Вернуться по следам - Му Глория - Страница 67

Но на следующий день Ира не пришла. Она вообще больше не пришла – Джоник потом нам сказал, что она уволилась, написала заявление в дирекцию, и все, коневозку за Аяксом скоро пришлют.

Про тот случай с арапником никто так и не вспоминал, мне даже стало казаться, что все это мне приснилось. Ничего не было. Ни ярости, ни побоев, ничего, можно было бы подумать, что Иры тоже не было, если бы не Аякс.

Но Аякс был – вот он, Аякс, я же его и проезжала, конь-то ни в чем не виноват, а кроме того, каждую ночь мне снились кошмары, разные, но с одним и тем же сюжетом – я убиваю безоружного, беззащитного человека. Я просыпалась от ужаса, садилась в постели и долго потом не могла уснуть. Но никому не рассказывала – зачем? Кто тут мог мне помочь? Я не знала, правильно ли поступила или нет, я вообще ни о чем таком не думала. Есть вещи, которые нельзя изменить. То есть даже если это ошибка – ее не исправишь, ни сразу, ни потом. Просто теперь я знала о себе одну вещь: я, оказывается, могу напасть на человека, как зверь какой-нибудь, избить его, а может быть, даже убить. Раньше я никогда ни на кого не нападала первой, никогда, только защищалась, а это совсем другое дело.

Мой папа, говорят, был подвержен таким же приступам ярости, и я, выходит, тоже. От этой мысли на душе делалось нехорошо. Надо быть осторожнее, думала я, надо научиться держать это в узде. Я не хочу никого убивать. И бить вот так тоже не хочу. Не нравится мне это.

Глава 17

На конюшне же был совершенный сиротский приют. Мы все – и я, и Юлька, и близнецы – чувствовали себя как дети, мама которых вдруг исчезла. Не ушла, не умерла – исчезла, растворилась в воздухе. И не важно, плохая она была или хорошая, – дети без мамы чувствуют себя очень глупо.

Мы наводили порядок в конюшне, отваживали визитеров, тех, что привыкли заседать здесь с Ирой, Юлька тренировала малышей – все было хорошо, но мы все равно были просто заброшенными детьми, грустили и боялись думать о будущем, поэтому старались занять себя работой, всякими сиюминутными делами.

Геша нам рассказал, что о Лиле ничего конкретного узнать не удалось, так, слухи-сплетни, и по этим слухам, после смерти Лилиного папы ее мама тяжело заболела и лежит в больнице там, в Германии, или черт его знает где, ну и Лиля с ней осталась, конечно. Когда приедет – неизвестно.

Никогда, подумала я, но вслух говорить не стала. Всем и без того было тошно.

– Надо искать тренера, – сказал как-то раз Пашка, когда мы все отдыхали после наших самодеятельных тренировок.

– Где же его искать? Пришлют кого-то, наверное, – пожала плечами Юлька.

– Не пришлют. О нас все забыли, – проворчал Пашка.

– Не ссыте, малышня, все будет. – Геша встал из-за стола, за которым мы все сидели, отдыхая по полуденному времени, и подмигнул нам.

Мы переглянулись. Если Геша говорит, значит, знает чего-то, он не из трепачей. Оно, конечно, неплохо, если мы снова начнем заниматься, но все опасались, что нам еще раз достанется кто-то типа Иры, и чего тогда?

А потом он приехал.

Мы только что закончили с утренней кормежкой, все торчали во дворе и увидели, как на нашу грунтовку, ведущую к конюшне, сворачивает лошадиный фургон.

– Наверное, за Аяксом. Пойду Гешу позову. – Юлька побежала за Гешей, а мы с близнецами остались глазеть.

Фургон въехал в ворота, грамотно развернулся к конюшне задом и встал. Из кабины вышли двое, один – нормальный водила в кепаре, а вот второй… Второй был невысоким, стройным мужчиной, с ног до головы одетым в черное. Высокие сапоги, узкие брюки и шелковая рубаха с широкими рукавами, как у Зорро, – все было черным. Он был темноволос, темноглаз и невообразимо усат, кончики усов смешно торчали, как у Бармалея. То есть если бы мы тогда знали, кто такой Дали, я бы сказала, как у Дали, конечно, тем более что незнакомец здорово напоминал испанского психа профилем, но о Дали мы тогда не имели ни малейшего понятия. Поэтому Пашка и сказал:

– Ух ты! А это еще что за бармалей?

Всем было интересно, и мы стали подтягиваться поближе. Человек выглядел ряженым, эдаким опереточным злодеем, нормальные люди так не одеваются, да и не ходят – походка у него тоже была странной, он шел, словно на цыпочках, как балетный, то есть опирался не на всю стопу, а как бы только на пальцы ног, петухи еще так ходят, но этот двигался не с подпрыгом, а плавно, как кот.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Выбежал Геша и стал здороваться с этим ряженым, пожимать руку:

– Омар Оскарович, здравствуй, дорогой! А мы уж ждем, ждем…

Мы заподозрили неладное, и Пашка тихо спросил:

– Уж не тренер ли заявился? И этот клоун будет нас учить?!

Клоун с Гешей тем временем стали открывать дверь фургона. Судя по дикому грохоту и гневному визгу, в фургоне была лошадь – не самая добрая и спокойная в мире.

Распахнули двери, приставили сходни, и фургон снова покачнулся от мощного удара, сопровождаемого отборной бранью на лошадином языке.

Человек в черном вскинул руки – не резко, изящно и заговорил по-иностранному, рокоча согласными и распевая гласные. Из фургона донеслось обиженно-возмущенное ржание. Тогда приезжий кивнул Геше, они пошли внутрь, повозились там и вывели во двор вороного жеребца небывалой красоты. Щучья голова, лебединая шея, тонкие бабки, копытца-рюмочки, нежные, сильные, стройные ноги и круп, круглый и гладкий, – так рисуют лошадей на лубочных картинах.

– Мама… Держите меня, семеро… Араб… – на вдохе прошептал Пашка, ухватив нас с Денисом за руки.

– А… хадбан… – презрительно сказал Джо.

– Завидуешь просто. – Пашка все не мог отвести глаз от коня. – Не завидуй, Джоник, это… это…

– Грех, – закончила я.

Хаять такую лошадь – это был грех, другого слова я не могла подобрать. Конь и правда был слишком высоким и мощным для араба, но это его не портило, даже наоборот. Да что там, он был прекрасен. Он гарцевал, бешено ржал и, поднявшись на дыбы, легко стряхнул с поводьев Гешу и своего хозяина. Геша было изготовился схватить коня, но человек в черном остановил его жестом и снова заговорил с жеребцом на незнакомом языке. Конь зло завизжал и встал на свечку, и тогда этот, усатый, рассмеялся, откинув голову, словно ему нравилось, что жеребец такой свирепый. Все так же смеясь, он пошел к жеребцу, а потом – хоп! – оказался у него на спине, движение было молниеносным, мы просто его не заметили.

Конь все еще гневался, но человек сидел на неоседланной лошади легко и вольготно, словно это было самое удобное место в мире. Он что-то крикнул, и конь рванул к воротам, послушно побежал к манежу, но там снова стал буянить и брыкаться.

Человек сидел как влитой, словно они с лошадью были одним неделимым существом, и, хотя конь ярился под ним, почему-то стало ясно, что он вовсе не собирается сбрасывать всадника, это просто такой балет-рассказ – как ему, жеребцу, было плохо в коневозке, как страшно, как там неприятно пахло соляркой, ну и главное – там было тесно, тесно, тесно, и почему он, человек, это допустил? Конь изливал гнев и жалобы, но не в словах, а в пластике, и человек отвечал ему так же. Мы все завороженно смотрели на этот танец, и, когда жеребец высказался, пошел сначала галопом, а потом рысью, по-петушиному распустив хвост по ветру, мы прямо заныли хором, такая это была красота.

– Как его зовут? – спросил Пашка у Геши, который тоже стоял и смотрел на красоту.

– Омар Оскарович Бабаев. Он теперь вас тренировать будет.

– Коня как зовут?

– А. Баядер его зовут.

– Баядер… – эхом повторил Пашка, и стало ясно, что он пропал, что никогда он больше не назовет клоуном человека, владеющего таким сокровищем, а будет чистить ему сапоги, и подбирать крошки с его стола, и ловить каждое слово.

Омар Оскарович тем временем шел к нам по двору, ведя за собой Баядера, мирного и спокойного, словно это не он выкидывал только что немыслимые коленца в манеже.

Геша засуетился:

– Знакомьтесь, знакомьтесь… Это Дж… Иван, Гена и Маринка, конюхи наши… Вот детки, – он подпихнул нас вперед, словно цыплят, – Дениска вот, Паня, Глоша и Юличка…