Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Дашкова Полина Викторовна - Страница 69

– Клаус, как выглядела яхта? – быстро спросила Герда и накрыла его дрожащую руку ладонью. – Я ведь тоже видела ее, но издалека, а ты смотрел в бинокль.

– Ты видела? Значит, это был не мираж? Послушай, Герда, если ты видела, ты должна была узнать. В конце войны приплывала такая же точно яхта.

– Тогда я еще не родилась, Клаус. Но я знаю, что в сорок четвертом году нацисты искали что-то внутри маяка.

– Они искали сокровище чернокнижника. Мой дедушка служил смотрителем, они убили его. Я был маленький, я успел спрятаться в углублении под пирсом, несколько часов просидел по шею в холодной воде, а потом чуть не умер от воспаления легких.

– Да, Клаус, я много раз слышала эту историю.

– Герда, мне очень жаль человека, которого утащили на яхту. Тем более, мне показалось, это была молодая женщина. Тяжело, когда не можешь помочь. Дело безнадежно и крайне опасно.

– Почему?

– Как ты не понимаешь? Та самая яхта! У нее на носу нарисован глаз, а на правом борту написано имя – «Гаруда».

Гамбург, 2007

Зубов успел на двенадцатичасовой экспресс. В половине третьего был в Гамбурге. В три часа десять минут он вошел в мрачное старинное здание Института судебной медицины.

Он узнал заранее, что экспертизу проводит некто доктор Раушнинг, и предупредил, что приедет сегодня. Пришлось довольно долго ждать в вестибюле. Наконец к нему вышла крупная молодая женщина. Она была в зеленом халате, в бахилах. Волосы спрятаны под шапочку.

– Добрый день. Вы господин Зубов? – она стянула перчатки, бросила их в урну и крепко, по-мужски, пожала руку Ивану Анатольевичу. – Примите мои искренние соболезнования и простите, что заставила вас ждать.

– Могу я взглянуть на тело? – спросил Зубов.

– Вряд ли это имеет смысл.

– И все-таки вы позволите взглянуть?

– Пожалуйста. Только предупреждаю, зрелище неприятное.

Они зашли в маленький уютный кабинет, доктор Раушнинг взяла куртку Зубова, повесила на вешалку в шкаф, выдала ему халат, бахилы и шапочку.

– Пожалуйста, объясните мне еще раз цель вашего визита, – попросила она с вежливой улыбкой. – По телефону вы сказали, что у вас появились новые данные, которые могут ускорить экспертизу.

– Да. Нам удалось узнать группу крови нашей сотрудницы.

– Правда? Ну что ж, это замечательно.

Она повела его по каким-то кафельным лабиринтам, сначала вверх по чугунной лестнице, потом вниз. По дороге им не попалось ни одной живой души. Под бахилами доктора были мягкие кроссовки, она шла бесшумно. Ботинки Зубова стучали, шаги отдавались одиноким эхом.

Когда подошли к большой оцинкованной двери, доктор обернулась и сказала:

– Вы уверены, что хотите это видеть?

– Уверен.

Дверь открылась. Вспыхнул ослепительный люминесцентный свет. В просторном пустом помещении без окон был лютый холод. Вдоль стены тянулись в три ряда оцинкованные, пронумерованные квадратные дверцы. В углу Зубов заметил каталку, накрытую простыней. Под простыней угадывались очертания тела. У противоположной стены на такой же каталке стоял вишневый лакированный гроб, украшенный позолоченными кистями.

– Какой же у нас номер? – доктор нахмурила тонкие выщипанные брови. – Ваше тело привезли недавно, я забыла номер отсека.

– Мое тело?

– Ох, простите, – доктор хлопнула его по плечу и весело рассмеялась, – неприятно звучит. Понимаю. Простите, я оговорилась. Тело вашей сотрудницы. Так какой же номер? Вот дырявая голова! Не взяла ни ключей, ни документов! Подождите здесь, пожалуйста, всего пару минут. Я быстро.

Зубов ничего не успел ответить. Она выскользнула и захлопнула дверь.

«Странная дама, – подумал Иван Анатольевич, – неужели пойдет назад, в тот кабинет? Это очень уж далеко».

Он спрятал руки в рукава свитера. Постоял немного, потопал, попрыгал. Ноги мерзли. От сверкающего кафельного пола холод поднимался вверх. Иван Анатольевич несколько раз чихнул.

Когда они с доктором шли, он заметил в коридоре, в двух шагах отсюда выход, вероятно, во внутренний двор. Лучше уж подождать на улице, покурить. Там хоть и холодно без куртки, а все равно как-то уютней, чем здесь.

Иван Анатольевич взялся за ледяную ручку двери, дернул, толкнул. Бесполезно. Было заперто наглухо.

– Идиотка! – он стукнул кулаком по двери. – Дура! Надо же такое придумать!

Дверь была толстая, с обеих сторон слой металла, внутри дерево. Стучать, кричать не имело смысла. Иван Анатольевич посмотрел на часы. Оставалось успокоиться и ждать. Доктор Раушнинг вернется с минуты на минуту.

Чтобы согреться, Зубов сначала прыгал, потом сделал небольшую пробежку из угла в угол, стараясь держаться подальше от каталки и от гроба. Простуда еще не прошла, болело горло, нос был заложен. Прыгать и бегать в таком состоянии оказалось не очень приятно, тем более в этом помещении было довольно душно, несмотря на лютый холод, и нестерпимо воняло формалином.

«Главное, не паниковать и двигаться, двигаться. Температура здесь низкая, но плюсовая. Холодильники там, за дверцами, а тут просто прохладно. Ничего страшного. Она сейчас вернется».

Иван Анатольевич огляделся. Единственное, что связывало его сейчас с внешним миром, так сказать, с миром живых, было маленькое вентиляционное отверстие, высоко, под самым потолком. Квадратик, забранный решеткой.

– Ой, мороз, мороз, не морозь меня, – тихо пропел Зубов.

Голос у него был сиплый, звучал одиноко и жалко.

– Эй, доктор Раушнинг, я подам на вас в суд! – крикнул он, подняв голову к решетке.

От крика сильно запершило в горле, Иван Анатольевич закашлялся. Полез в сумку, но вспомнил, что телефона у него так и нет. Он собирался купить его как раз сегодня, сразу после визита сюда.

Кашель никак не прекращался, в горле сильно першило. Брызнули слезы, и закружилась голова. Ивану Анатольевичу захотелось присесть куда-нибудь, но кроме двух каталок, с трупом и с гробом, никакой мебели не было.

Взглянув на часы, он обнаружил, что доктор отсутствует уже минут двадцать, не меньше.

Когда он перестал наконец кашлять, в помещении повисла жуткая тишина. А в следующее мгновение погас свет.

Москва, 1918

Михаил Владимирович редко читал газеты, а после октябрьского переворота и вовсе не брал их в руки. О том, что 30 августа какая-то женщина стреляла в Ленина, он узнал от своего сына Андрюши.

Вечером 1 сентября Андрюша шлепнул на стол стопку большевистской прессы.

– Папа, читай!

– Что? «Правду» и «Известия»?

– Не хмыкай! Читай!

Михаил Владимирович подчинился.

«Раздалось три выстрела, которыми председатель Совета народных комиссаров был ранен в руку и в спину. Стрелявшая девица-интеллигентка задержана. Тов. В.И. Ленин перевезен в Кремль. По словам врачей, ранение не внушает опасений».

«Берегитесь, господа белые эсеры и белые меньшевики! Берегитесь, господа буржуи! Рабочий класс принимает вызов. Ваших заложников у нас достаточно. На ваш мелкий, подлый, единоличный террор рабочий класс ответит массовым беспощадным террором».

«…Кровь, пролитая правоэсеровскими убийцами, говорит ясным голосом. Пролитой кровью соглашатели спаяли себя с буржуазной контрреволюцией. Все вставайте на последнюю беспощадную борьбу!»

«…Ленин, пораженный двумя выстрелами, с пронзенными легкими, истекающий кровью, отказывается от помощи и идет самостоятельно. На следующее утро, все еще находясь под угрозой смерти, он читает газеты, слушает, расспрашивает, смотрит, желая убедиться в том, что мотор локомотива, мчащего нас к мировой революции, работает нормально».

«От ВЧК. Чрезвычайной комиссией не обнаружен револьвер, из коего были произведены выстрелы в тов. Ленина. Комиссия просит лиц, коим известно что-либо о нахождении револьвера, немедленно сообщить о том комиссии».

Пока Михаил Владимирович читал, Андрюша стоял рядом, грыз чернильный карандаш, и губы его посинели.