Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Дашкова Полина Викторовна - Страница 84

Он удивился и обрадовался, когда увидел на платформе две знакомые фигуры. Герда, в широком лиловом пальто, в розовой фетровой шляпе, и Данилов, в дутой красной куртке, в разноцветной детской шапочке с помпонами, встречали его у входа в здание вокзала. Герда заматывала шарфом шею Данилова. Он нетерпеливо притопывал.

– Вот, я говорила, что господин Зубов вернется именно этим поездом, а вы не хотели идти! – заявила Герда, когда Иван Анатольевич вышел из вагона.

– Как не хотел? Это как раз была моя идея, – возразил Данилов.

– Ваша идея заключалась в том, чтобы отправиться на пляж и сидеть там, страдать в одиночестве.

– Герда, я даже не желаю обсуждать эту глупую, наглую клевету. Я первый предложил вам пойти на вокзал.

– Что?! Да вы о вокзале не заикнулись! Вы носились по дому, как майский шмель, жужжали, чтобы я сию минуту ложилась спать. Уверяли меня, будто совершенно не волнуетесь за господина Зубова.

– А вы волновались? – Ивану Анатольевичу с трудом удалось вклиниться в этот бурный диалог.

– Честно говоря, да. Волновался, – сказал Данилов.

– Мы ждали вас к ужину, – сообщила Герда, – я заранее должна предупредить, что на ужин вам предстоит съесть подошву.

– Пиццу «Четыре сыра» из лучшего итальянского ресторана, – тихо пояснил Данилов.

– Да. Я не успела купить еды, зато раздобыла весьма важные сведения.

Остаток пути Герда пересказывала свой разговор с полубезумным стариком Клаусом, смотрителем несуществующего музея. По выражению лица Данилова было ясно, что он слышит это уже не во второй, а в третий или четвертый раз. Он нарочно отстал от них.

– Ну как? Что вы об этом думаете? – спросила Герда, когда подошли к дому. – Микки весь день просидел за компьютером, копался в старых блокнотах и не желает ничего мне объяснить. Надеюсь, вам он объяснит. А я послушаю.

– Герда, вы действовали как профессиональный следователь, – сказал Зубов, – у меня просто нет слов. Но вы уверены, что старик Клаус сможет повторить свои показания в полиции?

– Разумеется, нет! Вы разве не поняли? Он слегка не в своем уме. Здесь все считают его сумасшедшим. Даже если я сумею уговорить его пойти в полицию, никто ему не поверит.

– Вероятно, проблемы с головой у Клауса начались еще в детстве, – сказал Данилов, поднимаясь на крыльцо.

– Ничего подобного! – Герда открыла дверь, сначала сняла куртку с Данилова, повесила на плечики, потом разделась сама. – Клаус был нормальный до смерти Марты, его жены.

Они опять стали спорить. Зубов поднялся наверх. Ему хотелось принять горячий душ и переодеться. Казалось, свитер, джинсы, футболка насквозь провоняли формалином. Он боялся взглянуть в большое зеркало. Вдруг опять там возникнет рыжий призрак?

«Ерунда. Это все у меня в голове. Это стресс. Я справлюсь. Я жив. Я теперь точно знаю, что Соня жива. И никакой пневмонии у меня не будет».

Он спустился в столовую. Герда разрезала специальным колесиком большую дымящуюся пиццу, при этом продолжала доказывать Данилову, что смотритель несуществующего музея не такой сумасшедший, как все думают.

– Ну, ладно, допустим, – кивнул Данилов, – но вы представьте на минуту, что пришлось пережить семилетнему мальчику, пока он сидел под пирсом, по шею в ледяной воде, а там, наверху, убивали его дедушку.

– Кто все-таки они были, эти люди? – спросил Зубов.

– Как кто? Нацисты, – ответила Герда.

– «Аненэрбе», – уточнил Данилов.

Герда положила им по куску пиццы, после некоторых размышлений взяла третью тарелку и шлепнула изрядный кусок для себя. На лице ее при этом читалось глубокое отвращение.

– Придется жевать подошву. Весь день во рту ни крошки. Микки, может, вы потрудитесь объяснить мне, что такое «Аненэрбе»?

– Изначально так назывался научный институт, созданный для изучения наследственных признаков. С тридцать пятого года он подчинялся Гиммлеру и его «Черному ордену» и превратился в академию оккультизма. К тридцать девятому это уже была целая сеть учреждений внутри СС, пятьдесят институтов. Руководил научно-магическим хозяйством профессор Вурст, специалист по древним культовым текстам. Вообще изыскания в области сверхъестественного нацистской Германии обошлись недешево. Денег было вбито в эту ахинею больше, чем США потратили на атомную бомбу.

– Так, может, оно и неплохо? – осторожно заметила Герда. – В том смысле, что от колдовства вреда все-таки меньше, чем от бомбы.

– Тонкое замечание, – шепнул Данилов по-русски.

Герда не услышала. Она увлеклась пиццей и умяла свой кусок быстрее всех.

– А знаете, Микки, наверное, вы правы, – произнесла она задумчиво. – Клаус мог помешаться еще в детстве. Он меня старше на десять лет. Я помню, он рассказывал, как прятался под пирсом, пугал меня, совсем маленькую, историями о призраке колдуна-чернокнижника, который живет в маяке. И сам в это верил.

– Люди из «Аненэрбе» тоже верили, – улыбнулся Данилов, – впрочем, их интересовал не столько призрак, сколько рукописи чернокнижника. Именно их они искали, когда приплыли сюда на яхте в сентябре сорок четвертого.

– Но чернокнижник ведь правда существовал, – сказала Герда, – он жил здесь, на острове, в конце шестнадцатого века. Он был врач и художник. Некоторые его картины до сих пор висят в старой мюнхенской Пинакотеке.

– Мгм, – кивнул Данилов, – как раз ради них Софи ездила в Мюнхен.

– Альфред Плут? Неужели? – Зубов так разволновался, что потянулся за сигаретами.

Он еще с утра оставил пачку на каминной полке.

– Так и быть, курите, – великодушно разрешила Герда и приоткрыла окно.

– Яхта принадлежала барону фон Курсту, археологу, специалисту по семиотике, – продолжал Данилов. – Никаких рукописей Альфреда Плута они не нашли, смотрителя убили просто так, от злости. Яхта Курста давным-давно сгнила, разумеется. Сам барон скончался в конце семидесятых, в Аргентине. Но я знаком с его учеником и последователем. Мне точно известно, что он тоже владелец яхты. Его красивое судно я имел честь видеть в порту Амстердама. Она носит гордое имя «Гаруда» и на носу изображен большой египетский глаз. Зовут яхтсмена Эммануил Хот.

Глава двадцать третья

Москва, 1918

– Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы у меня не пропало молоко, чтобы Миша был здоров, чтобы не болели и не страдали папа, Андрюша, няня, Ося, тетя Наташа. Господи, сохрани и помилуй раба Твоего Павла, моего мужа. Пресвятая Богородица, защити его от пули, от сабли, от тифа, холеры. И еще, прошу тебя, Матерь Божья, не дай ему разлюбить и забыть меня.

Таня молилась постоянно, почти не отдавая себе в этом отчета. Иногда ей делалось страшно оттого, что слишком много она просит. В храме она подавала записки о здравии, и не хватало места на бумажке, чтобы перечислить все имена.

– Не ропщи, деточка, у других заупокойный список вон какой длинный, а твои все живы, – сказал ей старый батюшка во время исповеди, – не ропщи, терпи, главное, не дай сердцу заледенеть в озлоблении, сохрани милосердие. Оно по нынешним временам великая редкость, огромное сокровище.

Вот это было, пожалуй, тяжелей всего. Сохранить милосердие.

Пищик рассказывал ей о Ледяном походе. 9 февраля четырехтысячная армия под командованием генерала Корнилова выступила из Ростова в поход на Кубань. Отчаянный марш, длиной в двести пятьдесят верст, по степи, по колено в снегу, по тонкому льду через Дон и Кубань, по размытым дорогам, в грязи, во вшах.

– Нашего брата, казака, одолевали сомнения. Атаманы не желали подчиняться Корнилову. Был бы царь, так воевали бы за него. Какой-никакой, все ж помазанник Божий. Без единого правительства разве удержишь армию? Каждый сам себе царь и начальник, и в итоге борьба тщеславий, всеобщее озверение. Корнилов приказал пленных не брать. Лозунг был «Чем больше террора, тем больше победы». И побеждали, красиво побеждали. Муж твой шел в Первом офицерском полку, под командованием генерала Маркова. Бои отчаянные. Красных иногда в десять раз больше. Но такое воодушевление, такой порыв. Поднимались в атаку под ураганным огнем. Однако и большевики не уступали. У них тоже порыв. Вот, знаешь, пока бой идет, даже гордость охватывает, не только за нас, но и за них. Русские умеют драться. За Кубанью пошли сплошь большевистские станицы. Под Усть-Лабой мы попали в окружение с полным обозом раненых. Стужа. Ночи под открытым небом. Вражеская артиллерия бьет со всех сторон. Марковские офицеры и корниловцы отбивали атаку за атакой. Твой Павел Николаевич, как заговоренный, вставал в рост под шквальным огнем.