Черный мотылек - Хейер Джорджетт - Страница 33

– Думаю, мистрисс Ди захотела бы.

– Ее не попросят так унизить себя, – последовал гордый ответ.

– Дорогой мой Джек, ты забываешь, что ты граф Уинчем.

– Тоже мне граф! Нет, спасибо, Майлз. Графом будет сын Ричарда, а Яи в коем случае не мой. О'Хара с размаху ударил кулаком по столу.

– Будь проклят Ричард и его сын!

Милорд взял со столика булавку с драгоценным камнем и, подойдя к зеркалу, стал вкалывать ее в галстук. Его друг пылающим взором следил за ним.

– Снова замкнулся в скорлупу? – прорычал он.

Карстерз, слегка склонив голову набок, рассматривал достигнутый эффект. Затем вернулся к О'Харе.

– Мой милый Майлз, беда в том, что я неразумный упрямец: я постелил себе постель и, полагаю, должен на ней… спать.

– А как быть с другим… с тем, кто помог тебе ее постелить?

Карстерз сел и принялся натягивать сапоги.

– Я предвижу, что мы еще долго будем портить жизнь друг другу из-за этого, – жизнерадостно предположил он. – Я говорил, что сообщил мистеру Боули о моей… о моей нынешней профессии?

Майлз от удивления забыл о своем гневе.

– Не мог же ты рассказать, что грабишь на больших дорогах?! – вскричал он.

– Да, рассказал. А почему нет?

– Почему нет? Почему нет! Боже, спаси нас всех, ты что, с ума сошел? Ты собираешься всем встречным рассказывать об этом? Проклятье, ты точно совсем рехнулся!

Карстерз вздохнул.

– Я боялся, что ты не поймешь.

– Чтоб тебя понять, надо быть кудесником! Полагаю, это был еще один рыцарский жест?

– Рыцар…! Нет. Просто я не мог позволить ему считать себя достойным джентльменом. Он, в общем, мужественно принял это известие и теперь обращается со мной с ледяной вежливостью.

– Вежливостью! Надеюсь! Старый ворон! Ты же спас его дочь! Это он привел тебя в такое бешенство?

Карстерз рассмеялся.

– Он, и я сам. Видишь ли… он… прочел… мне, о, вполне доброжелательно… целую лекцию об ошибочности моего образа жизни… мне стало больно.

– Хорошо, что ты едешь ко мне, раз здесь все так получилось.

Милорд открыл было рот, чтобы возразить, и, встретив яростный взгляд, снова его закрыл.

– Ты что-то хотел сказать? – осведомился О'Хара с угрожающим блеском в глазах.

– Нет, сэр, – кротко ответил Джек.

– Поедешь ко мне?

– Пожалуйста.

О'Хара радостно вскочил.

– Молодец! Боже! А то я начал было… Надевай свой второй сапог, а я пригляжу за этим твоим негодником! – он поспешил из комнаты на поиски Джима, который предвидя исход схватки, уже грузил багаж в коляску.

Спустя полчаса, распрощавшись, милорд и О'Хара поскакали вслед за Джимом и багажом в Терз Хаус.

Некоторое время они ехали молча, изредка перебрасываясь замечаниями о прекрасном дне, о том, что кобыла норовиста с утра. Голова Карстерза, как хорошо понимал его друг, была занята тем, что он оставил позади. Прощанье его с Дианой казалось непримечательным, по крайней мере, она не выказала никаких признаков того, что считает его кем-то большим, чем просто случайным знакомым. Право, ему даже почудилось в ее обращении какая-то рассеянность, словно она думала о чем-то своем Рука ее, когда он, прощаясь, целовал ее, была безжизненна и холодна, улыбка казалась милой и отрешенной. Он знал, что задержал ее руку дольше, чем позволяли правила хорошего тона, и боялся, что сжал сильнее, чем должно, и крепче, чем было разумно, прижался к ней губами. Он гадал, обратила ли она на это внимание. Ему было невдомек, что еще долгое время после того, как он скрылся из глаз, она ощущала его прикосновение. Если бы он мог увидеть, как страстно целовала она каждый свой пальчик в страхе, что пропустит то место, которого коснулись его губы, у него стало бы легче на душе.

Конечно, она ушла в себя, раненная тем, что называла «слепым мужским упрямством». Она открыла ему свое сердце, чтобы он мог прочесть ее чувства, она предложила ему себя так прямо, как только могла, дав понять, что их разговор не просто светская болтовня. Она отчаянно боролась за свое счастье, отбросив все соображения о девичьей скромности… И когда потом она осознала, что натворила, и попыталась понять, что он теперь должен о ней думать, то густо покраснела и корила себя за отсутствие гордости и манер. Придя в ужас от мысли, что он сочтет ее нескромной, охваченная внезапной робостью, она повела себя с ним холоднее, чем намеревалась, лишь бы не показаться навязчивой. Но несмотря на всю свою холодность, как сильно надеялась она, что он ощутит ее любовь, поймет все, что она хотела сказать ему! Непостижима женская натура!

Но мог ли Джон, не наделенный женской проницательностью или интуицией, осознать двойственность ее чувств? Он считал, что ранил ее, и что она отступила, чтобы не пострадать больше. Как мог он понять ее, когда она сама не вполне себя понимала?

Раздумывая о том, как быстро пришла к ним любовь, он верил, что она может так же быстро угаснуть, по крайней мере для Дианы. Он твердил, что надеется на это, но был честен с собою настолько, чтоб понимать, что нет на свете ничего, чего он бы хотел меньше. Мысль о том, что Диана охладеет к нему или, еще хуже, станет невестой другого, заставляла его кусать губы и натягивать поводья.

О'Хара, поглядывая исподтишка на суровый профиль едущего рядом друга, размышляя, по силам ли его светлости эта тягостная поездка. Он достаточно изучил несокрушимое мужество Карстерза, чтобы предполагать, что он ее выдержит, но боялся напряжения верховой езды, которое могло оказаться чрезмерным для ослабленного раной организма.

Мудро рассудив это, он не делал попыток отвлечь Карстерза от занимавших его мыслей, и продолжал ехать в молчании мимо ждущих покоса лугов с высокой по колено травой, испещренной маками и щавельком, вдоль живых изгородей, поднимавшихся выше головы с обеих сторон дороги, через холмы и долины, – не проронив ни слова.

Спустя какое-то время, О'Хара отъехал несколько в сторону, чтобы иметь возможность беспрепятственно разглядывать своего друга. Он подумал, что никогда не видел у Джека такого угрюмого выражения лица. Тонкие брови насупились так, что их едва разделяли две резкие морщинки, рот был плотно сжат, подбородок приподнят, а глаза устремлены вперед, вдаль, меж нервных ушей лошади, и, казалось, видели все, ничего в себя не вбирая. Одна рука судорожно сжимала хлыст, другая привычно правила кобылой.

О'Хара поймал себя на том, что восхищается изящной посадкой всадника и его великолепной осанкой.

Внезапно, как бы почувствовав, что его изучают, милорд полуобернулся и встретился взглядом с О'Харой. Он слегка пожал плечами и, казалось, этим движением сбросил с себя всю тяжесть. Хмурый вид исчез, он улыбнулся.

– Прошу прощения, Майлз. Я – мрачный тип.

– Может быть, тебя беспокоит плечо? – тактично предположил О'Хара.

– Н-нет, я его едва ощущаю. Моим дурным манерам и плохому характеру нет никаких извинений.

С этой минуты он словно поставил себе целью развлекать друга, и если порой его смех звучал несколько искусственно, остроумия у него вполне хватило, чтобы развлечь О'Хару на протяжении оставшихся нескольких миль.

Ко времени их прибытия в Терз Хаус губы Карстерза подозрительно побелели от напряжения и между бровями снова залегла морщина, на этот раз от боли… Но он сумел с подобающей грацией приветствовать леди О'Хара и отпустить ей по меньшей мере три изящных шутливых комплимента, прежде чем О'Хара твердо взял его за руку и вывел из комнаты прочь, чтобы он пришел в себя и отдохнул перед обедом.

Вскоре прибыл и Джим, в высшей степени довольный окружающей обстановкой и тем, что смог произнести удовлетворительный приговор условиям, в которые поместили Дженни. После некоторых мук ревности он вполне признал в О'Харе друга и теперь радовался тому, что его хозяин будет жить в этом доме, а не бродить по весям и долам сельской Англии.

В пять часов прозвучал гонг, и милорд спустился по лестнице в наряде цвета тусклого золота с серебряной отделкой, полный решимости быть таким веселым и беззаботным, как требовали обстоятельства. Будто и не было на свете Дианы, нарушившей весь ход его жизни.