.

— Не изволь, государь, меня выдавать, — прошептал он. — Что мне в тереме-то делать? Я капитан!

— Тогда вот что… — Пётр ещё более приблизился к Феде: — Беги!

— Как бежать, господин бомбардир?

— Скройся, куда знаешь, чтоб я тебя не видал до праздника. А я тут боярина-то уломаю. Авось сменит гнев на милость. Понял?

— Как не понять! Понял, господин бомбардир.

— Как сменишься с караула, чтоб я тебя больше не видал. Ступай!

И Пётр, посмеиваясь, вошёл в Капитанский дворец.

К вечеру капитан Фёдор Троекуров пропал. После обеда начали палить пушки; густой дым пополз с поля и окутал дворец и Генеральскую улицу и другие улицы, на которых вытянулись линейками «ротные дома» потешного войска. Боярин сидел у себя, запахнув окна, и крестился на иконы. В густом дыму трудно было разыскивать пропавшего. Обыскали всё село, но капитана Фёдора и след простыл.

Вечером, когда солнце уже закатилось, беглый капитан пробрался огородами к реке Яузе и долго стоял на берегу, свесив голову.

Идти мостом он не мог, потому что на мосту стоял караул. Он помедлил немного, вздохнул и прошептал:

— К Лёшке пойду, в Измайлово! Эх, вода-то холодная!

Он взмахнул руками и отчаянно бросился в воду. Часовой на мосту крикнул: «Кто идёт?», но никто ему не ответил.

Утром боярину доложили, что сына сыскать не могут и что царица приказала искать его в Измайлове.