Любовь кардинала - Энтони Эвелин - Страница 7

– Ему следует помнить, что случилось с моим первым мужем, – сказала герцогиня. – Если бы тот не умер от антонова огня, его бы убили, как Кончини. Дело шло к этому. И король был более чем готов. Он никогда не был никому верен, Мадам. Если кардинал думает, что он попал в милость надолго, то он глупец – король его бросит!

Анна взглянула на маленькие, украшенные драгоценностями часики, висевшие у нее на талии.

– Идемте, Мари. Последний раз, когда я опоздала, моя дорогая свекровь сделала мне выговор в полную мощь своего голоса.

– Только не в присутствии герцога Орлеанского, – возразила, улыбаясь, Мари.

Внимание, уделяемое Анне смазливым младшим братом короля, стало предметом общих шуток. Его ухаживания были приятны и, в качестве благожелательно настроенной сестры, не налагали на нее никаких обязательств. А Людовика все это приводило в бешенство.

Она поднялась, и Мари поспешила распахнуть перед нею двери. Остальные дамы во главе с мадам де Сенлис ждали в приемной. Но не успели они выйти в общий коридор, как вдруг появился паж в королевской ливрее и, низко поклонившись, протянул герцогине записку, адресованную королеве.

Анна молча сломала печать, подошла к канделябру, висевшему на стене, и прочитала несколько строк, нацарапанных неряшливым почерком Людовика. Медленно сложив записку, она какое-то время просто стояла в кругу своих дам, а ее драгоценности сверкали в свете факелов.

– Король разрешил мне не появляться на балу этим вечером, – сказала Анна. Она повернулась и пошла назад в свои комнаты. Одна за другой фрейлины потянулись за ней. Запрет короля распространялся на них так же, как и на их госпожу. Мадам де Сенлис взглянула на герцогиню де Шеврез.

– Как я и говорила, дорогая герцогиня. У королевы были плохие советчики.

Люксембургский дворец королевы-матери принимал в этот вечер восемьсот гостей. Был устроен банкет в честь короля и его младшего брата Гастона Орлеанского, а затем королева-мать заняла свое место на возвышении рядом с троном сына, и бал начался. Отяжелевшая, с ненасытным аппетитом, королева-мать была в молодости хорошенькой, оживленной и дружелюбной девушкой. В зрелые годы нрав ее испортился, она стала вульгарной и подозрительной. Она не забывала старых обид и все время вспоминала о времени, когда они с Людовиком были врагами. Свое обещание старая королева сдержала и жестоко отомстила сыну и его стране за ссылку в Блуа. Гражданская война вернула Марию Медичи ко Двору благодаря искусным интригам кардинала и оружию ее сторонников. Она стала членом Королевского совета, ей угождали и с нею считались в решении любого правительственного дела. Но она тем не менее ненавидела старшего сына и с трудом переносила даже иллюзию его власти.

Маленькие зеленые глазки Марии перебегали от одного танцора к другому, в то время как толстые пальцы играли жемчужинами ожерелья. Она непрерывно ерзала на месте, время от времени пробуя сладости или виноград и сплевывая зернышки на пол. И при этом ни на секунду не прерывала своих реплик и жалоб.

Ее сын Гастон прошел мимо, ведя за руку племянницу герцога Ла Валетты. Сын был юноша приятной наружности, занятый только собой и своей внешностью. Все его капризы и взбалмошные выходки всегда поощрялись безответственной матерью. Проходя вблизи от нее, он улыбнулся, и лицо Марии Медичи смягчилось в ласковой улыбке.

– Как хорошо он танцует, – заметила через плечо королева-мать.

Ришелье стоял рядом, слушая ее непрерывную болтовню и следя за танцами, в которых он не мог принять участие. Он видел, как Гастон и его мать демонстрировали привязанность друг к другу. Они обожали делать это на глазах у других. Оба были эксгибиционистами по натуре и получали огромное удовольствие от досады, которую они вызывали своим поведением у короля. Последнему королева-мать никогда не улыбалась и не махала рукой, когда тот проходил мимо. Для Людовика у нее была только злобная гримаса.

Делая в танце грациозный поворот, Гастон низко поклонился матери, и та послала ему воздушный поцелуй.

– Какое мастерство! – сказала она. – Какая изящная нога. В нем столько от отца!

– Несомненно, Мадам, – согласился Ришелье. Невозможно было вообразить, чтобы кто-либо другой еще менее походил на шумного, смелого Генриха IV с его фразой «Париж стоит мессы», произнесенной ради получения Короны Франции, чем капризный, слабый Гастон Орлеанский, – разве только меланхоличный гомосексуалист Людовик.

Впрочем, Гастон имел привлекательную наружность и потому пользовался популярностью. Он обожал хорошеньких женщин и в отличие от брата не страдал сексуальной неполноценностью. Его мать не уставала намекать, каким прекрасным королем он мог бы быть. В результате братья ненавидели друг друга, а Мария Медичи помыкала ими обоими.

Ришелье заметил, что король подвинулся к ним. Ему все надоело и было невыносимо скучно, о чем говорило мрачное выражение болезненного лица. Ришелье своими маневрами вернул власть Марии Медичи, но в душе считал, что она чудовищно ведет себя со старшим сыном. Изобретательный и непростой в обращении Ришелье искренне жалел Людовика.

– Королева попала в немилость, – неожиданно заявила Мария Медичи. – Король возмущен ее поведением.

– Полагаю, что да, Мадам. Мне очень неприятно это слышать.

– Тогда вам, должно быть, будет также неприятно услышать, что вас считают ответственным за это, – сделала выпад старая королева. – Позвольте дать вам совет, дорогой друг: не приобретайте слишком быстро слишком много врагов. И не доверяйте моему сыну. Со временем он отворачивается от любого человека, которому выказывал свое расположение. Сегодня – королева, ранее – я. Это свидетельство слабости духа. Он ненавидит силу характера в других, мой дорогой Ришелье. Если хотите иметь успех, не показывайте, что у вас вообще есть характер.

Кардинал молча выслушал эту материнскую оценку собственного сына.

– Нет нужды ссорить Анну и Людовика, – продолжала Мария. – Он и без этого ее ненавидит. И только ищет предлог, чтобы сделать жизнь жены несчастной. – Она склонилась над ручкой кресла и выплюнула на пол кучку зернышек. Снова взглянув на Ришелье, старая королева прищурилась, как бы размышляя. Затем вдруг подтолкнула его в бок и рассмеялась.

– Чем она вам так насолила, мой друг, что пробудила в вас дьявола? Она – дура, если так поступила. Я хорошо знаю вас, дорогой Арман, и охотнее наступлю на гремучую змею, нежели рискну вас разозлить.

– Мадам, – мягко ответил кардинал, – заверяю вас, что я только пытался служить королеве. И буду продолжать это делать. Завтра я заступлюсь за нее перед королем.

На следующий день Анна получила официальное распоряжение короля о том, что она не должна присутствовать ни на одном приеме в Лувре или Люксембургском дворце без специального приглашения и равным образом не должна устраивать приемы у себя. Он предпочитает, – гласили ледяные строки записки, – чтобы она не покидала стен дворца, не испросив предварительного разрешения у него, королевы-матери или его верного министра, кардинала Ришелье.