Ночное пламя (Пламя любви) - Харт Кэтрин - Страница 40

Но Пламя понимала, что, если она хочет выполнить все то, о чем мечтает, ей следует сбежать раньше, чем Ночной Ястреб догадается о ее беременности. Да и сама мысль о том, что ей придется рожать в хижине для женщин, приводила ее в ужас. А если будут какие-либо осложнения, ведь никто не сможет помочь ни ей, ни ее ребенку — здесь нет ни одного человека, которому можно было бы хоть немного доверять, никого с медицинским образованием или, по крайней мере, с квалификацией акушерки. Кроме того, исчезнуть с ребенком на руках будет вдвое сложнее, если не невозможно, а уйти одной, бросив ребенка, она не сумеет никогда. И даже если в один прекрасный день Ночной Ястреб согласится отпустить ее на волю, с сыном он не расстанется никогда — в этом Пламя не/ сомневалась ни минуты. Этот ребенок намертво привяжет ее к Ночному Ястребу — так крепко, как не сможет привязать даже ее возрастающая к нему любовь.

Пламя стала думать о том, как совершить побег. День за днем она искала такую возможность.

Ночной Ястреб же был к ней все внимательнее и внимательнее. Хотя она и старалась не давать ему ни малейшего повода заметить изменение своего настроения, Ночной Ястреб как будто чувствовал что-то неладное. Она часто ловила на себе его тревожный взгляд. Казалось, он пытается понять, что было не так в последние дни, что изменилось в ней.

Особенно трудно было Пламени сдержаться, когда Сияющая Звезда радостно сообщила ей о своей беременности. Больше всего на свете она мечтала поделиться своей радостью с дорогой подругой. Вместо этого она должна была улыбаться и поздравлять Сияющую Звезду, ни слова не произнося о своем будущем материнстве. Слушать Сияющую Звезду о ребенке, которого они так долго ждали с Каменным Лицом, было для Пламени невыносимо, ее так и тянуло поделиться с подругой своим секретом, а также с Ночным Ястребом, который — она верила — будет горд и доволен. Было бы так чудесно разделить эту радость с мужчиной, которого любишь, но Пламя прикусила язычок и крепко сжала губы, чтобы ни в коем случае не проговориться. Это бы разрушило все ее планы.

Однако чувство вины пожирало ее: необходимость молчать и замышление побега оскорбляли ее любовь к Ночному Ястребу. Никогда он не испытает счастья, взяв своего первенца на руки, научить его садиться на лошадь, глядя с восхищением на его личико, которое будет маленькой копией его собственного, но только с голубыми глазами Пламени, светящимися на бронзовой коже. Если все выйдет так, как она задумала, Ночной Ястреб даже не догадается о том, что дал жизнь этому малышу. Подобные мысли вызывали у нее чувство вины и невыносимой жалости к воину-индейцу. Никогда маленькие ножки, одетые в мокасинчики, не будут топать след в след за большими ногами своего отца, никогда маленькие лук и стрелы не будут стоять рядом с отцовскими в его хижине. При мысли о том, что она лишает Ночного Ястреба всего этого, ее сердце бешено колотилось. Хоть бы сказать ему, хоть бы дать волю своим мечтам — но это стало бы ее окончательным поражением, а Пламя не могла себе этого позволить, как бы ни болело ее сердце от любви к нему.

Пламя уже почти потеряла всякую надежду. Казалось, сама судьба распорядилась оставить ее здесь, с шайенами, навечно. Девушка удивлялась, как это Ночной Ястреб не заметил тех небольших перемен, которые произошли с ее телом. Даже ее талия начала полнеть, хотя и незначительно. Он не подавал виду, что заметил в ней какие-либо изменения, хотя время от времени внимательно разглядывал все ее тело, будто ожидая, что она ему что-нибудь скажет.

Пламя уже решилась было рассказать ему все, как вдруг он собрался со своими воинами на войну против другого племени. Было неизвестно, как долго их не будет в деревне: может, неделю, а может, и две. Так или иначе, пока он не вернется, секрет, который хранила Пламя, останется секретом.

Она была даже рада, что какое-то время Ночной Ястреб не будет трогать ее и заниматься с ней любовью со всем присущим ему пылом. Ей хотелось немного побыть в одиночестве. И мысли, и тревоги принадлежали только ей одной без этого любопытствующего взгляда темных глаз, постоянно преследующего ее и заставляющего чувствовать свою ужасную вину перед ним. Если бы она сумела сбежать сейчас, пока он далеко от дома, может быть, она сумела бы и преодолеть на время свою любовь к нему. Может, через много лет он останется в ее памяти всего лишь как приятное воспоминание, не омрачаемое ни болью, ни угрызениями совести? Даже сейчас Пламя не была уверена, сможет ли она когда-либо перестать любить его и страдать без него.

В конце концов план побега оказался необычайно прост. Он сам появился перед ней в лице торговца, приехавшего к ним в деревню обменять свои товары на прочные шкуры и выдубленную кожу. Двуколка торговца Джека была до краев набита всевозможными товарами. Литые железные горшки и сковородки, яркие бусы и разноцветные пуговицы, всевозможные ножи и закаленная сталь, из которой можно было изготовлять лезвия. В его повозке лежали полотенца, как изготовленные белыми людьми, так и ярко раскрашенные, которые ткали индейцы южных районов, были мешки с мукой, тюки с одеждой и связки блестящих серебряных иголок для шитья.

Если бы у Пламени было намерение остаться с шайенами навсегда, она с радостью бы поменяла у Джека кое-какие вещи. Она страшно соскучилась по вкусу кофе, сдобренному настоящим сахаром. А приготовление пищи сделалось бы намного легче с одной из сковородок, а может, и с одной или двумя ложками. А за связку иголок она отдала бы душу. Но самой большой потребностью Пламени была потребность обрести наконец свободу. Так или иначе, ей надо было как-то убедить торговца Джека вывезти ее отсюда, довезти до форта Ларами или до ближайшего укрепления.

Убеждая себя быть терпеливой, Пламя собрала все свои драгоценности в небольшой узелок. Она внимательно наблюдала, как другие члены племени обменивались с торговцем товарами, а когда убедилась, что за ней никто не наблюдает, спрятала узелок под мышкой и незаметно покинула поселение, стараясь пробраться между деревьями на дорогу, по которой торговец должен был возвращаться назад. Если бы она могла украсть лошадь, пусть даже и свою собственную, у нее не было бы нужды полагаться на торговца, но Ночной Ястреб не был настолько глуп, чтобы предоставлять ей такую возможность: ее лошадь, так же как и все остальные, находилась под надежной охраной, и Пламени было запрещено садиться на нее без разрешения мужа.

Казалось, прошли часы, прежде чем Пламя услышала скрип двуколки. Однако, боясь, что кто-нибудь может заметить, что она вручает свою жизнь совершенно незнакомому ей человеку, сопротивляясь чувству боли и любви к Ночному Ястребу, Пламя не вышла из своего укрытия до тех пор, пока двуколка не поравнялась с ней. Собрав все свое мужество, она сделала шаг вперед как раз в тот момент, когда двуколка уже готова была проехать мимо и удалиться прочь.

Пламя выскочила из своего укрытия столь внезапно, что лошадь, тянущая двуколку, вздрогнула и попятилась. Торговец натянул поводья и остановил свой возок. Он бросил осторожный подозрительный взгляд на стоявшую перед ним женщину.

— Чего тебе надо? — спросил он на шайенском диалекте.

С минуту — она не могла открыть рот. Затем собралась духом и быстро проговорила:

— Возьмите меня с собой — заберите меня отсюда. Мне надо в форт, туда, где живут белые люди.

Его маленькие прищуренные глазки оглядели ее с головы до ног, задержавшись на огненной шевелюре и голубых глазах.

— Ты — белая.

Это была скорее констатация факта, чем вопрос. Пламя кивнула:

— Да. Я должна бежать. Я могу заплатить вам за то, что вы доставите меня в ближайшее укрепление. Вы поможете мне? — Она огляделась по сторонам, опасаясь, что кто-нибудь увидит ее здесь. Ее голос и руки дрожали. — Пожалуйста. Мне надо бежать отсюда. Вы должны помочь мне.

— Если ты всего лишь пленница, как же ты сможешь заплатить мне?

Он снова оглядел ее с головы до ног — на «этот раз уже с интересом. Значение этого взгляда было достаточно откровенным и вызывающим.