Вуаль тысячи слез - ван Ластбадер Эрик - Страница 17

— Демоны имеют доступ к знаниям, лишь пока они находятся в гостевом теле. Едва покинув тело, они забывают узнанное.

— Ну, это хоть что-то. И все же… — Глаза Тигпен потемнели от тревоги, когда она озвучила вопрос, который обе собеседницы боялись задать. — Сколько у нас времени до того, как демон окончательно завладеет душой госпожи Джийан?

— Об этом здесь не говорится, и даже Маласокка упоминается лишь вскользь. — Риана продолжала читать. — Однако здесь отмечается, что, когда демон овладеет душой наполовину, повернуть процесс вспять намного труднее.

— Это значит, что мы можем помешать Маласокке?

Риана покачала головой.

— Здесь есть одно слово, «Маасра». — Девушка нахмурилась. — Странно, это не Древний язык и не Венча, как мне кажется.

— Есть какие-нибудь пояснения?

— Пока я не ничего не нашла.

— Значит, это таинственное слово — наш единственный ключ. — Тигпен потянулась и зевнула, высунув желтоватый язык. — Нам бы сейчас пригодился опытный лингвист.

— Где на Кундале можно найти такого?

Тигпен взяла кусок мяса и обнюхала его.

— Я знала одного, — сморщив нос, она положила лакомый кусочек в рот, — но, к сожалению, он умер.

4

БЕЗУМИЕ И БЕЗУМЦЫ

Юго-западный ветер вздымал темные, словно вино, волны моря Крови, напоминавшие цветом о его названии. На пристани подпрыгивали на стапелях утлые рыбацкие лодчонки, а дальше в море на якорях стояли большие корабли саракконов. Саракконы, дикие мореплаватели, живущие на южном полушарии кундалианского континента, поклонялись многим богам и богиням. Изогнутые носы их судов украшали изображения божеств — наполовину лица, наполовину морды чудовищ.

Из высокого южного окна «Недужного духа» Маретэн Стогггул отлично видела разгружавшиеся саракконские суда. Кундалиане особенно ценили киннгу, твердое декоративное дерево с необыкновенной полосатой древесиной, и экзотические фрукты, которые не росли в суровом климате северного континента. В обмен кундалиане продавали чудесные пряности, рулоны сотканной вручную ткани и бочки сладкого густого меда, который обожали саракконы. Но Маретэн знала и о других саракконских грузах, про которые обычно умалчивали, например, о лааге — сухих молотых листьях, которые, если их курить или просто жевать, имели наркотическое действие. Лаага вызывала сильное привыкание и была намного опаснее саламуууна. С другой стороны, хотя саламууун не вызывал такого сильного привыкания, лаагу продавали дешевле и в любое время суток на темных улочках города. Во время правления Ашеры торговля саламуууном держалась под строжайшим контролем, продавать этот наркотик разрешали лишь в притонах, имеющих специальную лицензию.

Вздохнув, Маретэн отошла от окна ослепительно белой палаты для умалишенных и улыбнулась Терреттту. Выражение его лица ничуть не изменилось.

— Я видела твоего брата Кургана, — промолвила она, тщательно скрывая гнев, который буквально клокотал у нее внутри, — и рассказала ему, как ты сожалеешь, что не смог присутствовать на Перевоплощении. Я передала ему твой привет, а он попросил меня передать тебе свои наилучшие пожелания. Тебя так не хватало на церемонии!

Терреттт не ответил. Даже не показал вида, что слышит сестру. Он сидел в кресле, напряженно наклонившись вперед. Одежда болталась на истощенном теле. Черные, глубоко посаженные глаза ярко горели, словно от высокой температуры. Перед ним стоял чертежный стол с откидным верхом. На столе лежали большой лист бумаги и письменные принадлежности. Терреттт рисовал резкими отрывистыми движениями руки и предплечья. Его достижения как художника были неоспоримыми, хотя откуда взялся этот дар, никто не имел ни малейшего понятия. Маретэн это не интересовало. Она проводила много времени в мастерской на улице Предчувствий, стараясь продать работы брата вместе со своими. Терреттт рисовал все время, делая перерыв лишь на сон и еду. Это был его единственный способ самовыражения, его жизнь.

Черные глаза мельком взглянули на сестру, а потом снова метнулись к столу, где лежала начатая работа. Маретэн стало интересно, что же брат думает. На стене напротив висела огромная топографическая карта северного континента, которую она повесила после того, как Терреттт сорвал три предыдущих рисунка. Те картины он уничтожил без всякой причины, по крайней мере Маретэн не знала почему. И это при том, что она без всякого преувеличения понимала Терреттта лучше всех на свете, включая его собственную мать.

Она нашла карту случайно в маленькой антикварной лавке на улице Мечтаний. Карта была свернута в рулон и покрыта пылью, но Маретэн тут же купила ее и принесла Терреттту. Его палата с голыми стенами выглядела так удручающе! Пока брат не сделал ни единой попытки испортить эту карту, хотя единственным проявлением того, что он вообще замечал ее, было то, что ее цветовая палитра отражалась в его новых рисунках.

Терреттт начал пускать слюни, и Маретэн отошла от окна, чтобы вытереть его яркие губы. После этого он, естественно, опять принялся за рисование. Маретэн взглянула на лицо брата. Курган весь состоял из острых углов, а хитрые глаза сверкали, словно зеркала алчной души. Терреттт, наоборот, обладал абсолютным спокойствием, на фоне которого его припадки казались еще более жуткими. Всякий раз, когда Маретэн смотрела на него, она ненавидела свою семью. Они стыдились Терреттта настолько, что не желали признать даже сам факт его существования.

— Над чем ты работаешь сегодня? — спросила она, склоняясь над столом. — Так, это — море, небо и земля, — называла Маретэн, рассматривая рисунок. — А это что за круги? Солнце и звезды? Или, может, созвездие?

Семь кругов, располагаясь каждый раз по-иному, впервые появились на его работах несколько недель назад, сразу после того, как Маретэн принесла брату огромные листы бумаги, которых ему так не хватало. Никогда раньше в работах Терреттта не встречалось повторяющихся элементов. Именно это и выделяло его среди других художников, которые, как и писатели, постоянно обращаются к одним и тем же темам, трактуя их по-разному.

— Терреттт, — решила сменить тему Маретэн, — ты поговоришь со мной сегодня? — Она присела на стул и аккуратно вытерла слюни в уголке его рта. — Мне бы очень хотелось, чтобы ты со мной поговорил. — Сестра забрала у брата кисть и повернула его лицо к себе. — Может, ты попытаешься? Ради меня?

Несколько секунд Терреттт сидел, не двигаясь. Наконец он открыл рот и стал беззвучно поднимать и опускать нижнюю челюсть.

— Правильно! — обрадовалась Маретэн, изо всех сил сдерживая желание обнять его. По собственному горькому опыту она знала, что он не выносит физического контакта. — Поговори со мной, я ведь знаю, что тебе хочется.

— Вода, — выдавил Терреттт, — синяя.

Сердце Маретэн радостно забилось.

— Да! — воскликнула она. — Вода синяя! Вон там за окном, смотри! — радостно кричала Маретэн, показывая в окно.

— Вода, — продолжал Терреттт, — черная…

Маретэн нахмурилась.

— Вода черная? Ну, она бывает черной ночью. Ты это имел в виду? Ты рисовал море ночью?

Глаза Терреттта пытались выразить больше, чем он был в состоянии сказать. Агония эмоций на секунду исказила его лицо. Рот судорожно открывался и закрывался, производя нечленораздельные звуки; без остановки текли слюни.

— Вода, — снова проговорил он, когда Маретэн попыталась вытереть его губы. Трясущийся указательный палец стал тыкать в круги на полуготовом рисунке.

— Терреттт, что ты пытаешься мне сказать?

Непослушные губы шевелились, в то время как безумец отчаянно пытался произнести хоть слово. Но единственное, что у него получилось, — глухое рычание. В глазах стояли слезы, он сжал руки в кулаки и заколотил по вискам.

— Нет, Терреттт! — Маретэн попыталась схватить его за руки. — Нет!

Лицо Терреттта покраснело, глаза закатились. Маретэн едва успела отскочить, как брат бросился на нее, промахнулся, снова бросился, упал, потеряв равновесие, и забился в эпилептическом припадке. Глаза были мутными, как у мертвеца.