Джонни Тремейн - Форбс Эстер - Страница 25

У Джонни началась новая жизнь.

2

— А чем плох Гоблин? — спросил Джонни с опаской. — Мистер Лорн, кажется, не очень высоко его ценит.

— Видишь ли, — ответил Рэб спокойно, — если ты научишься ездить на Гоблине, ты будешь настоящим кавалеристом. После него любая лошадь покажется игрушкой. Зато это хороший способ выучиться ездить. Запомни, Джонни, что в верховой езде самое главное — ладить с конём. Лошадь вообще ведь животное робкое, а Гоблин — самая робкая лошадь на свете.

— С ним плохо обращались?

— Да, били. Именно за робость. Я заприметил его ещё в Лексингтоне, где живут мои родные. За один год он сменил четырёх хозяев. Всякий раз, как его продавали, цена его уменьшалась вдвое. Мне он достался чуть ли не задаром. Он не забияка, и подлости в нём нет никакой. Это добрейшее животное. Любая лошадь может испугаться клочка бумаги, которую ветер гонит по мостовой, но она тут же устыдится своего страха. А Гоблин никогда не остановится, чтобы взглянуть и разобраться. Ему, наверное, кажется, что это маленькая белая собачка и что она вот-вот цапнет его за ногу, и он со страху готов из собственной шкуры выпрыгнуть! Иной раз с ним целых полчаса провозишься, пока он не успокоится. А уж бельё на верёвке — это, конечно, никак не рубашки и юбки: это белые коршуны, которые сейчас запустят ему когти в спину и полетят с ним на небо. Тут, по его мнению, только бегством и можно спасаться, а резвости у него хоть отбавляй! Твоя задача — во что бы то ни стало завоевать его доверие, чтобы он знал, что ты его в обиду не дашь. Палкой ничего не добьёшься. А завоюешь его доверие — он за тебя в огонь и в воду пойдёт — и даже во двор прачечной.

— Но я не умею ездить верхом.

— Это вроде танцев, знаешь… главное — не сбиться со счёту. Научишься! Конечно, будешь трусить, но ты не забывай одного: как бы тебе не было страшно, ему страшнее во сто раз.

Они подошли к конюшне «Чёрной королевы».

— Конюх, который до сих пор у нас работал, совсем его испортил. Если б у меня было время, я бы подружился с Гоблином, выездил бы его немного. Совсем спокойным и надёжным конём его, конечно, сделать нельзя. Но ты только посмотри на него — ведь красавец!

Рэб вошёл в одно из стойл и вывел высокого, поджарого коня масти почти белой; впрочем, он был весь в маленьких коричневых пятнышках. Грива и хвост были цвета тёмного красного дерева. Глаза — прозрачно-голубые.

Рэб сказал:

— Никогда не видел коня такой масти. Отец его, Янки-Герой, самый быстрый скакун, какого мне доводилось видеть, был весь белый. Нарагансеттских кровей. Сын Янки-Героя! Разве мы могли мечтать о таком? Ведь эти так же недоступно для нас, как карета Лайта. И не видеть бы нам тебя, если бы не маленький изъянчик, верно Гоблин?

Красивое нервное животное легко и нежно дохнуло на Рэба и покосилось странным своим прозрачным глазом на Джонни.

— Вот. А уздечка надевается так, понял? Зимой же смотри не вздумай сунуть лошади в рот холодный мундштук. Сперва подуй на него. Теперь потник… Тихо, Гоблин, тихо! Я ничего плохого тебе не сделаю… И сверху седло. Теперь выведем его во двор. Повод держи так: всегда левой рукой, большим пальцем вверх, только прижми смотри. Ногу вдеваешь в стремя тоже левую. Если попробуешь сесть на неё справа и она тебя лягнёт, пеняй на себя. Вот видишь, как просто? Сел и слез, сел я слез, вот так. Подержи-ка его пока!

Рэб зашёл в гостиницу и вскоре вернулся, получив у хозяйки разрешение вывести её изящную кобылку. И вот оба — Рэб на Гоблине, Джонни на хозяйской кобылке — направились к выгону. Это был большой луг. В одном конце его паслись коровы, в другом, где проходили подготовку ополченцы, земля была утоптана. Здесь свободно гуляли солнце и ветер. Деревья стояли окрашенные в ярко-алые, золотые, багряные цвета, кусты ежевики полыхали. Вдали виднелась белая корова — казалось, что она бредёт по самое брюхо в крови. Холодный, вольный воздух хмелил, как вино. А по огромному голубому небу маленькие белые облака стремились убежать от ветра, как овцы — от невидимого волка.

— Тихо, тихо! — прикрикнул Рэб. — Успокойся.

Гоблин поднимался на дыбы, фыркал, словно требуя, чтоб его пустили в галоп. Рэб заставил его бежать мелкой рысью. Гнедая кобылка потрусила за ним. Время от времени Рэб оборачивался к Джонни:

— Шире… припусти. Где большой палец? Кому я говорил?

Иногда они останавливались, и Рэб заставлял Джонни слезать и снова садиться в седло.

— Пройдись с ним вон от того пня ко мне.

И опять оба в седле. Рэб прибавил ходу. Лошади понеслись по утрамбованной площадке, и Джонни впервые услышал дивную музыку — звон копыт о твёрдую землю.

Наконец Гоблин несколько выдохся, и они поменялись лошадьми. Ход у Гоблина был таким ровным, что Джонни на нём показалось ехать легче, чем на кобылке.

Он чувствовал, что многому научился за свой первый урок. Ещё несколько таких уроков, и он перестанет бояться жеребца. Но больше уроков не было. Рэб был занят. Он обучал Джонни верховой езде, не отступая от своего правила — затрачивать на всё, что делаешь, ровно столько усилий, сколько необходимо, и ни капли больше.

Каждый день Джонни водил Гоблина на выгон — ездить на нём по узким, тесным улицам он ещё не отваживался. Он подолгу разговаривал с конём в конюшне.

Мысль, что Гоблин боится его больше, чем он боится Гоблина, действовала ободряюще на Джонни, так же как и вера Рэба в его способности. Он всегда был проворен в ходьбе, движения его были непринуждённы и свободны. Ему и в голову не приходило, что учиться ездить верхом одному, имея в качестве учителей лошадь, известную своим норовом, и юношу, которому некогда отойти от печатного станка, — дело почти невозможное. Однажды Джонни подслушал, как дядюшка Лорн говорил Рэбу.

— Не понимаю, как это только Джонни умудрился научиться, но он просто хорошо уже ездит верхом.

— Да, ничего.

— И не боится Гоблина ничуть. Сам я, ей-богу, боюсь.

— Джонни Тремейн малый храбрый. Я знал, что он научится — если только не убьётся. Мог утонуть, а мог и выплыть. Оказывается, выплыл.

Эта похвала слегка ударила Джонни в голову, но, верный ученик Рэба, он пытался и виду не подать.

Первую неделю дядюшка Лорн ещё нанимал добронравную гнедую кобылку для Джонни. Поначалу, несмотря на списки и планы, начерченные Рэбом, Джонни немного путался, когда в течение трёх дней следовало доставить газеты городским жителям, затем подписчикам, проживающим в окрестностях Бостона, и после выбираться обратно в город на чарлстонском пароме. Но очень скоро эти дни разъездов превратились для Джонни в наслаждение. Он вырос в городе и не был знаком с деревенской жизнью. Он знал корабли и гавань. Пристань, мир лавок и контор. Теперь он упивался необъятными полями с поспевшим урожаем, жёлтыми тыквами, копнами сена и прихваченным первыми морозами виноградом; городишки, окружающие Бостон, тоже занимали его.

Он был не прочь и пофорсить. Как бы тихо ни плелись они с Гоблином по деревенским дорогам, оба, и конь и всадник, любили подъезжать к постоялому двору на полном галопе. Джонни соскакивал и вбегал в дом с газетами в руках; часто подписчики уже ждали его в распивочной. Оттого, что он приезжал из Бостона и служил в редакции «Наблюдателя», его часто расспрашивали о политических настроениях в столице. Благодаря газетам, разговорам с Рэбом и дядюшкой Лорном, а также высказываниям вождей бостонской оппозиции, которые он невольно слышал, Джонни вскоре оказался в курсе событий. За какие-нибудь две-три недели из мальчика, который о политике знать не знал и знать не хотел, он сделался ревностным вигом.

Джонни гордился необычной, броской красотой своего коня. Когда на улице или в таверне люди расхваливали Гоблина, на лице Джонни — помимо его воли — появлялась счастливая улыбка.

Первое время он довольно часто вылетал из седла, и тогда он, бывало, и в полчаса не мог поймать пугливое животное. Но раз одна крестьянка наложила ему гнилых яблок в шляпу, которую он обронил, и он легко соблазнил ими Гоблина. С тех пор он всегда набивал себе карманы гнилыми яблоками. Всякий раз, когда конь подходил к какому-нибудь страшному для него предмету, Джонни награждал его гнилым яблоком. Зато, если ему случалось падать, от него пахло, как от бочонка с сидром.