Вернуться по следам - Му Глория - Страница 31

Мы с Игорем послушно направились за арбузами, нашли два маленьких, треснувших, и, пока несли их назад, Игорь тихонько напевал: «Кавунцы-кавунцы, кавунцы-дрискунцы…»

Один мы разломали пополам и отдали собакам, а второй помыли из старого чайника, порезали и разложили в миски.

Кожа у арбуза была тонкая, темно-зеленая, почти черная, и сам он оказался вполне вкусным.

– Зря вы, дедушка, кавуны свои хаяли. Вкусные кавуны! – облизывая с пальцев арбузный сок, сказал Игорь.

– Та с хлебом ешьте, с хлебом, а то «швыдка настя» нападет. – Дед, пошарив в полотняной торбе, протянул нам серый магазинный хлеб, аккуратно завернутый в тряпочку.

– Спасибо, дидусю.

Мы поели арбуза и поели кулеша. Дед, глядя незрячими глазами в невидимый огонь, рассказывал нам, что сторожит бахчу днем и ночью, что к нему приезжают хлопцы с автобазы, привозят еду, а иногда отвозят его, деда, домой, в баньку сходить, и вообще. Но в деревне он не засиживается, потому что Мотя его померла прошлым летом, а дети уехали в город, вот, зовут теперь к себе, на внуков посмотреть, а он, дед, не едет.

– Куда я от земли поеду? – Старик наклонился и тронул землю у своих ног, как пса по загривку потрепал. – Земля тут хорошая, сама меня носит, силу дает, в городе помру сразу.

– А вам тут не скучно самому, дедушка? – спросил Игорек.

– Скучно, скажешь тоже. – Старик хмыкнул. – Скучно – то буржуи выдумали. Как такое может быть? Человек дело поделает или думу подумает, когда ж скучать? Эх, жить хорошо! – Дед Семен опять разулыбался. – Восемьдесят четвертый годок на свете живу, и никак не надоест! Две войны пережил, а война, детишечки, – это страшное дело. Людей убивают, катуют, земля горит и стонет… И то люди с жизней прощаться не хотят. Хоча, конечно, можно человека так замордувать, что ему жизнь не мила будет… А с другой стороны, есть такие люди, шо у них душа как тот пацюк у подполе, грызет и грызет, и все ей не в радость, и все ей не так. Свое счастье не видит, чужому завидует, так шо ж… Жить не научишь – или оно есть, или нету, от так…

Мы совсем заболтались с дедом и не замечали времени. Сумерки еще не опустились, но дело к тому шло, что возвращаться через лес нам придется в темноте. Однако уходить не хотелось, Игорь снова спросил:

– Деда, а откуда у вас такой собака?

– А, – дед покрутил ус, – та то мне однополчанин мой привез со Средней Азии, когда в гости был. Через всю страну щеня в корзине вез! А уже какой розумный собака вырос, а здоровый! У нас таких…

Но тут мы услышали шум подъезжающей машины, рядом с полем остановился грузовик, забибикал. Дед подхватился:

– О, то мне хлопцы вечерю привезли! – и пошел навстречу.

Из кабины вылез водила, наш, деревенский, – дядя Рома.

– Добрый вечер, дидусю, – поздоровался он, а увидев нас, очень удивился: – О, а вы тут откуда, мелюзга?

– Та мы… – начал Игорь, но дядя Рома сам догадался:

– Через лес приперлись? Ах вы ж засранцы! Ну ничего, матери вам ноги поотрывают! А ну давайте в машину!

– Так то ваши? – спросил дед. – А я уже думал, чертенята лисовые до меня пришли, бо откуда ж тут детишкам взяться… А оно вона как. Та подождите, я вам сейчас гостинца на дорожку… Ромця, сходи возьми им по кавунчику и себя не забудь.

Пока дед и дядя Рома шныряли по бахче, мы с Игорем понуро забрались в кабину. Дядя Рома был очень суровый дядя – потому что вернулся из армии только в прошлом году и суровость ему нужна была для авторитету.

Дед вернулся к машине, положил на пол, рядом с Мишенькой, два арбуза и сунул нам в руки торбу с маленькими тыковками – у нас из них делали погремушки.

– Нате, грайтеся. Та слушайте мамку с татком, не балуйтесь больше! – Дед пожал нам руки на прощанье, а Игорек вдруг вспомнил про наши припасы:

– Ой, дидусю, а вот у нас тут и котлеты, и конфеты, и молоко. – Это был наш обычный рацион – холодные котлеты, конфеты «Белочка» и молоко; разумеется, никакого хлеба. – Возьмите, пусть вам будет…

– Та ты шо! И котлеты! И конфеты! – веселился дед. – Спасибо, детишечки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Дядя Рома завел машину, и мы поехали домой. Всю дорогу он кровожадно рассказывал, какие красные у нас будут жопы от ремня, но когда мы остановились у дома Игоря (а он был на самой окраине деревни), дядя Рома буркнул:

– Вылазьте. Скажете мамке, что кататься со мной ездили. До деда Семена. И смотрите у меня!

Мы его от души поблагодарили, взяли добычу и поспешно выкатились из машины. Дядя Рома развернулся, бибикнул и уехал, а мы отнесли подарки в дом, потом Игорь пошел меня провожать.

– Как ты думаешь, то Сирка след был? – спросил он, когда мы добрались до нашего мостика.

– Не знаю. Но вряд ли. Он от деда далеко не уходит.

– А хороший дед, скажи…

– Хороший…

– Хороший, ага. А чьи ж тогда следы? Дед правду сказал, таких больших собак и нету в округе… Разве что ваши волкодавы.

– Волкодавы, – эхом повторила я и застыла на месте. – Дзыга, мы придурки… Папа водит иногда наших волкодавов в лес побегать. Чтобы пободрее были. Это кого-то из них следок был.

Игорь так смеялся, что повис на перилах моста – не мог на ногах устоять.

– Глория, ты только не говори никому, – попросил он. – Проходу не дадут, засмеют.

– Ладно, не скажу. Только тогда надо ямку вырыть, – ответила я.

Глава 13

Вот вы говорите – размер не имеет значения. Но брехня же это, все знают. Смотря для чего.

Меня, например, из-за размера не хотели в школу брать, так и сказали папе: «Слишком уж она у вас маленькая и дохлая, пусть погуляет годик, нам таких не надо».

Папа даже разозлился не сразу, потому что всерьез не принял, и сказал на это: «Да что вы, она уже читает и пишет, и никакая она не дохлая, по хозяйству нам помогает, скотину там обиходить, то-се». Это он меня похвалить хотел, потому что я присутствовала при разговоре, даже по голове погладил. Но школьная директриса на это ответила мерзким голосом: «Так, может быть, стоит меньше девочку изматывать домашним хозяйством, она и подрастет тогда?» – и поджала губы.

Тут уж папа взбесился, но директриса тоже оказалась кремень и, придравшись к тому, что мне формально не исполнилось еще семи лет (а день рождения у меня, на минуточку, в октябре), категорически отказалась записывать меня в первый класс.

И так она уперлась, что папе пришлось давить даже не через район, а откуда-то выше, но в школу я все-таки пошла.

Ну и не стоила она всех этих усилий, школа эта, вот что я вам скажу. Ничего хорошего там не было, одни неприятности от нее.

Училка наша, Валентина Ильинична, сорока двух лет, была катастрофическая дура с визглявым девичьим голоском. Она приехала в наши места сразу после педа, совсем молоденькой девушкой, с восторженной и благородной миссией – спасать деревенских детей от невежества – и за двадцать лет жизни в деревне так ничему и не научилась. У нее все время что-то стояло перед внутренним взором, извините, что-то невыносимо прекрасное, образ такого светлого пути, по которому все, взявшись за руки, пойдут с минуты на минуту. Так когда же ей было вникать в сельские реалии?

Мы все ее любили тем не менее снисходительной такой, опекающей любовью – потому что она была очень доброй и эти ее тени в раю не мешали ей проявлять свою доброту к совершенно живым и конкретным детям.

Но учиться было скучно, несмотря на смешную учительницу и хорошую новую компанию (в классе было двенадцать человек, и только четверо – из нашей деревни). Читать и считать я умела, все эти стишки из букварей казались мне страшным убожеством, а вдобавок ко всему, я вовсе не была отличницей. У меня была тройка по чистописанию, и Валентина Ильинична, при всей своей доброте, не могла мне поставить оценку выше.

Я умела писать, и довольно бегло. То есть если бы меня похитили инопланетяне, я легко смогла бы нацарапать на песке это самое – «Меня похитили инопланетяне», – и даже без ошибок. Но мои буквы были кривыми и корявыми, наследственный врачебный почерк – так шутил папа, но маме было не до шуток, мама хотела, чтобы ее ребенок был самым лучшим.