Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Дашкова Полина Викторовна - Страница 72

У двери стояли двое слуг в такой же белоснежной униформе, как Чан. Худой длинный мужчина неопределенного возраста, беловолосый краснолицый альбинос, с салфеткой, перекинутой через руку, и крупный, болезненно полный чернокожий мальчик не старше шестнадцати. Слуги низко поклонились, и Соня заметила на гладко обритом шоколадном темени мальчика аккуратный крестообразный шрам. Ромбовидный участок кожи вокруг шрама ритмично пульсировал, как младенческий родничок.

У стола стояли трое мужчин. Двое в морской форме, один в джинсах и толстом бежевом свитере с высоким воротом.

– Добро пожаловать в нашу маленькую дружную семью, – сказал Хот. – Знакомьтесь, господа. Это Софи.

Все трое улыбнулись и слегка поклонились.

– Софи, позвольте представить вам нашего капитана. Господин Уильям Роуд.

Капитан был пожилой, краснолицый, с зелеными глазами и круглой рыжеватой бородкой. Он пожал Соне руку, подмигнул, улыбнулся и сказал по-английски странно высоким, почти женским голосом:

– Моя дорогая леди, для вас я просто Уилли. Рад видеть вас на нашем скромном судне. Как поживаете?

Опять этот едва уловимый запах тухлой рыбы изо рта, как у Фрица Радела, как у Хота.

Второй, в форме, был штурман, испанец Антонио Родригес, лет сорока, худой, узкоплечий, с широким костистым лицом. Кожа туго обтягивала скулы и сухо блестела, словно покрытая слоем лака. Остатки каштановых волос зачесаны наискосок, поверх лысины. Карие выпуклые глаза бессмысленно уставились на Соню из-под пышных женских ресниц. Тонкие бледные губы растянулись, как резиновые, в плоской улыбке. Рукопожатие было слабым и влажным. Он произнес длинный замысловатый комплимент, мешая английские слова с испанскими, что-то о женской красоте, которая, как путеводная звезда, освещает путь одинокому кораблю в ненастной океанской ночи.

Тот же запах. Соня отвернулась и подумала, что не сумеет ни кусочка съесть за этим столом.

Третий, в свитере, был судовой врач, американец Макс Олдридж. Невысокий, коренастый, обритый наголо, с молодым загорелым лицом и яркими голубыми глазами. Он близоруко щурился и показался Соне чуть живее и натуральней остальных.

– Рад познакомиться. Как вы себя чувствуете?

После крепкого рукопожатия он не отпустил Сонину руку, а зачем-то стал считать пульс, приложив пальцы к запястью.

– Благодарю вас, я в порядке, – сказала Соня.

– Да, я вижу. Восемьдесят ударов в минуту. Совсем неплохо.

В комнате был всего один стул. Его занял Хот. Остальные стояли. Соня оказалась между капитаном и доктором. Чан и чернокожий мальчик внесли закуски. Зеленый салат, ветчина, несколько сортов колбасы, паштеты, рыба.

Хот взял у черного мальчика бутылку, разлил белое вино по бокалам.

– Ваше здоровье, господа.

Все как по команде чокнулись и выпили. Соня только сделала вид, что глотнула.

– Может, вы хотите воды? – тихо спросил доктор.

– Да, пожалуйста.

Он налил ей из хрустального кувшина.

– Вам надо сейчас больше пить, чтобы очистить организм. Почему вы ничего не едите?

– Как-то непривычно есть стоя. К тому же я хорошо позавтракала и еще не успела проголодаться.

– Я знаю, что в России вы занимались апоптозом. Мне было бы интересно поговорить с вами на эту тему.

– Только не за столом, умоляю! – Плоское лицо штурмана сморщилось в комической гримасе. – У вас, господа ученые, будет достаточно времени, чтобы поболтать всласть о ваших неаппетитных медицинских забавах.

Соня застыла с бокалом воды у рта, не в силах оторвать взгляда от лица испанца. Тонкая кожа двигалась так, словно под ней не было мышц. Глаза стеклянно блестели.

– Не пугайтесь, это результат пластической операции, пересадки кожи после сильного ожога, – прошептал ей на ухо доктор, – в юности Антонио был красавчик и донжуан. Одна горячая португалка плеснула ему в лицо кислотой. К счастью, глаза уцелели, и даже выросли новые ресницы. С тех пор Антонио избегает женщин.

Только сейчас Соня поняла, чем этот доктор так существенно отличается от остальных. У него чистое дыхание. Нет этого гнилостного запашка, слабого, едва уловимого, но омерзительного.

– А у господина Хота что с лицом? – спросила она шепотом.

Хот услышал ее и произнес с печальным вздохом.

– Черная оспа. Я переболел в детстве, во время эпидемии 1835 года.

– Когда, простите?

За столом засмеялись. Соня задала вопрос очень тихо, однако все услышали. Чан внес большую фарфоровую супницу и, поставив ее на стол, тоже тихонько захихикал. Смеялся и доктор, при этом он ласково поглаживал Соню по руке.

– Не огорчайтесь, вы скоро привыкнете.

– Какие вы бессердечные, господа, – сказал Хот, – эпидемия черной оспы не повод для смеха. Она была величайшей трагедией. В Марбурге умерло тогда несколько тысяч человек. Никогда не забуду чудовищные волдыри на своем теле. Мои родители скончались одновременно в мучительных корчах у меня на глазах. Прислуга разбежалась. За мной ухаживала старушка монахиня, она спасла меня и поставила на ноги. Мой добрый ангел, сестра Катерина, да покоятся с миром ее благочестивые кости!

Соня увидела, как по темным бугристым щекам Хота поползли две симметричные крупные капли. За столом воцарилась торжественная тишина. Пар поднимался над супницей. Черный мальчик застыл с фарфоровой крышкой в одной руке, с половником в другой. Застыл рыжебородый капитан, не успев донести до открытого рта вилку с ломтиком ветчины. Бывший донжуан штурман закрыл лицо ладонями. Казалось, даже пламя свечей замерло и розы перестали пахнуть.

Соня покосилась на доктора. Он стоял неподвижно, с бокалом в руке, смотрел прямо перед собой. Впрочем, она заметила, как он шевельнул бровью и скривил краешек рта.

Пауза длилась не более минуты. Тишину нарушил влажный хлюпающий звук. В углу сидел на корточках Чан, покачивался и всхлипывал.

– Да, это было в девятнадцатом веке, – задумчиво произнес Хот и промокнул глаза салфеткой, – век торжества европейской технической цивилизации. Век паровых машин, электричества и прорыва в микромир. Но что толку, если высоколобые ученые снобы не могли справиться с холерой, чумой, чахоткой, черной оспой? Меня, маленького мальчика, спасла от неминуемой смерти вовсе не наука, а преданность и усердие необразованной старой девы.

Чан незаметно исчез из кают-компании. Черный мальчик продолжил разливать суп. Испанец отнял ладони от лица, одним глотком осушил свой бокал. Рыжебородый капитан отправил в рот ломтик ветчины.

– Съешьте супу, всего несколько ложек, – прошептал доктор на ухо Соне, – вам обязательно нужно поесть горячего.

Черный мальчик налил в ее тарелку два половника густого говяжьего бульона, в котором плавали вермишель и кубики моркови.

– С детства терпеть не могу, – ответила Соня доктору.

– Надо себя пересиливать, – сказал рыжебородый капитан и подмигнул: – Смотрите, эн, цвей, дрей!

Он принялся поедать свой суп с невероятной скоростью. Ложка мелькала, постукивала. Тарелка опустела за минуту. Несколько вермишелин запуталось в бороде.

– Алле-хоп! – капитан поклонился и обвел всех победным взглядом.

– Молодчина, Уилли, – сказал Хот, – думаю, тебе пора вернуться на мостик, иначе ты лопнешь, и судно потеряет управление.

– Слушаюсь, хозяин. Всем приятного аппетита. – Капитан вытер бороду и удалился.

Чан принес блюдо с кусками жареной курицы, большую миску картофельного пюре.

– Возьмите вот это крылышко, – сказал доктор, – смотрите, какое румяное, аппетитное. Вам обязательно надо поесть.

– Спасибо, я сыта, – Соня отодвинула тарелку.

– Макс, оставьте Софи в покое. Не хочет, так и не нужно. Она бережет фигуру и правильно делает.

– Слушаюсь, хозяин, – ответил доктор и принялся сам обгрызать куриное крылышко.

Несколько минут все молча, сосредоточенно ели. Соня стояла и смотрела в круглый иллюминатор, за которым ничего не было видно. Она давно согрелась, анестезия холода кончилась, и теперь ей стало по-настоящему страшно, одиноко и тоскливо.