Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин - Страница 18

— Может быть, — сказал Поросенок с сомнением. — Если бы дело было только в Сципионе, я бы с легкой душой согласился. Но с ним Квинт Серторий, а ты знаешь, Луций Корнелий, что это значит.

— Неприятности, — равнодушно отозвался Сулла.

— Разве ты не должен продумать, как обезвредить Сертория?

— Мне не надо этого делать, дорогой Поросенок. За меня это сделает Сципион. — Сулла указал палкой на место, где резкий поворот речушки сближал границы его лагеря с границами лагеря Сципиона на другом берегу. — Твои ветераны умеют копать, Гней Помпей?

Помпей моргнул от неожиданного вопроса.

— Еще как!

— Хорошо! В таком случае, пока остальные заканчивают строительство зимних фортификаций, твои люди смогут выкопать ров по ту сторону нашей стены и устроить большой плавательный бассейн, — ласково сказал Сулла.

— Какая потрясающая идея! — воскликнул Помпей с таким же самообладанием и улыбнулся. — Я сейчас же прикажу им приступить к работе. — Он помолчал, взял палку у Суллы и показал ею на противоположный берег. — Если ты согласен, я подрою берег и расширю реку, вместо того чтобы создавать отдельный пруд. Думаю, было бы полезно для наших парней часть речки перекрыть крышей: потом не так холодно будет.

— Хорошо придумал! Так и сделай, — сказал Сулла сердечно.

Он долго глядел, как Помпей решительно шагает прочь.

— О чем он говорил? — спросил Метелл Пий, нахмурившись. Ему очень не нравилось видеть, как Сулла приветлив с этим самодовольным фанфароном.

— Он понял, — загадочно сказал Сулла.

— Но я не понимаю! — раздраженно заметил Поросенок. — Просвети меня.

— Братание, дорогой Поросенок! Ты думаешь, люди Сципиона смогут противостоять зимнему курорту Помпея? Даже летом? В конце концов, наши люди тоже римские солдаты. Чтобы возникла дружба, нет ничего лучше приятного совместного занятия. Как только бассейн Помпея будет готов, наши люди и люди Сципиона начнут радоваться ему. И все они примутся болтать друг с другом — одинаковые шутки, одинаковые жалобы, один и тот же образ жизни. Спорю, что сражение не состоится.

— И он понял это из того немногого, что ты сказал?

— В точности.

— Удивляюсь, что он согласился помочь! Ведь он же за сражение.

— Правильно. Но он согласился с моими доводами, Пий, и знает, что не получит сражения этой весной. В стратегию Помпея не входит досаждать мне, ты же знаешь. Он нуждается во мне так же, как я нуждаюсь в нем, — сказал Сулла и тихо засмеялся, сохраняя лицо неподвижным.

— Мне кажется, что он — человек, который быстро может решить, что не нуждается в тебе.

— Тогда ты ошибся в нем.

Три дня спустя Сулла и Сципион Азиаген провели переговоры на дороге между Теаном и Калесом и согласились на перемирие. К этому моменту Помпей закончил свой пруд и — как всегда, методически — после оглашения порядка его использования, который позволял купаться там и посторонним с того берега, объявил его открытым для отдыха солдат. За следующие два дня между двумя лагерями был проложен такой широкий коридор, что…

— Мы можем даже не притворяться, будто мы противники, — сказал Квинт Серторий своему командиру.

Сципион Азиаген удивился.

— И что в этом плохого? — мягко спросил он.

Серторий возвел свой единственный глаз к небу. Крупный человек, физически оформившийся годам к тридцати пяти, с толстой бычьей шеей, внушительный — к сожалению, ибо это придавало Серторию глупый вид, совершенно не соответствующий его силе и качеству его ума. Он был довольно близким родственником Гая Мария и унаследовал больше великолепных личных и военных качеств Мария, чем, к примеру, родной сын Мария. Глаз он потерял в сражении как раз перед осадой Рима. Поскольку глаз был левый, а Серторий был правша, увечье не помешало ему продолжать свое дело. Шрам превратил его некогда приятное лицо в подобие карикатуры: правая сторона оставалась симпатичной, а левая представляла ужасную картину.

Так получилось, что Сципион недооценивал его, не уважал и не понимал. И теперь смотрел на него с удивлением. Серторий попытался возразить:

— Азиаген, подумай! Как ты думаешь, будут наши люди сражаться за нас, если им позволили подружиться с нашим неприятелем?

— Будут, потому что им прикажут.

— Не согласен. Почему, ты думаешь, Сулла построил свою плавательную дыру? Разве не для того, чтобы подкупить наших солдат? Он сделал это не для своих! Это ловушка, и ты в нее угодил!

— У нас заключено перемирие, и другая сторона — тоже римляне, как и мы, — упрямо настаивал Сципион Азиаген.

— Другую сторону возглавляет человек, которого ты должен бояться, словно он и его армия выросли из зубов дракона! Нельзя отдавать ему ни крохотного клочка этой дороги. Если уступишь хоть пядь, он закончит тем, что проглотит все мили, лежащие между этим местом и Римом.

— Ты преувеличиваешь, — упрямо сказал Сципион.

— Ты дурак! — крикнул Серторий, не сдержавшись.

Но на Сципиона этот крик не подействовал. Он зевнул, почесал подбородок, посмотрел на свои ухоженные ногти. Затем поднял взгляд на возвышавшегося над ним Сертория и мило улыбнулся.

— Уйди! — сказал он.

— И уйду! Сейчас же! — огрызнулся Серторий. — Может, Гай Норбан вправит тебе мозги!

— Передай ему привет от меня, — бросил ему вслед Сципион и вновь обратился к своим ногтям.

Квинт Серторий галопом поскакал в Капую и там нашел человека, который был в его вкусе больше, чем Сципион Азиаген. Один из самых преданных людей Мария, Норбан не был столь же фанатически предан Карбону. После смерти Цинны он объявил о своей лояльности Карбону, потому что Суллу он ненавидел больше, чем Карбона.

— Ты хочешь сказать, что слабовольное чудо аристократии фактически заключило перемирие с Суллой? — спросил Норбан, взвизгнув при произнесении ненавистного имени.

— Именно. И он разрешает своим людям брататься с противником, — твердо сказал Серторий.

— Ну почему мне достался в напарники такой кретин, как Азиаген? — взмолился Норбан, но потом пожал плечами. — Что ж, вот к чему привели наш Рим, Квинт Серторий. Я пошлю ему разносное письмо, но он его проигнорирует. А тебе я советую не возвращаться к нему. Мне ненавистна сама мысль, что ты попадешь в плен к Сулле: он найдет способ убить тебя. Подыщи себе какое-нибудь дело, которое будет не по душе Сулле.

— Замечательная мысль, — вздохнул Серторий. — Я буду мутить воду в городах Кампании. Горожане все высказались за Суллу, но найдется немало мужчин, которые не одобряют этого. — Он презрительно хмыкнул. — Женщины, Гай Норбан! Женщины! Лишь заслышав имя Суллы, они прыгают от восторга. Это женщины, а не мужчины решили, какую сторону примут города Кампании.

— Значит, им следует взглянуть на него, — с гримасой фыркнул Норбан. — Думаю, в его внешности не осталось ничего человеческого.

— Хуже, чем я?

— Значительно хуже, как говорят.

Серторий нахмурился:

— Я что-то слышал об этом, но Сципион не взял меня на переговоры, поэтому я Суллу не видел, а Сципион ничего не говорил о его внешности. — Серторий неприятно засмеялся. — О, ручаюсь, это сильно огорчает нашего Суллу, милашку! Он был такой самовлюбленный! Как женщина!

Норбан усмехнулся.

— Женский пол ты не слишком-то уважаешь, да?

— Все они хороши лишь для одного занятия, но не в качестве жены! Моя мать — единственная женщина, которой я вообще согласен уделять внимание. Она — воплощение того, какой должна быть женщина. Она не сует нос в мужские дела, не пытается управлять своим курятником и не пользуется тем, что у нее между ног, как оружием.

Он поднял шлем, нахлобучил его на голову.

— Я пойду, Гай. Счастливо тебе убедить Сципиона в его неправоте. — И выругался: — Verpa!

Подумав, Серторий решил поехать из Капуи к побережью, где для начала агитации против Суллы как раз мог сгодиться приятный городок Синуесса, расположенный на границе с Кампанией. Дороги в Кампании были достаточно безопасны. Сулла не пытался блокировать их — если не считать осады Неаполя. Несомненно, вскоре он обложит и Капую, чтобы не выпустить оттуда Норбана. Однако когда Серторий был в Капуе, он не видел никаких признаков готовящейся осады. Даже если это так, Серторий чувствовал, что лучше избегать больших дорог. Ему нравилось ощущать себя странствующим путником. Это расширяло пространство реальной жизни и немного напоминало ему дни, когда он выдавал себя за воина-кельтибера из чужого племени, чтобы шпионить среди германцев. Ах, вот это была жизнь! Никаких тебе слабовольных господинчиков из числа римской аристократии, которых требуется ублажать! Ты постоянно в движении. И женщины знают свое место. У него даже имелись германская жена и сын от нее, и ни разу он не почувствовал, что она или мальчик ему мешают. Они жили сейчас в Ближней Испании, в горной крепости Оска, а мальчик теперь — как быстро летит время! — стал совсем взрослым мужчиной. Не то чтобы Квинт Серторий скучал по ним или хотел увидеть своего единственного ребенка. Нет, он тосковал по той жизни, по свободе, единственному совершенству, единственному, чем мужчина оправдывает себя как воина. Да, это были дни…