Брат Томас - Кунц Дин Рей - Страница 28

И предложила сделку: если Джалисса пообещает тридцать дней держаться подальше от своих друзей, членов банды, если не сделает на следующий день татуировку, как собиралась, то Мириам даст ей слово вытатуировать на внутренней поверхности нижней губы, как сказала она, «символ своей банды».

Двенадцать девочек из группы риска, включая Джалиссу, то и дело закрывая глаза и вскрикивая, наблюдали, как татуировщик работает иглами.

Мириам отказалась от местной анестезии. И выбрала нежную кожу внутренней поверхности нижней губы, потому что хотела, чтобы девочки наглядно представили себе, какая это неприятная процедура. Потекла кровь. За ней — слезы, но от боли Мириам не издала ни одного стона.

Преданность выбранной работе и нестандартные методы помогали Мириам добиваться неплохих результатов. Джалисса, к примеру, получила дипломы двух колледжей и занимает ответственный пост в гостиничном бизнесе.

И многих других девочек Мириам удержала на пути истинном, не дала свернуть на кривую дорожку. Казалось бы, со временем о ее жизни должны снять фильм, в котором главную роль сыграет Холли Берри.

Вместо этого кто-то из родителей пожаловался, что в своих контактах с девочками Мириам обращается к религии. И организация активистов-адвокатов подала на Мириам, сотрудницу государственного учреждения, в суд, поскольку в Соединенных Штатах церковь отделена от государства. Адвокаты хотели, чтобы в беседах с девочками она перестала упоминать религиозные примеры, и требовали, чтобы она убрала татуировку «Deo gratias» или поверх нее сделала бы какую-то другую. Они не сомневались, что, беседуя с девочками один на один, Мириам оттягивала вниз нижнюю губу и разлагала невинные души.

Если вы подумали, что этих горе-адвокатов высмеяли в суде, то вы ошиблись. Этого не произошло. Как не сняли и фильм с Холли Берри. Суд встал на сторону активистов.

Обычно государственных служащих не так-то легко выгнать с работы. Профсоюзы предпринимают неимоверные усилия, чтобы сохранить работу клерку-алкоголику, который появляется на рабочем месте только три дня в неделю и треть рабочего дня проводит в туалетной кабинке: прикладывается к фляжке или блюет.

А вот Мириам профсоюз оказал только номинальную поддержку. В результате она с работы ушла. И только несколько лет спустя, сменив еще несколько работ, услышала зов к жизни, которую и ведет в настоящий момент.

Сидя за столиком, просматривая какие-то списки, она подняла голову, когда я приблизился к сестринскому посту.

— А вот идет юный мистер Томас, как всегда окутанный облаком загадочности.

В отличие от сестры Анжелы, аббата Бернара и брата Костяшки, она ничего не знает о моем даре. Мастер-ключ и другие привилегии интригуют ее, и, возможно, она о чем-то догадывается, но лишних вопросов не задает.

— Боюсь, сестра Мириам, вы принимаете за загадочность мое постоянное состояние недоумения.

Если бы о ней все-таки сняли фильм, продюсеры поступили бы правильно, пригласив на главную роль Королеву Латифу,[18] а не Холли Берри. Сестра Мириам и по комплекции, и по манере держаться больше походила на Латифу, да еще и обладала королевской харизмой.

Ко мне она относится дружелюбно, но при этом с некоторой настороженностью, словно знает: я определенно что-то скрываю, пусть даже и не набедокурил.

— Томас — это английское имя, — заметила она, — но, похоже, у тебя в семье были ирландские корни, учитывая, как легко слетает ложь с твоего языка, словно ты намазываешь теплое масло на булочку.

— Никакой ирландской крови, будьте уверены. Но если бы вы знали мою семью, то согласились бы, что во мне есть странная кровь.

— Ты не думаешь, что удивил меня этим, дорогой?

— Нет, не думаю. Могу я задать вам несколько вопросов о Джейкобе из четырнадцатой комнаты?

— Женщина, которую он рисует, его мать.

Иногда у меня возникает ощущение, что сестра Мириам умеет читать мысли других.

— Его мать. Я так и подумал. Когда она умерла?

— Двенадцать лет тому назад, когда ему было тринадцать. Он был с ней очень близок. И она, похоже, очень любила его.

— А отец?

Сестра Мириам помрачнела.

— О нем ничего не известно. Мать Джейкоба не была замужем. Перед смертью она устроила сына в интернат при другой церкви. Когда мы открылись, его перевели сюда.

— Мы с ним поговорили, но понять его не так-то просто.

Вот тут на лице сестры Мириам отразилось удивление.

— Джейкоб говорил с тобой, дорогой?

— В этом есть что-то необычное?

— С большинством людей он не говорит. Слишком застенчивый. Я иной раз могу вытащить его из кокона… — Она наклонилась вперед, всмотрелась в меня. — Мне не следовало удивляться тому, что он с тобой заговорил. Совершенно не следовало. В тебе есть что-то особенное, заставляющее людей открываться, не так ли, дорогой?

— Может, все дело в том, что я умею слушать.

— Нет, — она покачала головой. — Не в этом. Ты не просто умеешь слушать. Ты потрясающе слушаешь, дорогой.

— Спасибо, сестра.

— Ты видел, как малиновка сидит на лужайке, склонив голову, пытается услышать червяков, которые ползают в земле под травой? Если бы ты сел рядом с малиновкой, то услышал бы червяка первым.

— Интересно. Весной нужно будет попробовать. Так или иначе, разговор у него загадочный. Он говорил о дне, когда ему не разрешили выйти в океан, но, цитирую, «они пришли, и зазвонил колокол».

— «Никогда не видел, где звонил колокол, — процитировала сестра Мириам, — и океан движется, поэтому колокол, который звонил, переместился куда-то еще».

— Вы знаете, что он хочет этим сказать? — спросил я.

— Пепел его матери развеяли над морем. Под колокольный звон. Джейкобу рассказали об этом.

Память услужливо подсказала: «Джейкоб только боится, что поплывет не в ту сторону, когда придет темнота».

— Ясно, — я вновь почувствовал себя Шерлоком. — Он тревожится, что не знает места, где рассеяли пепел, он знает, что океан всегда движется, вот и боится, что не сможет найти ее, когда умрет.

— Бедный мальчик. Я тысячу раз говорила ему, что она на Небесах и придет день, когда они вновь будут вместе, но мысленная картинка, на которой ее уносит океан, такая яркая, что стереть ее нет никакой возможности.

Мне захотелось вернуться в комнату четырнадцать и обнять Джейкоба. Объятьями, возможно, и не поможешь, но хуже от них точно не станет.

— А кто такой Кого-не-было? — спросил я. — Он боится Кого-не-было.

Сестра Мириам нахмурилась.

— Никогда не слышала, чтобы он произносил это странное имя. Кого-не-было?

— Джейкоб говорит, что он был полон черного…

— Черного?

— Я не знаю, что это означает. По его словам, он был полон черного, когда пришел Кого-не-было и сказал: «Пусть он умрет». Это было давно, до океана, колокола и уплытия.

— До смерти его матери, — истолковала сестра Мириам.

— Да. Совершенно верно. Но он до сих пор боится Кого-не-было.

Она вновь всмотрелась в меня, словно надеялась проткнуть взглядом окутывавшее меня облако загадочности, которое лопнуло бы, как воздушный шарик.

— Почему ты так заинтересовался Джейкобом, дорогой?

Я не мог ей сказать, что моя погибшая девушка установила со мной контакт, находясь на Той стороне, и дала знать через Юстину, еще одну милую и потерянную для этого мира девочку, что Джейкобу известен источник беды, которая может обрушиться на школу, возможно, этой ночью.

Нет, наверное, я мог бы ей все это сказать, но все могло закончиться тем, что она оттянула бы вниз нижнюю губу, и на внутренней поверхности я бы увидел совсем другую татуировку, короткую, в одно слово: «Псих».

— Его талант. Портреты на стенах. Я подумал, что это портреты его матери. Они полны любви. Задался вопросом, каково это, так сильно любить мать.

— Странно слышать такие слова.

— Почему?

— Разве ты не любишь свою мать, дорогой?

— Полагаю, что люблю. Но любовью, которая больше схожа с жалостью.