Уравнение с тремя неизвестными - Офин Эмиль Михайлович - Страница 2

Данилов встрепенулся.

— Малыш, на место. — Он подошел к курсанту и взял из его рук кепку.

— Что с вами сегодня, Василий Иванович? — спросил дрессировщик. — Вы даже не поблагодарили Малыша.

Малыш медленно вернулся в угол. Его глаза укоризненно смотрели на Данилова. Тот рассеянно вынул из кармана конфету.

— Извините. Дело у меня там одно… Я, пожалуй, пойду.

Конфета лежала нетронутой у ног Малыша. Оскорбленный, он не принял угощения.

По дороге от учебного корпуса к проходной будке шел навстречу Данилову шофер начальника. Шагая через полосы света и тени, он спешил по окаймленной липами аллейке и, стараясь разглядеть Данилова, заслонял ладонью глаза от бьющего из-за деревьев солнца…

Солнце может светить вовсю, золотя паруса яхт на море; ветерок — шелестеть листвой, распространяя прохладу; мальчишки могут плюхаться с причалов в прозрачную воду… В такой вот погожий денек люди частенько всей семьей уезжают за город, заперев квартиру на замок. Но замки для воров — не препятствие, и поэтому рядом со служебным кабинетом Ивана Владимировича, в комнате с раскладушкой, покрытой солдатским одеялом, бывает, что и глубокой ночью зажигается свет, раздаются телефонные звонки, а из ворот выезжают оперативные машины. И где бы ты ни был — в театре ли, у друзей за чашкой чая или дома в постели, — везде найдут тебя, дорогой товарищ, и увезут, вот как, например, сейчас, хотя ты еще не успел съесть своих бутербродов и запить их холодным нарзаном в тени старой липы на берегу моря… На то и щука в море, чтобы карась не дремал.

Только на третьи сутки поздно вечером, покончив с обысками, допросами и очными ставками, Данилов смог, наконец, выслушать доклад младшего лейтенанта.

— Есть неоспоримые факты, товарищ майор. Иголки хранятся в одной кладовой. Их там, наверное, мильон коробочек. Подвала и чердака нет, запасных выходов тоже. Окно с решеткой, а дверь на ночь опечатывается. Днем же кладовщик никуда не уходит. Даже на обед.

— Стало быть, получается, что он сам у себя и ворует иголки? — спросил Данилов.

— Ну, что вы, Василий Иванович! Он четверть века на фабрике проработал. Председатель шахматной секции, пенсионер, старый производственник…

— Старый. А может, у него жена молодая? Да капризная, расточительная?

Петя обдернул гимнастерку.

— Так ведь я же все разузнал. Этот Егор Егорыч — одинокий. Вся его семья — старая овчарка, Дамкой зовут. Они вместе и на работу ходят, и чуть не из одной миски едят.

Петя говорил уверенно. Он старался держаться солидно, но глаза его так и светились нетерпением.

Данилов устало откинулся на спинку стула. За окном затихал шум города. В настольном репродукторе пиликала скрипка.

— Ну ладно, дорогой товарищ. Это ты, как говорится, исполнил увертюру. А теперь выкладывай свои неоспоримые факты.

— Шахматы! Ферзевой гамбит! — выпалил Петя и с торжеством посмотрел на Данилова. — Понимаете, Василий Иваныч, замочил кладовщик: десять партий у меня выиграл. Он — мировой гроссмейстер в масштабах данной фабрики. Его хлебом не корми, сыграй только. У него в складе всегда доска наготове, фигуры расставлены.

— Так-так… — Данилов оживился, достал портсигар. — Стало быть, в кладовую заходят любители сыграть партию-другую. Скажем, в обеденный перерыв.

— Само собой! — Петя многозначительно загнул палец. — Значит так: мастер механического цеха Катков; сильно выпить любит и крепко ругается. Раз. Дальше — Лукин, агент снабжения. Ненормированный рабочий день. Этот шлендрает по танцулькам, морочит голову сразу двум: одна — Люба из красильного цеха, другая — Клава из перемоточного. Третий — Викторов. Инженер. Скупердяй — курит сигареты "Смерть мухам", сто штук — пятьдесят копеек. Копит деньги на «Москвич». Все. Остается только добавить, что простяга Егор Егорыч нет-нет, да и выйдет куда-либо на минутку, пока партнер обдумывает очередной ход.

— Твои предположения? — спросил Данилов.

Петя замялся.

— Да ведь как сказать, Василий Иваныч. Все они в смысле подозрения какие-то одинаковые…

Данилов медленно примял папиросу в пепельнице. Поморщился.

— Одинаковых людей не бывает, товарищ младший лейтенант. Это тебе кажется, потому что ты вроде бы как тянешь поводок в одну сторону — ищешь в людях только плохое.

— Так ведь наше дело такое, милицейское, товарищ майор! — звонким голосом сказал Петя. Лицо его было обиженным.

Данилов машинально вынул конфету.

— Ну, вот что, Петя, оставим лирику. Сведения ты собрал ценные. Я всегда говорил, что у тебя чутье прямо собачье. Получи премию. Обстановка прямо подсказывает: один из трех — вор. Но который?..

Петя упрятал конфету за щеку.

— Я так скажу, Василий Иваныч: надо обыскать их сразу после игры. Неоспоримый факт!

Данилов строго взглянул на него.

— Ну, допустим, задержим одного, обыщем. И ничего не найдем. Дальше что?

Петя смущенно молчал.

— Не знаешь? А ты подумай, дорогой товарищ. Во-первых, кто нам позволит оскорблять обыском людей? Ведь, кроме довольно шатких подозрений, у нас еще ничего нет. Но главное — обыщем одного, остальные двое узнают. Нет, так мы не найдем, где тут собака зарыта…

Данилов взял новую папиросу и принялся неторопливо разминать ее. Казалось, он совсем забыл про Петю.

— Действительно, Василий Иванович, чертовщина. Получается, как у Джерома — "Трое в одной лодке".

— Не считая собаки, — рассеянно отозвался Данилов. Он продолжал думать о чем-то, машинально следя за мухой, ползающей по краю раскрытого портсигара. И вдруг резко, со щелчком, захлопнул его; под целлулоидной крышкой забилась пойманная муха. — А ну-ка, объясни мне, где и что там, в кладовой.

Петя взял из деревянного стаканчика карандаш, придвинул лист бумаги и начал чертить.

— Вот это вход — прямо со двора. Направо барьер, за ним стеллажи с материалами и иголками. Налево столик; тут Егор Егорыч и накладные оформляет, и в шахматы дуется. Здесь в углу на подстилке спит старая Дамка, а там вот…

Данилов посмотрел на часы.

— Ладно, Петя. Время позднее. Шабаш. Ты завтра будешь помогать капитану Гребневу. А с иголками пока обождем. Дай мне только на всякий случай домашний адрес Егора Егоровича. Надо мне с ним познакомиться.

Хотя младшему лейтенанту и не хотелось расставаться со своим любимым начальником, но дисциплина есть дисциплина. И Петя несколько дней подряд скрипел пером в кабинете хмурого пожилого капитана Гребнева. Петя всей душой любил живую оперативную работу и ненавидел писанину, которая — черт бы ее драл! — отнимает так много времени. "Что написано пером, не вырубишь топором. В этом, брат, тоже есть романтика", — назидательно говорил капитан Гребнев. На правом рукаве капитанского кителя — темный чехольчик с резинками — точь-в-точь как у счетовода. Его сухие пальцы неторопливо водят вставочкой: "Поименованный гражданин Трошкин, он же Мухин, он же Фролов систематически привлекался органами милиции и прокуратуры…"

За эти дни Петя так соскучился, что решил после работы съездить на острова: авось там Василий Иваныч — для пса-то, небось, время у майора всегда находится; но будка Малыша пустовала: видно, он отбыл в командировку на розыски очередного преступника. И Петя, так и не повидав майора, вернулся к опостылевшим "канцелярским делам".

Но капитан Гребнев знал, что протоколы, справки, характеристики, письма, записные книжки, фотографии и даже завалявшиеся в карманах театральные билеты — все это, кропотливо собранное в одну папку, постепенно раскроет преступника: его характер, планы, привычки и, наконец, причины, побудившие совершить, казалось бы, необъяснимый поступок… Вот смятый листок отрывного календаря, сохраненный зачем-то с прошлого года; а ну, посмотрим, что там на обороте… Вот записка от какой-то девушки. Еще документ, еще… И постепенно — весь он тут, человек, как на ладони, будто освещенный со всех сторон этой казенной настольной лампой. В такие минуты канцелярские справки и протоколы начинали звучать для Гребнева как «романтика», но Пете — по молодости лет и потому, что он не так давно работал в милиции, — эти чувства не были доступны. И когда позвонил Данилов и предложил срочно приехать на фабрику, Петя с радостью покинул кабинет Гребнева.