Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин - Страница 10

— Он говорит, что отправится в поход, прежде чем эта луна закончит свой круг, — заметил Варрон. — Но я не понимаю, как он это сделает. Я признаю, что никого из присутствующих здесь людей учить военному делу не требуется, но откуда он возьмет достаточно оружия и доспехов? Или вьючных животных? Или повозок и быков? Провианта? И где он достанет столько денег, чтобы осуществить это великое мероприятие?

Скаптий хрюкнул. Очевидно, это его позабавило.

— Ему можно об этом не беспокоиться! Его отец дал каждому из нас полное вооружение и доспехи еще в начале войны против италиков. Потом, когда отец умер, сын сказал, чтобы мы оставили все себе. Каждый из нас имеет мула, у центурионов есть телеги и волы. Так что к намеченному дню мы будем готовы. Помпеев врасплох не застанешь! В наших амбарах достаточно пшеницы, а на складах полно другой еды. Наши женщины и дети не будут голодать ради того, чтобы мы хорошо питались во время кампании.

— А как насчет денег? — осторожно поинтересовался Варрон.

— Деньги? — презрительно фыркнул Скаптий. — Мы служили его отцу, получая не очень-то много, что правда, то правда. В те дни денег негде было достать. Когда у него будут деньги, он нам заплатит. Не будет денег — обойдемся. Он хороший хозяин.

— Понял.

Замолчав, Варрон с новым интересом стал наблюдать за Помпеем. Все рассказывали о легендарной независимости Помпея Страбона, проявленной тем во время Италийской войны. Вопреки приказу распустить свои легионы, он долгое время держал их при себе, чем изменил ход событий в Риме. После смерти Гая Мария Цинна, устроив аудиторскую проверку бухгалтерских книг Казначейства, не обнаружил там огромных счетов по выплатам. Теперь Варрон знал почему. Помпей Страбон попросту не платил своим войскам. Тогда почему же должен платить сын, когда, по существу, они являются его собственностью?

В этот момент Помпей покинул свой пост и направился к ступеням храма Пика.

— Я ухожу поискать место для лагеря, — сказал он Варрону, потом широко улыбнулся гиганту, сидящему рядом с Варроном. — Я вижу, ты рано пришел, Скаптий.

Скаптий тяжело поднялся на ноги.

— Да, Магн. Лучше пойду-ка я домой и раскопаю свое снаряжение.

Так значит, все называли его Магн! Варрон тоже встал.

— Я с тобой, Магн.

Толпа мужчин расходилась, а женщины стали возвращаться на рыночную площадь. Несколько торговцев, оттесненных прежде, устанавливали свои киоски, рабы торопились их собрать. Груды грязного белья все еще лежали вокруг большого фонтана перед алтарем Ларам. Несколько девушек подоткнули юбки и вошли в воду. «Какой типичный город! — думал Варрон, шагая чуть позади Помпея. — Солнечный свет и пыль, несколько красивых тенистых деревьев, жужжание насекомых, сморщенные зимние яблоки, занятые люди, знающие друг о друге почти все. Здесь, в Авксиме, секретов нет!»

— Это энергичные, сильные люди, — сказал он Помпею, когда они ушли с площади в поисках своих коней.

— Они сабиняне, Варрон, такие же, как и ты, — ответил Помпей, — даже если столетия назад пришли с востока Апеннин.

— Не совсем такие, как я! — Варрон позволил одному из конюхов Помпея подсадить себя в седло. — Я могу быть сабинянином, но ни по природе, ни по навыкам я не солдат.

— Ты получил военную подготовку в Италийской войне.

— Да, конечно. И участвовал в десяти кампаниях. Как быстро они сменяли друг друга в том мировом пожаре! Но как только война заканчивалась, я ни разу не вспоминал ни о мече, ни о кольчуге.

Помпей засмеялся:

— Ты говоришь совсем как мой друг Цицерон.

— Марк Туллий Цицерон? Это юридическое чудо?

— Да, он. Ненавидел войну. Не переносил ее, чего мой отец никак не мог понять. Но все равно он был хорошим человеком. Ему нравилось делать то, что не нравилось мне. Так что вдвоем мы все делали так, чтобы мой отец всегда оставался нами доволен, хотя многого не знал. — Помпей вздохнул. — После падения Аскул а Цицерон настоял на том, чтобы уйти от нас и служить под началом Суллы в Кампании. Я скучал по нему!

Спустя два перерыва между рыночными днями, в восемь дней каждый, Помпей получил свои три легиона ветеранов-добровольцев, стоявших лагерем внутри хорошо укрепленного крепостного вала, в пяти милях от Авксима на берегу притока реки Эзис. Санитарные условия в лагере были безупречны, за этим строго следили. Помпей Страбон знал лишь один способ справляться с колодцами, помойными ямами, уборными, мусором, дренажем: когда вонь становилась невыносимой, он переводил лагерь в другое место. Вот почему он умер от лихорадки за воротами Рима у Квиринальского холма; вот почему обитатели холмов Квиринал и Виминал так надругались над его телом: их источники воды были отравлены отходами Помпеева лагеря.

Варрон с восхищением наблюдал за тем, как гениально его юный друг создавал свою армию, как организовывал материально-техническое снабжение. Ни одна деталь, как бы ничтожна она ни была, от него не ускользнула. И в то же время масштабные дела делались со скоростью, достигаемой только при великолепном умении и сноровке.

«И я допущен в очень узкий, личный круг этого воистину великого явления, — думал он. — Он изменит наш мир, он изменит восприятие этого мира. В нем нет ни грана страха, он полностью уверен в себе. Однако, — напомнил себе Варрон, — остальные тоже держались хорошо, пока не началась эта катавасия. Как он поведет себя, когда придет в действие военная машина, когда враги окружат его со всех сторон, когда он встретится лицом к лицу — нет, не с Карбоном и не с Серторием — с самим Суллой? Вот это будет настоящим испытанием! Вместе или друг против друга, но отношения между старым буйволом и молодым буйволенком решат судьбу молодого. Согнется ли он? Может ли он вообще согнуться? Что же готовит грядущее для человека столь молодого, столь уверенного в себе? Найдется ли в мире сила или человек, способные сломать его?»

Определенно Помпей считал, что таковых нет. Хотя он не был суеверным, он создал из себя некоего придуманного человека. Человека, обладающего качествами, которые полностью соответствуют представлениям Помпея о его способностях. Например, он знал, что кое-что присвоил себе: непобедимость, неуязвимость, неприкосновенность. Ничем этим он в действительности не обладал. Но поскольку он хотел иметь эти качества, то присвоение их казалось ему таким же правильным, как и обладание. Это как если бы некий божественный ихор влился в его вены и божественные ароматы обволокли его тело. Почти с младенчества он жил в мире, созданном его колоссальными фантазиями. Мысленно он командовал десятками тысяч сражений, ездил на древних триумфальных колесницах в ста триумфах, вновь и вновь стоял, как Юпитер, сошедший на землю, а Рим склонялся, боготворя его, величайшего человека, когда-либо жившего на земле.

Но Помпей-мечтатель отличался от других таких же мечтателей качеством своего контакта с действительностью. Он вполне отчетливо видел реальный мир и никогда не упускал любой возможности или вероятности, присасываясь к ним пиявкой. Он концентрировал свой ум на фактах огромных, как горы, равно как и на обстоятельствах крошечных, точно капля чистейшей воды. Таким образом, его колоссальные фантазии были наковальней, на которой он выковывал форму реальности, он закаливал и обжигал ее, вгоняя в рамки материальной жизни.

Итак, Помпей собрал своих людей в центурии, когорты, легионы. Он тренировал их и проверял их личное снаряжение. Он отбраковывал слишком старых вьючных животных, сильными ударами проверял прочность осей, тряс повозки, спускал их на скорости по каменистому спуску за лагерем. Все будет в отличном состоянии, потому что ничего непредвиденного не должно случиться, все должно быть идеальным, как идеален он сам.

Через двенадцать дней после того, как Помпей начал набирать войско, пришло сообщение из Брундизия. Сулла двигался по Аппиевой дороге под приветственные крики, доносившиеся из каждой хижины, деревни, города. Но прежде чем отправиться в этот путь, рассказал Помпею гонец, Сулла собрал свою армию и попросил ее дать клятву верности — лично ему, Сулле. Если в Риме и сомневались в намерении Суллы избавиться от любой возможной угрозы преследования за предательство, тот факт, что армия поклялась поддержать его — даже в том случае, если Сулла выступит против правительства Рима, — недвусмысленно дал понять: теперь война неизбежна.