Змеиное гнездо - Холт Виктория - Страница 3

Она молчала, целиком уйдя в воспоминания.

– Он ничего не говорил. Понимаешь, никто не знал о нашем чувстве. Наверно, нам помешала бы. Что мне оставалось?

– Я бы пришла к нему и сказала обо всем сама.

– Женщина не вправе так поступать. – Она снисходительно улыбнулась.

– Почему?

– Потому что… должна ждать, когда у нее попросят руки и сердца. А он не мог попросить, будучи… когда стал инвалидом. И я ничего не могла – женщине положено ждать.

– Кто так сурово распорядился?

– Бог, судьба, обычай… называй, как хочешь.

– Я бы не допустила такого. Явилась бы к нему и сказала, что выхожу за него замуж.

– Тебе еще многому нужно учиться, Девина.

– Так научи меня…

– Есть вещи, которые познаются на опыте.

Я много размышляла о Лилиас и порой начинала сомневаться, в самом ли деле ею двигало желание выйти замуж, а может, то было лишь стремление стать гувернанткой, и она просто подыскивала себе место в какой-нибудь семье, вынужденная любить… работу, а вовсе не мужчину.

Я очень полюбила Лилиас, знала о ее любви ко мне, и в те несколько недель перед смертью мамы страх Лилиас перед будущим особенно приблизил ее ко мне, так что после нашей домашней трагедии дружба наша стала еще крепче.

Но я росла, и происходили события, которые недвусмысленно говорили – Лилиас недолго удержится в нашем доме.

Совсем недавно уехала нянюшка Грант. Уехала жить к двоюродному брату на ферму. Ее отъезд глубоко меня опечалил. Она была няней моей мамы, осталась рядом после ее замужества, приехала за нею в этот дом, а потом еще нянчила меня. Она утешала меня, когда я видела страшные сны, падала и разбивала коленки. Я навсегда запомнила дни своего детства. С приходом зимы нянюшка выводила меня в сад за домом и терпеливо сидела на скамейке, пока я лепила снеговика. Помню, как она с криком вдруг подхватывала меня на руки.

– Так оно и случится. Неужели ты хочешь превратить свою старую няньку в снеговика? Посмотри на себя. У тебя в глазах бесенята пляшут. Ты маленькая злодейка, вот ты кто.

Помню дождливые дни, когда мы сидели у окна и ждали, когда прояснится и можно будет пойти гулять. Сидели и пели на пару:

И вот нянюшка Грант ушла, оставив чудесные воспоминания и унеся с собой часть моей жизни, которую называют детством и от которой отгородил меня занавес в тот ужасный день, когда я вошла к маме и увидела ее мертвой.

– Дочери год положено ходить в трауре, – возвестила миссис Керквелл. – Для нас, я полагаю, хватит от трех до шести месяцев. Шести для меня и мистера Керквела. Трех для служанок.

Как же ненавидела я черную одежду! Она напоминала о маме, которая лежит мертвой на своей кровати.

Все в доме изменилось. Порой меня охватывало ощущение – вот-вот что-то случится, и мы ждем только, как нами распорядится жизнь. Лилиас точно ждала, когда ее позовет отец и скажет, что я подросла и в ее услугах больше нет надобности.

Что касается отца, он теперь отсутствовал чаще, чем прежде. Я радовалась его отлучкам. Я боялась оставаться с ним вдвоем за столом. Мы оба слишком хорошо помнили, что один стул отныне пуст.

Не то чтобы отец был замкнутым человеком. Он просто казался всегда закованным в броню условностей. Правда, мама умела ее пробить. Я не раз видела, как подергивались уголки его губ, готовых расплыться в улыбке, которую он старательно пытался подавить. Я думаю, отец относился к маме с нежностью, что меня удивляло, ибо мама была совсем на него не похожа. Она не придавала никакого значения формальностям, а он не мог без них жить. Помню его мягкие увещевания, когда мама как-то сказала нечто, на его взгляд, непозволительное. «Дорогая… дорогая, ну разве можно…» Мне почудилось даже, что, изменяя себе, он улыбается. Будь мама полной хозяйкой в семье, в нашем доме царило бы веселье.

Однажды мама сказала:

– Твой отец – хороший человек, он исповедует высокие принципы и усердно старается не отступать от них. Иногда я думаю, что жить приятнее, если не заноситься чересчур высоко, ведь тогда не придется разочаровываться в себе.

Я не вполне поняла, что мама имела в виду, но когда попросила ее объяснить, она со смехом сказала:

– Это все забавы моего ума… Ничего особенного. – Потом она пожала плечами и прошептала: – Бедный Дэвид.

Я не понимала, почему мама жалеет отца. Но она не добавила больше ни слова.

Недели через три после смерти мамы в нашем доме поселилась тетя Роберта, сестра отца. В день похорон она болела и не смогла присутствовать на церемонии прощания, но теперь здоровье ее полностью восстановилось.

Тетя оказалась полной противоположностью отцу. Он был замкнутый человек и держался отчужденно. Тетя Роберта – наоборот. Ее голос, пронзительный и властный, разносился по всему дому. Она смотрела на всех нас с нескрываемым разочарованием.

Тетя была незамужней. Миссис Керквелл, которую очень обидело появление в доме тети, утверждала: нет ничего странного в том, что мисс Глентайр не сумела найти мужчину достаточно храброго, чтобы взять ее в жены.

Тетя Роберта возвестила, что прибыла к нам, поскольку отцу после смерти его супруги нужна в доме женщина надзирать за ведением хозяйства. Мама никогда ни за чем не надзирала, поэтому заявление тети было принято в штыки. Более того, оно вызвало во всем доме переполох, ибо означало, что тетя Роберта собирается остаться здесь навсегда.

С первого дня тетя принялась разрушать наш уклад. Возмущение ее действиями нарастало, и мне стало ясно – наши слуги вскоре начнут подыскивать себе новые места.

– Хорошо еще, что мистер Керквелл терпеливый человек. – Таковы были слова миссис Керквелл, сказанные как-то Лилиас по поводу настроений среда слуг. Свой рассказ моя гувернантка закончила так:

– Думаю, как бы ни было здесь хорошо, терпеть такое выше человеческих сил.

– Я очень хотела, чтобы тетя Роберта уехала.

К счастью, отец не отличался таким терпением, как мистер Керквелл.

Однажды вечером за обедом между ним и тетей Робертой состоялся довольно ядовитый разговор.

Речь шла обо мне.

– Хочу напомнить, Дэвид, что у тебя есть дочь, – начала тетя Роберта, накладывая себе пастернак с блюда, поданного Китти.

– Я как будто об этом не забываю, – отозвался отец.

– Она взрослеет… и быстро.

– Всегда считал, что не быстрее других девочек ее возраста.

– За нею нужен присмотр.

– У нее есть прекрасная гувернантка, и, надеюсь, на ближайшее время этого достаточно.

– Гувернантки! – фыркнула тетя Роберта. – Что они знают о том, как выводить девушку в свет?

– Выводить в свет? – в смятении выкрикнула я.

– Я не с тобой разговариваю, Девина.

Я разозлилась: она считала, что я до сих пор в том возрасте, когда меня видят, но не слышат, и тем не менее уже созрела для выхода в свет.

– Вы говорите обо мне, – резко возразила я.

– О, боже! Куда катится мир?

– Роберта, ты вправе оставаться здесь сколько угодно, – спокойно прервал ее отец, – но я не могу позволить тебе взять бразды правления моим домом в свои руки. В нем всегда царил строгий порядок, и я не желаю его менять.

– Не понимаю тебя, Дэвид, – возразила тетя Роберта. Мне кажется, ты забыл…

– Это ты забыла, что уже не старшая сестра мне. Да, я моложе тебя на два года, но это имело некоторое значение, когда мне было шесть, а тебе восемь. Однако сейчас я не нуждаюсь в том, чтобы ты присматривала за моим хозяйством.

Тетя была ошеломлена. Пожав плечами, она, с миной философического смирения на лице, пробормотала лишь:

– Неблагодарность иных людей выше всякого понимания.

Я рассчитывала, что теперь тетя уедет, но она, казалось, убедила себя в том, что, даже будучи здесь немилой, обязана оберегать нас от всяческих напастей.