Змеиное гнездо - Холт Виктория - Страница 50

Он затеял серьезный разговор о моем будущем.

– Не считайте свой шаг окончательным, – увещевал он меня. – Вы вернетесь. Но я думаю, что отъезд на некоторый срок – самое разумное. Я хочу, чтобы вы пообещали мне кое-что.

– Что же это?

– Обещайте, что будете писать мне и рассказывать обо всем, даже о пустяках. Я хочу знать обо всем.

– Но зачем…?

– Прошу вас. Это может быть очень важно.

– Вы все еще видите во мне «дело»?

– Очень особенное. Прошу вас. Умоляю дайте мне обещание. Я знаю, вы сдержите его.

– Я буду вам писать, – пообещала я.

– Я хочу знать о школе… и Лестранжах… и о том, как все у вас там сложится.

Я кивнула.

– А вы будете сообщать мне о том, что делается дома?

– Обязательно.

– Вы очень серьезны.

– То, о чем я говорю, чрезвычайно для меня важно. Есть еще одно обстоятельство. Если вы решите вернуться домой, дайте мне знать. Я все устрою.

– Вы…?

– Я добьюсь, чтобы вы получили разрешение на приезд в Англию в кратчайшие сроки. Прошу вас помните об этом.

– Мне очень приятно, что вы так заботитесь обо мне.

– Конечно, я не могу не заботиться о вас… Девина. Я посмотрела на него в тревоге.

– Я не могу свыкнуться с тем, другим, именем, – сказал он. – В мыслях моих вы всегда для меня Девина.

– Но сейчас его никто не должен слышать.

– Настанет день – и вы вернетесь.

– Кто знает.

– Вернетесь, – настаивал он, – должны вернуться. Многие дни потом я вспоминала этот разговор, и эти воспоминания утешали меня.

Когда корабль отходил от причала, мы стояли по палубе. Взревели гудки, пристань была запружена друзьями тех, кто отплывал в далекую страну. Трогательная картина. Одни плакали, другие смеялись, пока судно медленно отходило от причала в открытое море.

Лилиас и я махали до тех пор, пока Ниниан и Зилла не скрылись из наших глаз.

Никогда не забыть мне первых дней на борту «Королевы Юга». Я представить себе не могла таких неудобств. Во-первых, нас в каюте оказалось четверо. Сама каюта чуть превышала размерами большой шкаф, в ней находились четыре койки – две наверху, две внизу. Один крохотный шкафчик предназначался для всех четверых, иллюминатор отсутствовал. По соседству располагались точно такие же каюты, поэтому шум доносился со всех сторон и никогда не смолкал полностью. Мы жили в кормовой части судна, и она была отгорожена от остальных помещений судна.

Питались мы за длинными общими столами. Еда была вполне приличной, но условия настолько не способствовали аппетиту, что и у меня, и у Лилиас он почти пропал.

Наша часть корабля была переполнена пассажирами. С трудом удавалось даже умыться. В общих помещениях невозможно было укрыться от чужих глаз.

– Ты сможешь вытерпеть это до Кейптауна? – спросила я Лилиас.

– Мы должны вынести все, – ответила она.

Когда испортилась погода, а это произошло очень скоро, начались дополнительные испытания.

Две женщины, с которыми мы делили каюту, без движения лежали на своих койках. Лилиас тоже чувствовала себя неважно. Она никак не могла решить, что лучше – гулять по палубе или лежать в постели.

Она выбрала последнее, и я вышла на палубу одна. Добралась до разделительной перегородки и села. Я смотрела на грозные серые волны и недоумевала – зачем я здесь. Будущее казалось мрачным. Что я найду в стране, куда мы плывем? Я оказалась трусихой. Наверно, мне следовало остаться дома и смириться с тем, что меня ждало. Ведь говорят же: если человек невиновен, ему нечего страшиться. Мне бы следовало высоко держать голову, мужественно принять неизбежное, а не прятаться за вымышленным именем.

А вместо этого – я здесь, в ужасных условиях, и по бушующему морю корабль уносит меня… не знаю к чему.

Я почувствовала, что с другой стороны перегородки кто-то стоит.

– Здравствуйте, – сказал Роже Лестранж. Он смотрел на меня сверху вниз через ограждение, разделявшее нас. – Изумляетесь стихиям?

– Да. Вы – тоже?

– Вам они не слишком нравятся, верно?

– Да. А вам?

– В том, что вы видите, нет ничего особенного, уверяю вас, бывает много страшнее.

– Надеюсь, что стихии не пытаются меня запугать.

– Я не видел, как вы поднялись на судно. Полагаю, вас провожали друзья?

– Да.

– Это прекрасно. Как вам нравится путешествие… если не говорить о погоде?

Я молчала, и он поспешно сказал:

– Не нравится, верно?

– Его не назовешь роскошным.

– Я даже не представлял, что вы поедете в таких условиях.

– Мы тоже. Но мы хотели обойтись наименьшими затратами. Мисс Милн ужасают долга. А как себя чувствует миссис Лестранж?

– Лежит. Она не выносит качки.

– А кому она нравится. Мне очень жаль ее.

– Скоро мы выйдем из области плохой погоды, и все обо всем этом забудут.

Разговаривая с Лестранжем, я встала, и вдруг внезапный порыв ветра швырнул меня на поручень.

– Вы не ушиблись? – спросил Лестранж.

– Нет, благодарю вас.

– Я думаю, вам лучше спуститься вниз, – продолжал он. – Ветер способен и на более жестокие шутки; при такой непогоде не следует находиться на палубе. – Он криво улыбнулся. – Сожалею, что не могу проводить вас до каюты.

– Вы правы, – сказала я. – Я пойду вниз. До свидания.

– Au revoir, – попрощался он. Я спустилась к себе.

Ближе к концу дня ветер стих. Лилиас и я остались в каюте одни. Наши попутчицы, почувствовав себя лучше, вышли, как они выразились, глотнуть свежего воздуха.

В каюту заглянул стюард.

– Я получил распоряжение переместить вас в другое место, – сказал он.

– Переместить нас? – воскликнули мы в один голос.

– Полагаю, произошла ошибка. Вы не должны были находиться в этой каюте. Соберите свои вещи.

Сбитые с толку, мы повиновались. Стюард взял наши саквояжи и пригласил следовать за собой. Он провел нас через весь корабль, открыв одну из дверей, отгораживающих носовую часть судна от остальных помещений. Мы оказались в каюте, которая показалась нам великолепной после той, где мы провели первые дни. Здесь стояли всего две постели, которые днем становились диванами, и большой гардероб; была ванная комната и даже иллюминатор.

Мы в изумлении смотрели на эту роскошь.

– Ваша каюта, – сказал стюард и оставил нас. Мы не могли поверить своим глазам. Контраст был разительным. Лилиас села на один из диванов, и мне почудилось, что она вот-вот заплачет, хотя это никак не было на нее похоже.

– Что это значит? – спросила она.

– Это значит, что произошла ошибка. Нас не должны были размещать вместе с эмигрантами.

– Но мы тоже эмигранты.

– Ты права… но теперь мы здесь. Разве не чудо? Я чувствовала себя на верху блаженства. Мне кажется, я больше не вынесла бы этого.

– Но ты должна терпеть… если так нужно.

– Ладно, не будем беспокоиться. Давай лучше порадуемся.

– Я хочу знать, как это произошло, – настаивала Лилиас.

– Без сомнения скоро узнаем.

Начальник хозяйственной службы сказал нам, что произошла какая-то ошибка, и мы, наконец-то вздохнув с облегчением, не стали углубляться в расспросы. Нам было достаточно знать, что остальная часть нашего путешествия пройдет в комфорте, о котором мы не позволяли себе даже мечтать.

С этого дня все изменилось. Мы часть времени проводили в компании Лестранжей; именно во время путешествия я начала узнавать Майру.

Она стремилась держаться в тени и была довольно застенчивой особой в отличие от своей матери. Я часто думала, что, вероятно, жизнь рядом с подобной матерью сделала Майру такой, ибо в присутствии миссис Эллингтон даже самый уверенный в себе человек начинал видеть собственные недостатки. Майра нравилась мне все больше. В присутствии мужа она уходила в себя и почти всегда молчала, пока к ней не обращались. Я заметила, что Роже часто заканчивал фразу вопросом: «Ты согласна, моя дорогая?», словно пытаясь втянуть ее в разговор. «Да-да, Роже, согласна», – неизменно отвечала она.

– Она держится раболепно, – сказала мне Лилиас.