Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Дашкова Полина Викторовна - Страница 55

Я намеревался провести собственное расследование, стал готовиться к поездке на остров, но в последний момент обнаружил, что мой банковский счет аннулирован. Вот тогда и вышел на меня неприятный господин с золотыми слитками. Он представился сотрудником службы безопасности ВОБС, сказал, что его ведомство крайне заинтересовано в моем расследовании и готово предоставить мне надежную помощь и поддержку.

Я отказался. Я не доверяю чиновникам. Мне удалось раздобыть немного наличных денег и долететь до острова. Там, в ресторане, неподалеку от вокзала, мой благодетель возник вновь и все-таки вручил мне слитки.

– Милый Джозеф, как вы себя чувствуете? – спросила дама, заметив, что я открыл глаза.

– Благодарю. Все в порядке.

Я видел, что она ждет моих вопросов, моего удивления, страха, растерянности, и решил, что этих подарков она не получит. Старик Теодор предупреждал: «Прежде чем спросить о чем-то, подумай, возможно, ответ ты уже знаешь. Имхотепы всегда лгут».

Между тем автомобиль пересек просторную квадратную площадь, в центре ее не было ни клумбы, ни статуи, с трех сторон ее окружали все те же мрачные казарменные строения с темными окнами. Четвертая грань квадрата представляла собой глухую каменную стену, высотой не менее трех метров. Над стеной висела желтоватая светлая дымка.

«Мерседес» остановился у высоких чугунных ворот. Дама трижды свистнула, ворота открылись. После долгой темноты свет ослепил меня, хотя был не так ярок. Горели обыкновенные электрические фонари, довольно слабо, вполнакала.

По обеим сторонам ворот стояли здоровенные охранники в черной униформе, всего человек десять. Ноги широко расставлены. Фуражки низко надвинуты, лиц не видно. Блестящие сапоги, галифе, ремни с пряжками, портупеи, рукава закатаны до локтя. Вид эти ребята имели довольно неприветливый, вооружены были до зубов. Кроме пистолета в кобуре у каждого был автомат, кинжал в кожаных ножнах. При нашем появлении охранники вытянулись в струнку, по стойке смирно.

– Вот мы и дома, – радостно сообщила моя спутница, – устали, бедняжка, глазки слипаются.

Я ничего не ответил, даже не взглянул на нее. Я смотрел по сторонам и с удовольствием вдыхал чистый ароматный воздух. Вокруг была чудесная сосновая роща. Широкая аллея вела к красивому трехэтажному особняку в классическом стиле, с белыми колоннами, кариатидами, львами. Окна были ярко освещены, играла музыка, какой-то приятный полонез. Автомобиль объехал здание и остановился с тыльной стороны, возле неприметной двери.

– Какой вы бука, – сказала дама, – надулись, разговаривать со мной не хотите. Ну что плохого я сделала? Не оставила вас ночевать на вокзале, привезла в чудесное местечко, ну-ка, вылезайте!

Я не сдвинулся с места, хотя отлично понимал, как это глупо. Но беда в том, что я совершенно не могу действовать по команде. Если бы она не приказывала, не хлопала в ладоши, я бы, разумеется, вылез, ничего больше мне не оставалось делать.

– Шевелись, айда на свежий воздух, глупышка, ой, какие мы упрямые, ай, как нам не стыдно! – проблеял Густав.

Они оба уже были снаружи, стояли у открытой задней дверцы, с моей стороны.

– Ну, хватит дурачиться, мы вам только добра желаем, – сказала дама, – быстро вылезайте, раз, два три!

Наверное, я бы все-таки подчинился, но взгляд мой случайно упал на ключи зажигания, они торчали возле руля. Брелок, резиновый мышонок Микки, улыбался мне как старый добрый приятель, как будто хотел сказать: не бойся, я с тобой! Мне хватило доли секунды, чтобы захлопнуть дверцу, перескочить на водительское сиденье. «Мерседес» как будто ждал этого, он сорвался с места и помчался вперед, мимо особняка, по аллее, в мягкий полумрак сосновой рощи».

Москва, 1918

Посол Советской России в Германии товарищ Иоффе жаловался, что немцы замучили его официальными запросами о судьбе царской семьи. Представители Вильгельма II, герцога Гессен-Дармштадского, брата Александры Федоровны, урожденной Алисы Гессенской, требовали ответа – где она? Где дети? Иоффе не знал, что сказать. Из Москвы ему официально сообщили лишь о казни Николая Романова.

– Пусть Иоффе ничего не знает, – заявил вождь Дзержинскому, – ему там, в Берлине, легче врать будет.

Дзержинский зашел к Ильичу попрощаться. Он ненадолго уезжал в Швейцарию. Обязанности председателя ВЧК временно выполнял его заместитель, Яков Петерс, сумрачный молодой латыш с бурным революционным прошлым. Ходили слухи, будто Петерс состоит в Британской социалистической партии, женат на богатой англичанке. Правда ли это, Федор не знал, английским бывший пастушок из Курляндской губернии владел в совершенстве, а по-русски говорил с сильным акцентом.

Феликс Эдмундович отправлялся в Швейцарию нелегально, по фальшивым документам, с какой-то таинственной финансовой миссией, а по официальной версии – затем, чтобы забрать в Москву жену и сына. Путь его лежал через Берлин, где он собирался встретиться с Иоффе.

Глеб Иванович Бокий прислал вождю очередную порцию перехваченных и расшифрованных секретных донесений из немецкого посольства. Новый посол Гельферих, сменивший убитого Мирбаха, был таким же категорическим противником финансовой поддержки правительства большевиков. Он утверждал, что довольно небольшого удара, и призрачный большевистский режим рассыплется на части.

«Общественное мнение будет настроено против нас из-за того, что станет рассматривать нас как друзей и защитников большевиков».

Гельфериху отвечал адмирал Гинце:

«История убеждает, что привносить в политику эмоции – опасная роскошь. Чего мы желаем на Востоке? Военного паралича России. Большевики обеспечивают его лучше и более тщательно, чем любая другая русская партия. Давайте удовлетворимся бессилием России. Готовы ли мы отдать плоды четырехлетних битв только ради того, чтобы избавиться от дурной репутации сообщников большевиков? Но мы не сотрудничаем с ними, мы используем их. Это хорошая политика».

«Неужели нового посла тоже прикончат?» – подумал Федор.

Но нет. Об этом речи не было. Вождя позабавила фраза Гельфериха о призрачном большевистском режиме.

«Быть призраком архиудобно, призраки неуязвимы и бессмертны», – написал он в ответном послании Глебу Ивановичу.

Тайная переписка Ленина и Бокия восстановилась и стала активней, чем прежде. Шифровки немецкие, британские, американские, французские, переписанные мелким летящим почерком Глеба Ивановича, ложились на стол перед вождем. Во всех посланиях из России за границу говорилось примерно одно и то же. Иностранные политики, дипломаты, военные, шпионы не сомневались в скором крахе большевистской власти.

Немецкий дипломат писал из Москвы в Берлин: «Ситуация быстро приближается к финалу. Голод встает на повестку дня, и его обволакивает террор. Людей тихо убивают сотнями. Все это само по себе не так плохо, но нет уже более сомнений в том, что физические средства, при помощи которых большевики поддерживают свою власть, подходят к концу. Большевики находятся в чрезвычайно нервном состоянии, они чувствуют приближение своего конца; все крысы первыми бегут с тонущего корабля. Никто не может сказать, как они встретят свой конец. Их агония может продолжаться несколько недель. Возможно, они постараются бежать. Возможно, они готовы потонуть в собственной крови».

Британцы уже видели Россию своей новой колонией. Войска Антанты заняли Владивосток, англичане – Баку. Экспедиционный корпус генерала Пула высадился в Архангельске, и первым делом генерал приказал снять все красные флаги. Корпус двинулся к Вологде. В Лондоне начали печатать специальные рубли, которыми британские солдаты должны были расплачиваться с местным населением. На Амуре, в Забайкалье наступали японцы. 15 августа произошел официальный разрыв дипломатических отношений между Советской Россией и США, в тот же день американские войска высадились во Владивостоке.