Красотки из Бель-Эйр - Стоун Кэтрин - Страница 22

Уинтер не смогла бы или не стала принимать противозачаточные таблетки. Она хотела перевязать трубы, но врач, к которому она обратилась, отказался делать операцию и сказал, что, по его мнению, любой честный врач откажется. Она молода, здорова и может передумать.

Уинтер знала, что она никогда не передумает. Ее собственное детство было таким печальным. Уинтер не хотела рисковать, обрекая на такую же печаль еще одну жизнь. Даже если она будет рядом, защищая своего ребенка от всех горестей, в один прекрасный день она может умереть, как Жаклин, и ее ребенок останется один, напуганный, потерянный… как Уинтер.

– Спирали действительно небезопасны, Уинтер, – серьезно сказал Марк.

– Проблемы с зачатием. Я знаю, Марк. – Уинтер нетерпеливо слушала, пока врач разъяснял ей, чем она рискует. Не важно, она не хочет зачатия! – Спираль у меня стоит только год. По-моему, опасность возникает при длительных сроках?

– Да, чем дольше стоит спираль, тем риск выше, но…

– Давай не будем об этом говорить!

– Есть другие вещи, которые мы можем сделать, Уинтер.

– Вещи, доктор?

Марк начал было объяснять, но Уинтер прервала его:

– Я знаю. Дай мне об этом подумать, хорошо? Прошу тебя.

– Хорошо.

На протяжении следующих пяти миль царила тишина, но уже не такая умиротворенная, как раньше. На этот раз ее нарушила Уинтер, отвечая своим тревогам.

– Расскажи мне о своей семье, Марк. Что мне нужно знать, прежде чем мы доберемся до места?

– Тебе нужно знать, что ты будешь им очень интересна.

– Почему? Разве ты не привозил домой девушек?

– Нет. – Марк улыбнулся ей. – Никогда.

– Ты скажешь им, кто я?

– Если не хочешь, я не стану говорить им о твоих родителях. Но они узнают, кто ты, Уинтер, какая ты чудесная, и ты им очень понравишься.

Уинтер действительно понравилась родным Марка, а они – ей. Мать Марка Роберта, его сестра Гейл, которая училась в балете Сан-Франциско, и другая сестра Джин, студентка первого курса, изучающая юриспруденцию в Дартмутском колледже, приняли Уинтер с распростертыми объятиями и непринужденными улыбками. Роберта, Гейл и Джин очень заинтересовались милой молодой женщиной, которая, вне всякого сомнения, сделала их Марка счастливым, но их любопытство было мягким и ненавязчивым, а смех частым и веселым.

Они приняли Уинтер, подробно объяснив ей все семейные шутки и ассоциации, которые были частью истории их семьи – истории четырех людей, которые вместе противостояли жизненным невзгодам и выжили, окрепшие, сблизившиеся и любящие друг друга.

– У Джоан близнецы, девочки, – как-то вечером, за черничным пирогом, объявила Роберта. Повернувшись к Уинтер, она добавила: – Джоан – моя племянница.

– Мама обожает внуков, Уинтер, – пояснила Джин.

– Обожает внуков, – весело согласилась Гейл. – Это может сойти за абсолютно невинное замечание, нам просто сообщили о новости в жизни двоюродной сестры, но она наполнена подтекстом.

– Вовсе нет!

Роберта рассмеялась, но ее лучистые голубые глаза на мгновение задумчиво остановились на Марке, ее старшем ребенке, который с детства был самым трудным. Каким чудесным отцом станет Марк!

Марк и Уинтер провели в Сан-Франциско пять дней. Остановились они в мотеле, потому что Марк настоял на их уединении, но большую часть дня проводили с его семьей. Глаза Уинтер наполнились слезами, когда она прощалась с Робертой, Гейл и Джин. Ей очень хотелось побыть с Марком наедине, но визит в его семью оказался чудесным.

Поездка к северу от Лос-Анджелеса заняла пять часов. Возвращение домой заняло пять дней. Марк и Уинтер бесцельно ехали по шоссе вдоль тихоокеанского побережья, ночуя в привлекательных своей стариной гостиницах в Кармеле, Сан-Луис-Обиспо и Санта-Барбаре, гуляя на восходе и на закате по белым песчаным пляжам, разговаривая, смеясь, касаясь друг друга, занимаясь любовью…

– Ты нарочно взяла эту блузку, да?

– Шелковую блузку с тысячью пуговиц? – невинно переспросила Уинтер. Ей нравилось, как раздевает ее Марк, так медленно, целуя каждый оголяющийся кусочек ее тела, его умелые губы заставляли ее трепетать от желания, которое, она знала, будет удовлетворено. – Да.

На третий вечер Марк и Уинтер наблюдали солнечный закат, сидя на веранде в Непенте и попивая шампанское. Теперь Уинтер пила шампанское, чтобы оттенить его вкусом поцелуи, потому что с Марком она чувствовала себя в безопасности. Безопасно, тепло и радостно.

Но не шампанское, поняла Уинтер, было причиной чудесного, светлого и радостного чувства. Эта радость присутствовала все время, пока рядом с ней был Марк… благодаря Марку.

– Пенни за твои мысли, – прошептала Уинтер, переведя взгляд с красно-оранжевого заката на его серьезные голубые глаза.

– Нет. Это неразумная мысль.

– Ладно. Даю десять миллионов долларов.

– Это нестоящая мысль, Уинтер.

– Тогда она пойдет по высшим ставкам. Нестоящая, но я хочу заплатить за нее десять миллионов. Думаю, ты должен поймать меня на слове.

– Как это у тебя ловко получается – про ставки. – Подобные понятия были из предыдущей деятельности Марка.

– В колледже я занималась всем чем угодно, кроме драматического искусства, – ответила Уинтер. – И даже неплохо успевала.

– Не сомневаюсь.

– Значит, сомневаешься. Десять миллионов. По-моему, это хорошая цена, может, даже низковата для такого раритета. Не думала, что у тебя бывают неразумные мысли.

– Вообще-то не бывают. – «До тебя не было». Марк улыбнулся. Потом негромко сказал: – Я думал о том, как ты будешь играть любовные сцены.

Это было больше чем мысль, это был живой образ. Марк видел ее красивые груди чудесной формы, но обнаженные, ее гибкое, изящное тело, ее мягкие, сулящие любовь бедра, желание в фиалковых глазах, и он представил всех тех мужчин, которые будут смотреть на нее, возможно, разговаривать о ней и наверняка хотеть ее.

– Это всего лишь актерская игра.

– Я не думал о тебе и об актере. Я думал о людях, которые тебя увидят. Я же сказал: совершенно неразумная мысль. – «Неразумная мысль сильно любящего мужчины».

Уинтер улыбнулась. Она была так счастлива, что Марк хочет их любви, интимности, уединения.

– Почему ты улыбаешься?

– Потому что мысль определенно стоила десяти миллионов. – Улыбка Уинтер слегка померкла. – Марк, что ты думаешь о моих деньгах?

– То, что я думаю о деньгах вообще. Счастья на них не купишь, но они могут купить свободу.

– Свободу?

– Свободу делать что хочешь, быть кем хочешь, быть там, где хочешь находиться. – Марк нежно поцеловал ее. – Если бы у меня были все деньги мира, я бы все равно хотел оказаться здесь, сейчас и с тобой.

– Но через три дня ты захочешь оказаться именно в ортопедической хирургии в Харборе и нигде больше, занимаясь… этими, как их там… ну, тот несчастный случай с роллером… переломами Коллиса.

«И этого я тоже хочу, – подумал Марк. – Я хочу тебя и хочу медицину. Интересно, а можно ли заполучить их обеих?»

Как только прозвучало первое объявление на посадку на специальный рейс до Финикса, Мик подобрался, не скрывая своего нетерпения поскорее двинуться в путь; он не мог устоять на месте и не выказывал никакого сожаления, что ближайшие два месяца проведет вдали от нее. Группа Мика отправлялась в турне, планируя играть на многочисленных летних рок-концертах по всей стране.

Мик сильной ладонью обхватил хрупкую шею Эмили и притянул девушку к себе для прощального поцелуя – грубого, властного, без всякой нежности. Отпустил ее, неприятно улыбнулся и вытащил из кармана тесных джинсов коричневый пузырек с таблетками.

– Небольшой прощальный подарок.

Мик сунул ей в руку пузырек с запрещенными галлюциногенами и амфетамином.

– Спасибо.

Эмили опустила пузырек в карман своих свободных джинсов, надеясь, что этим летом таблетки ей не понадобятся. Может, и не понадобятся, если Мик уедет.