Блокада. Книга 1. Охота на монстра - Бенедиктов Кирилл Станиславович - Страница 14

– Они предупреждали, Иосиф Виссарионович. Просто тогда вероятность нападения на Англию была выше.

– Какого ж черта ты их кормишь! – лицо Сталина побагровело, собралось злыми складками, и Берия понял, что то, чего он так боялся, все же произошло – гнев Хозяина, ничем более не сдерживаемый, вырвался наружу. – Расстрелять их всех надо за такие предсказания! Кассандры хреновы!

«Я знаю, почему ты так разозлился, – подумал Берия с чувством легкого превосходства. – Потому что это ты не поверил тогда предупреждениям о приближающемся вторжении, и предпочел отмахнуться от них. А вот почему ты это сделал – вопрос другой…»

Со стороны это действительно выглядело необъяснимым. Каждый день Берия клал на стол Хозяину записки и донесения агентов советской военной разведки, дипломатов и нелегалов НКВД, в которых назывались даты нападения Германии на Советский Союз. Даты различались между собой, причем весьма значительно – правда, среди них пряталась и настоящая, 22 июня 1941 года. Но расхождения в датах не могли скрыть главного – в том, что Гитлер нападет на Советский Союз, не сомневался практически никто.

Кроме Сталина.

Хозяин пребывал в твердой уверенности, что Гитлер не посмеет объявить ему войну. Он полагал, что достаточно напугал Адольфа аккуратно подбрасываемой ведомству Канариса информацией о забитых боевыми самолетами аэродромах и танковых армадах, сосредоточенных на границе с Польшей. О «линии Сталина» в лесах Белоруссии, которую невозможно ни взять в лоб, ни обойти с флангов. О строящихся на Урале новых военных заводах, призванных полностью обеспечить Красную армию боевой техникой даже в случае затяжной войны.

22 июня прошлого года выяснилось, что Гитлер почему-то не испугался.

Берия отлично помнил, каким шоком стало для Сталина известие о начале войны. Разбуженный в половине четвертого утра звонком Жукова, Хозяин приехал в Кремль с Ближней дачи в Кунцево. Сидел на заседании Политбюро бледный, растерянный – таким шеф госбезопасности не видел его никогда. Вертел в руках пустую трубку, время от времени поднося ее ко рту, и тут же опуская руку. Когда Жуков и Тимошенко доложили обстановку – немецкая армия начала наступление на всем протяжении западной границы, сотни наших самолетов уничтожены на аэродромах, люфтваффе бомбит Севастополь, Киев и Минск – Сталин, мучительно выговаривая каждое слово, спросил:

– Вы уверены, что это не провокация немецких генералов?

Сидевшие за столом онемели от неожиданности. Берия отчетливо вспомнил резолюцию Хозяина на донесении одного из лучших агентов советской разведки – офицера люфтваффе, предупреждавшего о том, что война начнется в промежутке с 22 по 25 июня. «Товарищу Меркулову. Можете послать ваш источник из штаба германской авиации к такой-то матери! Это не источник, а дезинформатор» – написал тогда Сталин и подчеркнул написанное красным карандашом.

Тимошенко, побагровев, поднялся из-за стола.

– Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике! Какая это провокация?

Некоторое время Сталин молчал, разглядывая свою трубку. Потом негромко сказал:

– Если нужно организовать провокацию, то немецкие генералы будут бомбить и свои города. Гитлер наверняка не знает об этом. Нужно срочно позвонить в германское посольство.

«Он сошел с ума», – подумал тогда Берия с ужасом. Воображение у него всегда было хорошим, и он отчетливо представил себе, какой хаос начнется в стране, если Хозяин выпустит из рук рычаги управления.

Почти час ждали Молотова, отправившегося на встречу с немецким послом. Мучительно медленно тянулись минуты, в комнате висело вязкое, тягостное молчание. Потом двери раскрылись, вошел Молотов с синевато-белым лицом. Сталин поник на своем стуле, сгорбился и опустил голову. Трубку он положил на стол – не хотел, чтобы собравшиеся видели, как у него дрожат руки.

Драгоценные минуты, когда еще можно было организовать сопротивление, нанести ответный удар, уходили, как песок сквозь пальцы, а Хозяин не мог решиться даже на то, чтобы отдать внятный приказ Жукову и Тимошенко.

– Гитлер все знал, – проговорил он чуть слышно. – Он все знал с самого начала…

Смысл этих слов Берия понял гораздо позже.

2

Они встретились 17 октября 1939 года во Львове.

Стояла светлая, теплая, прозрачно-голубая галицийская осень. Золотые чеканные листья каштанов и кленов кружились в хрустальном воздухе. Лязг колес литерного состава бесцеремонно врывался в утреннюю тишину замершего в ожидании древнего города.

Сталин никогда прежде здесь не был.

Львов стал советским меньше месяца тому назад. Зажатый между частями вермахта и 6-й армией РККА, польский гарнизон оборонялся отчаянно, но был вынужден капитулировать, сдав город русским. Сейчас Львов был нашпигован военными, как добрая домашняя колбаса – перцем. Красноармейцы, пограничники, энкавэдешники стерегли покой утопавшего в багряных волнах Высокого замка. С другой стороны границы застыли в грозном молчании бронированные танковые корпуса немецкой армии. Договор, подписанный Молотовым и Риббентропом, хранил это зыбкое равновесие, но Сталин прекрасно понимал: настоящие гарантии мира могут быть получены только если договорится он сам – с Гитлером.

Гитлер интересовал его давно. И Троцкий, и Каменев с Зиновьевым почему-то считали, что Коба не вникает в международные дела, полностью сосредоточившись на внутрипартийной борьбе. Чушь, конечно: еще с середины двадцатых годов Сталин завел себе в ведомстве Литвинова специального человечка, который еженедельно готовил ему подробные обзоры происходивших в мире событий. В Кремле человечек не появлялся, обзоры передавал через Поскребышева. Поскребышев же, верный и молчаливый, как пес, сообщил ему в тридцатом году настоятельное пожелание Хозяина: собирать отдельные материалы на Адольфа Гитлера и Бенито Муссолини. Муссолини Сталин не уважал, считал его болтуном и позером, но интуиция подсказывала ему, что этот выскочка-журналист может стать одной из ключевых фигур грядущей большой войны. В том, что такая война скоро начнется, Сталин не сомневался, как не сомневался и в том, кто ее развяжет; главный вопрос – удастся ли ему избежать втягивания Советского Союза в войну хотя бы на первых порах. Потому-то он и сидел ночами, по десять раз перечитывая материалы на Гитлера: пытался представить себе его психологию, искал подходы, размышлял о том, как подвести к нему своих людей. Потом начальник разведки Меркулов доложил ему, что один такой свой в окружении Гитлера уже имеется; некто Альфред Розенберг, из прибалтийских немцев, в 1918 пытался вступить в ВКП(б), но не сумел заручиться необходимыми рекомендациями. Позже эмигрировал в Германию, вступил в национал-социалистическую партию, стал доверенным лицом Гитлера.

– С чего вы взяли, что он будет на нас работать? – спросил тогда Сталин.

– У нас на него кое-что есть, Иосиф Виссарионович, – Меркулов положил на край стола тонкую серую папку. – Достаточно для того, чтобы он стал нашим агентом влияния…

Сталин работу с Розенбергом санкционировал; через несколько лет неудавшийся большевик издал в Берлине толстенную книгу «Миф двадцатого века», в которой, среди прочего, доказывал, что славяне – младшая ветвь арийской расы, а следовательно, никакие не унтерменши. На Гитлера «Миф» вроде бы произвел впечатление – вскоре после этого германский МИД начал нащупывать контакты с СССР, германские концерны стали искать сотрудничества с советской индустрией, началось сближение. Когда глава люфтваффе Геринг обратился к Ворошилову с просьбой разрешить тренировки немецких летчиков на советских базах ВВС, Сталин внутренне ликовал: Третий Рейх становился союзником СССР. Потом был Мюнхен, на котором западные демократии сдали Гитлеру Чехословакию. А потом Адольф неожиданно вторгся в Польшу, и закованные в броню гиганты – РККА и вермахт – впервые оказались лицом к лицу.

К этому моменту Сталин уже знал о Гитлере достаточно, чтобы рассчитать каждый свой шаг в предстоящей большой игре. Он послал фюреру предложение о личной встрече: знал, что умеет быть обаятельным, очаровать собеседника, подчинить его своей харизме. Приглашал Гитлера в Москву – тот отказался, сославшись на то, что не имеет права в дни войны покидать пределы Рейха. В Берлин же не хотел ехать Сталин. Такой визит мог повредить его репутации в глазах лидеров западного мира, а с ними все еще приходилось считаться. В конце концов, договорились встретиться на пограничной территории и в обстановке глубокой секретности.