Авантюристы - Мордовцев Даниил Лукич - Страница 3

— Надежный человек?

— Вполне надежный.

— А умен? Расторопен? Это главное.

— Человек умный… Но отчего бы не мне самому?

— А оттого, государь мой, чтоб не подумали, что в изыскании вины Зорича и его друзей-плутов я велел якобы следовать Энгельгардту, моему родственнику, по моей якобы к Зоричу неприязни.

— Понимаю… Так оно действительно лучше будет.

— Все кончено. Только ты хорошенько внуши этому Малееву, чтоб он в своем следствии не смотрел ни на лица, ни на чины, ни на титулы.

— Понимаю… А ежели, паче чаяния, до самого Зорича что касаться будет?

— Не щади и Зорича, если окажется в подозрении.

— Слушаю.

— Да отряди с ним приличную команду, чтобы оцепить замок… Ты карлов Зоричевых видывал?

— Как же: кто их не знает!

— Они меняли ассигнации, через них действовала экспедиция, а еще показывают на камердинера Зановичева. Знаешь его?

— Знаю и его, — отвечал Энгельгардт, — черненький из итальянцев, с ним из-за границы приехал.

— Да вот еще что: сегодня ночью младший Занович и какой-то там учитель…

— Салморан?

— Да, он… И его знаешь?

— Знаю, ловко в банке играет, правая рука Зорича в сей игре.

— Так видишь ли, государь мой, этот Санморталь, что ли…

— Салморан…

— Ну ладно… Салморан и младший Занович ночью ускакали по московской дороге…

— Ах, плуты!

— То-то, я догадываюсь, не пронюхали ли они.

— Возможно, очень возможно… Не заподозрили ли они чего в вашем внезапном из Шклова отъезде?

— Признаюсь, и меня это беспокоит… Может, они всё следы увезли с собой.

— Так их, ваша светлость, можно еще настигнуть в дороге.

— И я так думаю… Так вот что, государь мой: пошли тотчас же курьера в Москву к главнокомандующему и проси задержать их.

— Слушаю… Только я двух пошлю: одного, чтоб упредил их и донес главнокомандующему, а другого для надзирания за беглецами.

— Ладно… Ступай же!.. А то они, плуты, может, и инструменты для делания ассигнаций захватили собой, а здесь пустое гнездо покинули, хоть и тепленькое, да ни пташек, ни яичек в нем уже нет.

— Возможно… Так уж я постараюсь… Моя оплошность, я и поправить ее должен, чтобы заслужить помилование всемилостивейшей государыни.

И Энгельгардт, раскланявшись, торопливо вышел.

III. ЗОРИЧ В ШКЛОВЕ

Зорич, о котором идет здесь речь, был одною из тех падучих звезд, какие в царствование Екатерины II часто появлялись на придворном горизонте и, пронесшись ярким метеором, исчезали за горизонтом бесследно, оставляя лишь следы в государственном казначействе да в инвентаре государственных имуществ.

Симеон Гаврилович Зорич был родом серб, следовательно, «брат-славянин», поступивший в русскую службу из ненависти к туркам. Турки его и вывели в люди: он отличился в первую турецкую войну, представлен был ко двору и здесь нашел свое счастье… Статный, живой, со смуглым лицом, жгучими южными глазами, он был замечен… И вон он — флигель-адъютант императрицы с 8 июня 1777 года… Яркая звезда показалась; но и это была падучая звезда, как и все предыдущие… Симеон был глуповат, а Потемкин хитер, и падучая звезда серба скоро скатилась с горизонта… Ему пожаловали при увольнении местечко на Днепре, Шклов, с тринадцатью тысячами душ.

И зажил себе серб в своем Шклове по-царски: тринадцать тысяч душ радимичей и кривичей кормят его единственную сербскую душу, есть на что пожить! Но сербской душе скучно быть одной. И вот на зов его, словно бабочки на огонь, полетели с разных концов России и Европы искатели приключений, рыцари наживы и всякая темная сила.

Прежде всех пожаловал к нему братец его по матери, такой же черномазый серб, по фамилии Неранчич. Прежде шлялся он по Европе, прожигал свою молодость в Париже, сорил деньгами и хвастался тем, что его братец обретается у русской императрицы "в случае". Понятно, что через «случай» братца к нему льнули такие светила, как Даламбер и Мармонтель, в чаянии щедрых подачек от "Семирамиды Севера", которая своими подарками да лестью впрягла в свою триумфальную колесницу таких даже брыкливых коней, как Вольтер и Дидро. И вот, протерев глаза своим денежкам, Неранчич является к братцу в Шклов. С ним являются и еще два братца, тоже «братья-славяне», далматинские графы Марко и Аннибал Зановичи. Эти молодцы также прожигали свою молодость и сорили славянскими деньгами во всех столицах и в игорных домах Европы, а когда рассорили все, то стали шулерничать и бродить от одного казино к другому и добродились наконец до того, что в Венеции их накрыли на мошенничестве, и притом очень крупном, но они успели улизнуть из тюрьмы, а вместо них венецианская прокуратура велела палачу публично, на площади Марка, повесить Их портреты, подобно тому, как царь Петр Алексеевич приказал повесить портрет гетмана Ивана Степановича Мазепы, да еще с андреевской лентой через плечо. Младший Занович был иезуитом раньше, оттого и вышел из него гениальный мазурик.[1] Они знали множество языков, много читали, отлично танцевали и еще лучше владели шпагами и родными ятаганами. Мало того, и они, подобно Неранчичу, были в дружбе с Вольтером и Даламбером и переписывались с этими мировыми светилами ума человеческого. Они были в дружбе и с таким же, как они, пройдохой и землепроходом — со знаменитым Казановой и попали в его «Записки». Бежав из Венеции, милые братцы на время расстались. Марко скоро появился в Потсдаме, называясь Стефаном, господарем албанским, а Аннибал под именем Придислава продолжил свои подвиги во Флоренции. В Потсдаме Марко оплел своим титулом и своим мнимым богатством принца прусского и его супругу, которым он наговорил, что у него триста тысяч червонцев годового дохода и что в его распоряжении находится постоянная тридцатитысячная армия. Впрочем, слава его прежних подвигов проникла в газеты, и мнимого албанского господаря не только изгнали из Потсдама, но выпроводили и из Берлина. Но Марко не унывал даже и тогда, когда прусский король, проведав о его проделках почти при всех европейских дворах, велел задержать опасного бродягу. Марко успел скрыться в Голландии. Там он предъявил рекомендательное письмо венецианского посланника в Неаполе, и перед ним открылись и салоны аристократии, и конторы банкиров. Последние особенно были для него заманчивы. Выманив в несколько месяцев у доверчивых банкиров более трехсот тысяч гульденов, он исчез с этими деньгами, подобно сновидению. Банкиры спохватились, да поздно: лови ветер в поле, щуку в море. Банкиры предъявили свои претензии к рекомендовавшему его венецианскому посланнику, но тот им отвечал, что рекомендательные письма — не кредитивы и он не намерен платить за рекомендованного им, оказавшегося мазуриком. За банкиров вступилось голландское правительство: оно предъявило иск к венецианскому правительству. Венеция отвечала, что она платить не намерена за того, кого она — in effiqie[2] — публично повесила. Голландия усматривает в этом ответе обиду и объявляет войну Венеции! И только посредничество австрийского императора Иосифа II помирило противников. А виновник всей этой бури, Марко, точно в воду канул…

Нет, не канул в воду: он очутился в Шклове!

Бежав из Голландии с банкирскими гульденами, он, разумеется, пробрался туда, где всего легче живется всякой темной силе, — в Париж… Там судьба столкнула его с таким же молодцом, с Неранчичем, и они махнули в Шклов. В Шклове же очутился и младший Занович, постыдно изгнанный из Флоренции.

Вот кто были друзья и собутыльники Зорича.

Но этого мало. У Зорича проживала еще одна темная личность: родной племянник турецкого султана!

В тот век, в эпоху всевозможных самозванств, когда на всероссийский престол претендовали и крестьянин Богомолов, и каторжник Ханин, и какой-то «брат-славянин» Степан Малый, когда Пугачев отнял у Екатерины почти половину царства, а разные неведомые девки вроде княжон Таракановых и принцесс Владимирских лезли в сестрицы к Пугачеву, когда кавалеры вроде Д'Еона оказывались девками, а девки кавалерами, в это время трудно было разобраться, кто самозванец и кто не самозванец.