Мамонтёнок Фуф - Митыпов Владимир Гомбожапович - Страница 4

— Прилетел!—радостно ахнула Ола.— Значит, сегодня можно плыть к духам охоты? И ты возьмёшь меня с собой? Ведь ты же обещал!

— Да, наступило время Большого Солнца, и Отец-Ворон снова вернулся к нам,— торжественно сказал дед Уча.— Сегодня я должен посетить духов охоты. Я возьму тебя» с собой, потому что ты когда-нибудь станешь предводительницей рода, как твоя мать. Тебе надо увидеть духов удачной охоты!

Они вернулись, и дед стал аккуратно собирать свои инструменты.

— Надо спешить. Плыть далеко, а к вечеру нужно вернуться,— бормотал он. — Спускайся к лодкам!—крикнул он, уходя в свою хижину.— Я скажу, чтобы мои домашние присмотрели за вашим огнём.

Солнце стояло уже высоко. По стойбищу с криками носились дочерна загоревшие малыши. Зябко кутаясь в облысевшие шкуры, ковыляли дряхлые старушки.

Тумана над рекой уже не было. Дул лёгкий ветерок, и вся необъятная ширь могучей Амгау была покрыта мерцающей рябью.

Ола ещё раз позвала свою собаку и по крутой, осыпающейся тропинке спустилась к реке. На берегу вверх днищами лежало десятка два лодок. Это были очень простые и надёжные челны; пропитанная жиром бизонья шкура, натянутая на крепкий каркас из гнутого дерева.

Ола успела искупаться, пока подошёл дед Уча. Он принёс кожаный бурдючок с краской и кусок испечённого в золе мяса.

Плыли под самым берегом. Там течение было совсем слабым. Дед неторопливо грёб, стоя на корме. А Ола подняла со дна лодки острогу с костяным наконечником, свесилась за борт и замерла, подстерегая рыбу. Изредка она морщила нос от солнечных бликов, однако ни на миг не ослабляла внимания. Острога в её поднятой руке слегка покачивалась, словно тоже высматривала добычу. И вдруг — удар, рывок, и по дну лодки запрыгала большая окровавленная рыба. Её дед Уча с Олой тут же съели, а остальной улов складывался в лодку.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Медведь, быки- и, шалости, Фуфа

фуф, как и всякий малыш его возраста, не мог обойтись без шалостей. И ему самому они вовсе не казались шалостями. Беды в этом, может, и не было бы, но Фуф был у матери один, а потому рос безобразно капризным. Он страшно любил делать именно то, что запрещала ему мама. А это никогда , к добру не приводит.

Мы помним, как был отшлёпан Фуф, когда хотел потянуть за хвост своего дядю — носорога Рама. И он проделал-таки это. Однажды, когда разморённый полуденным солнцем Рум дремал, уткнув голову в кусты, Фуф подкрался и дёрнул его за хвост. Носорог со сна взревел так, что на другом конце рощи шлёпнулась с дерева росомаха Чива, подстерегавшая идущих на водопой оленей. Олени, увидев Чиву, кинулись назад, по пути переполошили дремавших в грязи свиней, и те, визжа и вопя вздорными голосами, вынеслись в степь. Их увидели антилопы и тоже дёрнули с места, внеся сумятицу даже в стадо невозмутимых бизонов. Вот что наделал один-единственный шалун. Носорог Рум лягнул мамонтёнка, и тот отлетел, словно клубок перекати-поля, подхваченный порывом ветра. Носорог обернулся, наставив свои ужасные рога, и увидел испуганного Фуфа. Ну что с ним прикажете делать? Рум, ворча, покатал проказливого родственничка по траве, как тот в своё время осиное гнездо, и с сердитым сопеньем удалился.

Бывали у Фуфа приключения, которые могли обойтись и похуже.

Как-то они с матерью забрели во владения пещерного медведя Харра. А это был злющий и вдобавок ещё и злопамятный зверь. Как раз за несколько дней до появления мамонтихи с сыном он попал в неприятную переделку. Выбравшись под вечер из своей пещеры, он посмотрел на солнце и прикинул, что до сумерек остаётся не так уж много времени. Была самая пора отправляться подыскивать место для ночной охоты.

По пути Харри разглядел со склона горы пасущуюся в перелеске дикую корову с телёнком. Больше бизонов нигде поблизости не было видно.

— Давненько не пробовал я телятинки,— сказал себе Харри.— Эта старая корова не в счёт. В случае чего я уложу её одной лапой. А хорош, должно быть, сейчас телёночек,— размышлял он, облизываясь.— Родился-то, шельмец, в середине Белого Времени, совсем ещё молоденький, мясо нежное...

Он спустился с горы и стал осторожно подкрадываться на полусогнутых по зарослям высокой бизоньей травы. Утром он съел дикую собаку и успел уже проголодаться. Да и то сказать, какая же это пища — собачатина. Ни вкуса в ней настоящего, ни аромата. Псина псиной. А вот телятина... При мысли о ней у Харра урчало в животе, и, наверно, поэтому он и проглядел, как откуда-то бесшумно появилось десятка два здоровенных бизонов. Что ни говори, а Харри здорово растерялся, обнаружив себя в кольце свирепых морд с длиннющими рогами. Быки сопели так, что поднималась пыль чёрными клубами, и сквозь неё. как угли, светились- налитые кровью глаза. «Вот тебе и телятина! Сейчас они из меня медвежатину сделают»,— мелькнула в пещерно-медвежьей голове тоскливая мысль. Даже хладнокровный убийца и разбойник пещерный лев, приятель Харра, и тот, пожалуй, решил бы на его месте, что всё кончено и надо подороже продавать свою жизнь. Но Харри был хитрейший зверь, нахал и далеко не трус. Он присел на задние лапы, передние грустно сложил на животе, вздохнул и сказал:

— А я ведь к вам прощаться пришёл. Ухожу я из этих мест. Навсегда...

— Навсегда и уйдёшь, настало время,— угрюмо пообещал огромный, сивый от старости вожак. Между его шершавыми, бугристыми рогами могла бы во всю длину поместиться дикая собака средней величины.

— Теперь вам зимой от волков совсем житья не станет. Жаль мне вас,— сказал Харри и пригорюнился.

Бизоны подступили совсем уже близко. Они рыли землю тяжёлыми раздвоенными копытами и дышали так, что на Харра веяло горячим.

— А при чём тут волки? — подозрительно промычал сивый вожак.

— Как при чём?!—возмутился Харри.— Да если б не я, их было бы в десять раз больше! Всю жизнь я с ними борюсь!

Ни одному его слову быки не поверили, но так как считать дальше трёх они не умели, то хитроумные подсчёты медведя о количестве волчьего поголовья заставили их призадуматься.

— Во сколько раз, говоришь? В десять? А это сколько? — Вожак с натугой размышлял, двигая кожей широкого лба.

— Десять — это очень, очень много,— авторитетно заверил Харри.

— Но всё же кто телят ворует?

— Волки, кто же ещё!

— А может, и ты тоже? — усомнился вожак.

— Я?! — смертельно обиженно вскричал медведь, хлопнул себя лапами по бокам и разразился негодующей речью.

Он призывал в свидетели всех жителей Земли, Воды и Неба, что за всю жизнь он не только не ел телятины, но даже не видел как следует телёнка.

— Кореньями! — кричал Харри.— Одними только кореньями и питаюсь. А если съел когда одного-двух паршивых зайчишек, то только сослепу, спутав с заячьей капустой. Стар я уже, плохо вижу!

Кончилось всё тем, что подозрительные быки, до конца так и не поверившие медведю, заставили его дать клятву, что он никогда не тронет ни одного телёнка. В свидетели взяли всевидящего Орла-могильника. Этот всегда знал, кто, где и на кого охотится, потому что был непременным участником всех кровавых пиров. Орёл никогда и никому не выдал бы мест' и секретов чьей-то охоты. Но, став свидетелем, он обязан был сообщить бизонам, если бы Харри задрал телёнка. Так повелевал великий и древний Закон Земли, Воды и Неба. А если Харри нарушит свою клятву, то по тому же Закону род бизонов должен был отомстить Харру любой ценой. И всегда-то не слишком добродушный Харри ходил теперь злой на весь белый свет.

Вот в такое-то время неугомонного Фуфа угораздило подшутить над пещерным медведем. Случилось это в полдень, когда Фуф, спасаясь от жары, забрался в речку. Из воды торчала одна его лопоухая голова, да и то не вся. Вдруг Фуф увидел большого мохнатого зверя, который не спеша ковылял вдоль берега. Зверь этот сразу же понравился Фуфу: он был толстый, весь такой мягкий на вид и при каждом шаге презабавно переваливался с боку на бок. Фуф затаился и, когда симпатичный зверь поравнялся с ним, окатил его струёй воды из хобота.