Авантюристы - Мордовцев Даниил Лукич - Страница 9

— А на что тебе муха? — спросила императрица.

— Да нужно, матушка; не нужно было бы, не просил бы.

Екатерина с ласковой улыбкой обратилась к Ланскому, а потом к Вяземскому:

— А верно, Левушка какую-нибудь проказу затевает; его проказы и дурачества часто бывают умнее многих умных затей других умников.

Но, видя, что Вяземский ждет, а Храповицкий потеет над грудой перлюстрированных писем и депеш, сделала вид, что ждет доклада.

— Я слушаю тебя, князь Александр Алекееич, — сказала она Вяземскому, превратив за минуту веселое лицо в холодный мрамор.

VII. СПАСЕНИЕ МУХИ

Императрица пригласила Вяземского знаком сесть против нее, а сама откинулась на спинку кресла, чтобы внимательнее слушать. Наискосок от нее уселся Ланской. Нарышкин же, усевшись за особым столиком, рядом с Храповицким, взял лист бумаги и карандаш и стал что-то прилежно чертить, по-видимому не слушая доклада, как это делают дети, но, в сущности, не проронив ни одного слова из того, что говорилось в кабинете.

Вяземский сжато, но обстоятельно изложил сущность дела о графах Зановичах, Зориче, Неранчиче, Изан-бее и бароне фон Вульфе.

— Так, младший Занович тотчас ускакал в Москву, как Потемкин из Шклова выехал в Дубровну? — спросила императрица, что-то соображая.

— В ту же ночь, государыня, — отвечал Вяземский.

— Так… Я полагаю, что они догадались, зачем уехал Потемкин, — сказала она, как бы размышляя вслух.

— Да и еврея, верно, видели, как он приходил к его светлости, — добавил Вяземский.

— Да, точно… Особливо же когда еврей, побывав у Григория Александровича, тотчас же стал покупать фальшивые ассигнации. Теперь это для меня ясно: понявши опасность, братья стакнулись, и вот меньшой поскакал в Петербург якобы объявить… Но разумным распоряжением Энгельгардта он, младший Занович, был схвачен?

— Точно так, государыня, у самой заставы, и с ним найдено более семисот тысяч сторублевых фальшивых ассигнаций.

— Шутка сказать! На семьдесят с лишком миллионов! Да у меня и в казне столько нет в наличности, — глядя в красивые глаза Ланского, говорила императрица. — Так он сказал Шешковскому, что вез эти ассигнации предъявить?

— Так точно, государыня.

— Ах, плут! А когда он воротился из-за границы?

— Еще зимой, государыня.

— Что ж он тогда же не предъявил? А вот догадался, что еврей… как его?

— Берко Изаксон.

— Так вот, когда Изаксон донес на них, предъявил Потемкину их плутни, так тогда и они вздумали предъявлять.

— Да ведь станок, государыня, печатный нашли у них по обыску и доски.

— А ты видел станок?

— Видел, государыня, он у нас при деле.

— Искусно сделан?

— С таким, государыня, мастерством сделан, что превосходит наши казенные станки. Видно, что искусный резчик за границей делал. Только видно, что не русский: смешал литеру наш с литерой иже, и вышло ассигиация.

Вяземский достал из папки одну фальшивую ассигнацию и подал императрице:

— Вот, государыня, изволь сама видеть.

— Вижу, вижу, — приглядывалась она к бумажке, — искусная подделка… Да, точно, ассигиация.

Она через стол подала ее Ланскому.

— Посмотри, какие мастера.

Подошли взглянуть на бумажку и Нарышкин с Храповицким.

— Матушка, отдай мне эту бумажку, — сказал первый из них, рассматривая ассигнацию.

— А зачем тебе? — спросила Екатерина.

— Державинской теще подарю: она все берет, ничем не брезгует.[7]

Императрица погрозила ему пальцем, а по строгим глазам Вяземского скользнула усмешка.

— Говорят, князь, будто ты теснишь Державина? — взглянула на него императрица.

— Помилуй, государыня! Мне ли его теснить? Он всех теснит, — лукаво ответил генерал-прокурор, — я бы посадил его на место Шешковского, всему бы Парнасу досталось.

Екатерина только улыбнулась.

— Ну а этот, что с Зановичем в Москве накрыли при ассигнациях? — спросила она. — Как его?.. Санмораль, кажется?.. Monsieur Sans-moral?

— Салморан, государыня.

— Ну Салморан, Sans-moral, все равно. Это что за птица?

— Он, государыня, состоит учителем в Зоричевом кадетском корпусе.

— И был соучастником этих плутов Зановичей.

— Так точно, государыня. Он Шешковскому во всем признался. Как известно тебе, государыня, Зорич замотался, вошел в неоплатные долги, при его-то богатстве. Вот Зановичи и обещались выплатить за него все долги.

— Вот такими-то денежками, — заметила императрица, указав на фальшивую ассигнацию.

— Именно. Так Зановичи и обещались расплатиться с кредиторами Зорича, с тем чтобы он отдал им Шклов с принадлежащим к нему имением в их управление на столько лет, пока они не получат своей суммы с процентами; Зоричу же обязывались давать в год по сту тысяч на прожитие.

— Каковы молодцы! Именно все messieurs Sans-morals…

— Так точно, государыня. Так вот этот Салморан и открыл Шешковскому, что Зановичи просиживали с Зоричем, запершись, целые ночи, уговаривая его по сему предмету.

— Значит, он не поддавался, что его должно было уговаривать? — живо спросила императрица.

— Должно полагать, государыня… Так вот этот Салморан и употреблен был в посредство, ибо Зорич ему доверял.

— Что же Зорич? — с тою же живостью допрашивала Екатерина.

— А Салморан, государыня, Зорича оправляет, якобы он не знал о фальшивых ассигнациях.

У Екатерины точно камень с сердца свалился:

— Не знал?.. Я так и думала… Зорич, можно сказать, две души имеет: любит доброе, но делает худое, храбр в деле с неприятелем, но лично трус.[8]

Вяземский поклонился.

— Но с другой стороны, ваше величество, — продолжал он докладывать, — в деле имеются указания, будто Зорич неоднократно говаривал, что скоро заплатит свои долги и будет опять богат, что и подало сенату подозрение, что сам Зорич участвовал в делании ассигнаций или же был о том сведом.[9]

— Подозрение это, однако, — возразила императрица, — ничем не подтверждается, как я вижу из доклада: Салморан, сам же ты говоришь, оправил его.

— Точно, государыня, оправил.

— А Зановичи?

— И они, государыня, оправили.

— Значит, Зорич мог и на самом деле говорить, что он скоро расплатится с долгами и снова будет богат от Зановичей, положим, но все же он мог не знать, что его и вызволят из долгов, и обогатят фальшивыми ассигнациями.

— Точно, ваше величество, мог и не знать.

— Знал, значит, только Салморан, яко посредник, и братья Зановичи, яко совершители и затейщики всего сего гнусного замысла. А Неранчич? — спросила она.

— Неранчич, ваше величество, тоже мог ничего не знать, — отвечал Вяземский.

— Я тоже думаю, — сказала Екатерина, — он не смотрит плутом: он простота,

— И игрок, ваше величество. Это все скажут, государыня. Еще когда он болтался по Парижу, лет пять-шесть тому назад, то Фонвизин встречался с ним там и писал о нем, что Неранчич-де "никогда не брал книги в руки и никогда карт из рук не выпускал".[10]

Императрица улыбнулась.

— Это на него похоже… А этот князь Изан-бей? Точно ли он племянник султана? Не из авантуров ли, каких ныне развелось немало: и Пугачевы, и Богомоловы… Может, он такой же родня султана, как мне княжна Тараканова?

— Не могу сказать, государыня, но Зорич знал его еще в Константинополе и пользовался его благодеяниями. Да и из дела значится, что, когда Зановича накрыли с инструментами, бей радостно выкликнул при всех и при следователях: "Хвала Аллаху, что его поймали". А потом обратясь к Зоричу, сказал: "Помнишь, я тебе всегда говорил, что Зановичи нехорошие люди".