Ожерелье голубки - Хазм Ибн - Страница 55

Я скажу об этом стихотворение, где есть такие стихи:

Я скажу еще такой отрывок (три стиха из него сказал во сне, а проснувшись, я добавил четвертый стих):

Я скажу также часть отрывка:

И еще я скажу:

Затем следуют три остальные причины, которые исходят от любимой, и люди, проявляющие при них стойкость, не заслуживают порицания вследствие того, о чем скажем мы, если Аллах пожелает, говоря о каждой из них.

К ним относится отчужденность, проявляемая любимой, и уклонение, пресекающее надежды.

Я расскажу тебе про себя, что я привязался в дни юности привязанностью любви к одной девушке, которая выросла в нашем доме. Она была в это время дочерью шестнадцати лет, и достигла она предела в красоте лица и разуме, целомудрии и чистоте, стыдливости и кротости. Она не знала шуток, отказывала в дарах, дивная ликом, срывала с людей завесы, была лишена недостатков, мало говорила, опускала взор книзу, была очень осторожна, чиста от пороков и постоянно хмурилась, но, отворачиваясь, была мягка, грустная от природы. Отдаляясь, она была прекрасна, сидела степенно, с большим достоинством, и находила сладость, избегая людей. К ней не направлялись надежды, и не останавливались желания подле нее; для мечты не было около нее привала, и лицо ее влекло все сердца, но поведение ее отгоняло направляющегося; отказ и скупость украшали ее, как украшают другую великодушие и щедрость. И была она склонна к серьезному в делах своих, не желая развлечений, хотя хорошо умела играть на лютне. Я почувствовал к ней склонность и полюбил ее любовью чрезмерной и сильной, и два года или около этого старался я с величайшим рвением, чтобы ответила она мне единым словом, и стремился услышать от нее единый звук, кроме того, что выпадает при внешнем разговоре всякому слышащему, но не достиг из этого совершенно ничего. И хорошо помню я одно празднество, бывшее у нас в доме по поводу чего-то, из-за чего устраивают празднества в домах вельмож, и собрались тогда женщины из нашей семьи и семьи моего брата — помилуй его Аллах! — и жены наших челядинцев и близких нам слуг из тех, чье место было угодно и положение значительно. И они просидели первую часть дня, а затем перешли в беседку, бывшую в нашем доме, которая выходила в сад; из нее можно было видеть всю Кордову и предместья, и двери ее были открыты. И женщины стали смотреть сквозь решетки, и я был между ними, и хорошо помню я, как я направлялся к тем дверям, у которых стояла девушка, ища ее близости и стремясь подойти к ней поближе, но едва лишь она замечала меня в соседстве с собой, как тотчас же оставляла эти двери и, легко подвигаясь, шла к другим. И я хотел направиться к тем дверям, к которым подошла девушка, но она снова поступала таким же образом и уходила к другим дверям. А она знала, что я увлечен ею, но прочие женщины не замечали, чем мы заняты, так как их было большое количество, и они переходили от дверей к дверям, чтобы посмотреть из одних дверей на те стороны города, которых не было видно из других. И знай, что женщины всматриваются в того, кто их любит, пристальнее, чем всматривается в следы путешествующий ночью!

А затем мы спустились в сад, и пожилые влиятельные женщины среди нас попросили госпожу этой девушки дать им послушать ее пение. И госпожа приказала девушке, и та взяла лютню и настроила ее, со стыдом и смущеньем, подобного которому я не видывал, — а поистине, прелесть вещи удваивается в глазах того, кто находит ее прекрасной, — и затем она начала петь стихи аль-Аббаса ибн аль-Ахнафа [113] , в которых он говорит:

И, клянусь жизнью, перышко лютни как будто падало мне на сердце, и не забыл я этого дня и не забуду его до дня разлуки с земною жизнью. И было это наибольшим, чего я достиг из возможности ее видеть и слышать ее слова.

Я говорю об этом:

Я говорю еще: