Фатерланд - Харрис Роберт - Страница 33

– Если бы ему было приказано убить вас, он бы это сделал.

– Правда? Так почему же он не убил? – неожиданно рассердилась она.

– Вы американка. Охраняемый биологический вид, особенно теперь. – Он посмотрел на тряпку. Кровь перестала течь. – Не следует недооценивать противника, фрейлейн.

– Не следует недооценивать и меня. Если бы я не пришла домой, он бы вас прикончил.

Он предпочел промолчать. Ее нервы были явно напряжены до предела.

Квартира была перерыта сверху донизу. Одежда выброшена из шкафов, бумаги разбросаны по столу и по полу, чемоданы перевернуты. Не сказать, что и до того здесь был порядок, подумал он, – грязная посуда в раковине, батареи бутылок (в большинстве своем пустых) в ванной, беспорядочно сваленные вдоль стен пожелтевшие экземпляры «Нью-Йорк таймс» и «Тайм», изрезанные немецкими цензорами. Найти что-либо в них было бы настоящим кошмаром. Сквозь грязные тюлевые занавески просачивался слабый свет. Каждые несколько минут стены сотрясались от проходящего мимо поезда.

– Это, наверное, ваш? – спросила она, достав из-под стула «люгер» и держа его двумя пальчиками.

– Да. Спасибо. – Он забрал пистолет. У неё был дар ставить его в дурацкое положение. – Что-нибудь пропало?

– Вряд ли. – Она огляделась вокруг. – Правда, не уверена, что я бы заметила.

– А то, что я дал вам прошлой ночью?..

– Ах, это! Оно было здесь, на полке камина. – Пробежала рукой по полке и нахмурилась. – Оно же было здесь…

Он закрыл глаза. Когда открыл, она улыбнулась во весь рот.

– Не волнуйтесь, штурмбаннфюрер. Оно у моего сердца. Как любовное послание.

Она, отвернувшись, расстегнула кофточку, а когда снова повернулась к нему, в руке у неё был конверт. Он поднес его к окну. Конверт был теплым на ощупь.

Он был длинный и узкий, склеен из толстой бумаги – ярко-голубой с бурыми пятнами от времени. Роскошный, ручной работы, напоминающий о прошедших временах. Ни имени, ни адреса.

Внутри находились маленький медный ключик и письмо на толстой, как картон, голубой бумаге под цвет конверта. В правом верхнем углу вычурный оттиск: «Цаугг и Си, банкиры, Баннхофштрассе, 44, Цюрих». Единственное предложение, отпечатанное внизу, гласило, что податель сего является совладельцем счета номер 2402. Письмо датировано 8 июля 1942 года. Подписано Германом Цауггом, директором.

Марш прочел его ещё раз. Неудивительно, что Штукарт прятал его в сейфе – германскому гражданину под страхом смерти запрещалось без разрешения Рейхсбанка открывать счет за границей.

Он сказал:

– Я беспокоился за вас. Пару часов назад пробовал дозвониться, но никто не отвечал.

– Меня не было, занималась исследованиями.

– Исследованиями?

Шарли снова широко улыбнулась.

Марш предложил погулять в Тиргартене, обычном месте встреч берлинцев, желающих поговорить вдали от посторонних ушей. Даже гестапо ещё не было в состоянии напичкать парк «жучками». У подножия деревьев из грубой травы выглядывали желтые нарциссы. У Нойерзее детишки кормили уток.

Она рассказала, что выбраться из дома Штукарта оказалось легко. Вентиляционный люк выходил на поверхность почти на уровне земли. Эсэсовцев не было. Они все собрались перед фасадом. Так что она просто прошла вдоль здания до боковой улицы, где поймала такси и добралась до дому. Полночи она ждала его, перечитывая письмо, пока не запомнила наизусть. Пробыв дома до девяти часов, решила больше не ждать.

Она спросила, что стало с ним и Йегером. Он ограничился рассказом, что их привезли в штаб-квартиру гестапо и утром отпустили.

– У вас неприятности?

– Да. Теперь расскажите, что вы откопали.

Сначала она пошла в публичную библиотеку на Ноллендорфплатц – теперь, когда её лишили аккредитации, ей больше ничего не оставалось. В библиотеке есть справочник европейских банков. «Цаугг и Си» все ещё существует. Он по-прежнему помещается на Баннхофштрассе. Из библиотеки Шарлет пошла в посольство США переговорить с Генри Найтингейлом.

– Найтингейлом?

– Вы видели его вчера вечером.

Марш вспомнил – молодой человек в спортивной куртке, взявший её руку в свою.

– Вы ему ничего не сказали?

– Разумеется, нет. Но в любом случае он достаточно осторожен. Ему можно доверять.

– Я предпочитаю сам решать, кому можно доверять, – возразил он разочарованно. – Он что, ваш любовник?

Она моментально замкнулась.

– Что это ещё за вопросы?

– У меня на карту поставлено значительно больше, чем у вас, фрейлейн. Значительно больше. И я имею право знать.

– У вас нет никакого права…

Она была взбешена.

– Хорошо. – Он поднял руки. Невозможная женщина! – Ваше дело.

Они зашагали дальше.

Найтингейл, объяснила Шарлет, знаток швейцарских коммерческих дел, в Соединенных Штатах он вел дела нескольких немецких беженцев, пытавшихся выручить свои деньги из банков в Цюрихе и Женеве.

Это, впрочем, было почти невозможно.

В 1934 году Рейнхард Гейдрих послал в Швейцарию агента по имени Георг-Ханнес Тома с целью разузнать как можно больше фамилий немецких вкладчиков. Тома поселился в Цюрихе, завязал интрижки с одинокими кассиршами, подружился с мелкими банковскими служащими. Когда у гестапо возникали подозрения, что то или иное лицо имеет незаконный счет, Тома под видом посредника пробовал положить в банк деньги. Как только деньги принимали, Гейдриху становилось известно, что счет существует. Владельца арестовывали, тот под пытками выдавал подробности, и вскоре банк получал обстоятельную телеграмму, в которой по всей форме требовалось возвращение всех активов.

Война гестапо со швейцарскими банками становилась все изощреннее и шире. Перехваты телефонных разговоров, телеграмм и писем между Германией и Швейцарией стали обычной практикой. Клиентов казнили или отправляли в концлагерь. В Швейцарии раздавались гневные протесты. В конце концов Союзное собрание – парламент страны – в спешном порядке приняло новый Банковский кодекс, запрещающий под страхом тюремного заключения разглашать сведения о вкладах клиентов. Георга Тома разоблачили и выслали.

Швейцарские банки стали рассматривать сделки с германскими гражданами как слишком опасные и хлопотные. Связь с клиентами стала, по существу, невозможной. Сотни счетов были просто заброшены перепуганными владельцами. Во всяком случае, у респектабельных банкиров не было никакого желания ввязываться в эти рискованные операции. Утечка сведений о клиентуре означала огромные убытки. К 1939 году когда-то прибыльный бизнес с немецкими номерными счетами лопнул.

– Потом началась война, – продолжала Шарли. Они дошли до конца Нойерзее и повернули обратно. За деревьями слышался гул движения по осевой магистрали Восток – Запад. Над деревьями высился купол Большого зала. Берлинцы шутили, что для того, чтобы его не видеть, нужно быть внутри него. – После 1939 года по вполне понятным причинам спрос на швейцарские счета резко возрос. Люди отчаянно стремились вывезти свою собственность из Германии. Вот тогда-то банки изобрели новый вид вкладов. За двести франков вы получали ящик с номером, ключ и письмо, удостоверяющее право на пользование ими.

– Точь-в-точь как у Штукарта.

– Верно. Нужно просто предъявить письмо и ключ, и все в ваших руках. Никаких вопросов. На каждый вклад можно получить столько ключей и писем, сколько готов оплатить его держатель. Вся прелесть в том, что банки больше ни в чем не замешаны. В один прекрасный день со своими сбережениями может явиться маленькая старушенция, если, конечно, получит выездную визу. А через десять лет с письмом и ключом явится её сын и унесет с собой наследство.

– Или же объявятся гестаповцы…

– …и если у них будут письмо и ключ, банк все им отдаст. Никаких неприятностей. Никакой огласки. Никакого нарушения Банковского кодекса.

– И что, эти вклады существуют до сих пор?

– В конце войны под нажимом из Берлина швейцарское правительство запретило делать новые вклады. Но что касается старых, то они хранятся до сих пор, потому что условия соглашений должны соблюдаться. Так что эти вклады не только сохранили, но и, пожалуй, ещё более увеличили свою ценность. Их продают и покупают. Генри говорит, что Цаугг как раз специализируется на них. Одному Богу известно, что там в этих ящиках.