Академия Шекли (сборник) - Квалья Роберто - Страница 40

– Кажется, я понял, – сказал Вовка. – На Васильевский спуск идём. Видишь, на Ильинку сворачиваем?

– Зачем нам на Васильевский спуск? – слабо отозвался я.

Ноги мои гудели от усталости, а уши нехорошо онемели от холода.

– Нам-то не надо, – согласился Вовка, – а весь народ туда валит. Не то на концерт, не то на митинг.

– Какой концерт в такую морозяку?! – простонал я.

– Не знаю. Может, Пол Маккартни опять приехал. Или этот, «голубой» на рояле… Блин! Забыл фамилию.

– Меня сейчас другое беспокоит, – я потрогал уши ледяными пальцами, – выбраться оттуда можно?

– Элементарно! – кивнул Вовка. – Через мост – и на «Третьяковскую». Если пустят…

Некоторое время мы молча брели по Ильинке. Разговоры в толпе стихли, люди шли понуро, едва переставляя ноги, как на похоронах. И вдруг далеко позади раздался басовитый кашель моторов, от нарастающего рёва задрожали стёкла в домах.

– Ни фига себе! – удивился Вовка. – Техника подходит! Это что же, парад будет?

Народ тревожно оглядывался назад. Там, в начале улицы, метались лучи прожекторов, поднимались выхлопные дымы. Сзади вдруг стали напирать, появились бегущие люди, меня чуть не сшибли с ног.

– Бэтээры идут! – крикнул кто-то.

Толпа дрогнула и разом побежала. Рискуя полететь кувырком, я всё же оглянулся на бегу и увидел шеренгу бронетранспортеров, развернувшуюся во всю ширину улицы. Они быстро, ужасающе быстро приближались, подгоняя бегущих тигриным всхрапыванием дизелей.

Вовка где-то потерялся, наверное, убежал далеко вперёд. Я рванул за ним, мимо белых колонн Биржи, мимо арок Гостиного двора, заботливо отгороженных от толпы страшными красно-белыми полосами. Колонны больше не было, клубящейся, отчаянной кучей мы вырвались на площадь и рассыпались во все стороны, не видя ещё, куда бежим, так как свет прожекторов на зубчатой стене бил нам прямо в глаза.

И тут раздались выстрелы. Человек, бежавший передо мной, вдруг упал на колени, поцеловал землю и, неприятно дёрнувшись, затих. Рядом свалился другой. Кто-то катался по булыжной мостовой, визжа, как заяц. Впереди коротко вспыхивали огоньки, сопровождаемые раскатистыми хлопками и стонущими рикошетами пуль. Огоньки располагались цепью на равных расстояниях друг от друга, в разрывах красно-белой ленты, опоясывающей площадь. Совсем как охотники на номерах, подумал я и упал, запнувшись о лежащее на брусчатке тело. Прямо перед собой я увидел широко раскрытые глаза Вовки. Он лежал на боку и, казалось, пытался лизнуть булыжник окровавленным, неправдоподобно длинным языком.

Я всхлипнул и пополз прочь – к единственному укрытию на пупырчатой шкуре площади, Лобному месту. Охотники продолжали стрелять, но им пока хватало другой дичи, а может быть, в меня трудно было попасть из-за валявшихся повсюду тел, во всяком случае, я почему-то всё ещё был жив. Меня колотила крупная дрожь, руки и ноги совершали странные самостоятельные движения – куда больше движений, чем требовалось для того, чтобы ползти. Челюсти до хруста свело судорогой.

Какой мороз, плакал я. Какой страшный мороз!

Белёсый камень Лобного места обжёг руку холодом. Я поднял голову. Красно-белая лента трещала на ветру и билась о парапет, словно пыталась обнять, втянуть его в общее пространство площади. Но не могла. Здесь кончалась её власть. Как же мне было страшно! Как хотелось повернуть назад и уползти поскорее прочь от этой полоски, в ярости рвущей камень! Но я не повернул. Впервые в жизни я пересёк красно-белую запретительную ленту, впервые выполз из разрешённого пространства, где нельзя то и нельзя это, туда, где можно всё. Может быть, даже можно спастись… Может быть, даже…

– Смотри, один уходит! – раздалось вверху.

Я замер на мгновение, а потом с облегчением перевернулся на спину. Теперь можно и это. Теперь можно ни о чём не думать и ничего не бояться. Потому что произошло самое страшное.

Над парапетом показалась рука Охотника, и сейчас же тяжёлая плотная сеть накрыла меня с головой. Странно, она совсем не давала тепла…

– Да всякое, конечно, бывало, – Лариса отодвинула чашку, потянула из пачки белую соломину «Эссе». – И ругались, и посуду били. Один раз я даже уезжала из-за неё к маме и вещи перевозила…

– Да ну?! – Светка, сидевшая далеко, за компьютером, вытянула тощую шею на полметра лишних, чтобы не пропустить ни словечка. – Как же это ты? Расскажи!

– Да что там рассказывать… – Лариса пустила дым в потолок. – Поживёшь со свекровью – сама узнаешь. Попила мне кровушки…

Она снова затянулась и замолчала надолго, будто пробовала на вкус не ментоловый дым, а воспоминания.

– И всё-таки с ней было легче. Славка накормлен, одет-обут, сидит с бабушкой, а не с этими тварями-няньками. С работы приходишь – ужин на столе… А как похоронили бабушку, как взялась я посуду мыть на поминках – вот, думаю, вся жизнь моя теперь так и пойдёт: готовь да посуду мой…

– Да уж, теперь только это, – покивала многоопытная Вера Сергеевна, – да стирка, да уборка, да за дитём ходи. А в школу пойдёт – ещё труднее будет.

– А твой-то что? – снова встряла Света, поднимая маленькую, как у змеи, головку над монитором. – Совсем не помогает, что ли? Запряги!

Лариса молча задавила окурок в пепельнице.

– Да, запряжёшь их! – Вера Сергеевна гневно звякнула чашкой. – На мужиков где сядешь, там и слезешь.

Света вдруг зарделась и стыдливо упрятала головку за компьютер. Видимо, Вера Сергеевна невзначай задела интимное.

На столе у Ларисы мобильник пропел серенаду.

– Ну вот, лёгок на помине!

Лариса, утвердив на лице скептическое выражение, взяла трубку.

– Да, Андрей! Чего тебе?

– Мама! А ты скоро придёшь? – прокричал ей в ухо детский голос.

– Славик?! – удивилась она. – Ты с папой?

– Папа на работе! – доложил детский голос. – Папа забыл дома свой могильный телефон!

– Не могильный, а мобильный, – поправила Лариса.

– Не могильный, а могильный, – старательно повторил Славик.

Лариса смотрела на коллег выразительно-скорбными глазами.

– Зачем ты звонишь, Славик? Маме надо работать!

– Я хочу на улицу!

– Потерпи. Вот я приду – и пойдём гулять.

– А ты когда придёшь?

– Через три часа, ещё работы полно…

– А через три часа – это скоро?

– Всё, хватит болтать! Деньги тратятся. Положи телефон и больше ничего не нажимай! Понял меня?

– Понял! А папе можно позвонить?

– Я кому сказала, оставь телефон в покое! И телевизор не трогай!

Лариса положила трубку и снова закурила.

– Могильный… Это он после похорон слова путает. Всё спрашивает, зачем бабушка переехала в могилу, может, мы ей надоели…

– Только там и отдохнём… – вздохнула Вера Сергеевна. – И как он номер набрал? Я до сих пор в этих кнопках путаюсь!

– Ой! – Лариса махнула на неё сигаретой. – Дети с техникой в сто раз лучше нас управляются! Прямо беда! Сам телевизор в сеть включает и пультом щёлкает. Уж и затычки на розетку ставили, и чего только не делали – бесполезно!

– У моих знакомых, – Света вынырнула из-за монитора, – сынишка до стиральной машины добрался. Один раз только видел, как мама кнопки нажимает, и на другой день все половики выстирал, замшевые сапоги и кота.

– Живой? – поинтересовалась Вера Сергеевна.

– Ну, вы скажете! – Света возмущённо выгнула шею. – Что ж, убить ребенка из-за какой-то стиралки?! Новую купили.

– Да я про кота!

– А! Про кота не знаю. У них сейчас дог.

Снова грянула серенада. Лариса схватила трубку.

– Славик! Я же просила тебя не звонить! Ну что ты, не можешь занятие дома найти?!