Сбоник короткой прозы Дмитрия Санина - Санин Дмитрий - Страница 16

В новостях, тем временем, показывали встречу белорусского президента Лукашенко с каким–то Раулем Кастро. Кто такой этот Кастро, Иванов по молодости лет не знал.

— Идиоты, — не отрываясь от медкарты, интимно поделился доктор, кивнув острой эспаньолкой в сторону телевизора. – Мучают только свои народы, вместо нормальной жизни… Насилуют законы экономики, насилуют людей. И почему такие болваны во власть попадают? Править должны умные, образованные, высокодуховные люди, а не всякие председатели колхозов. Только тогда в обществе будет справедливость, порядок и процветание — когда самые умные, самые духовные, встанут во главе его, и будут следовать естественным законам экономического развития. А эти – разве они понимают, что такое духовность? Ничего, кроме нищеты и насилия, породить не способны… – он закрыл медкарту и снова поднял на Иванова чёрные умные глаза, лучащиеся интеллигентностью. – Так и живут, в бездуховности и нищете.

— И ещё чёртов кризис кругом… – дипломатично поддакнул Иванов. Спасибо интеллигентному доктору – теперь он представлял, кто такой этот Кастро…

А по телевизору, тем временем, хлёстко выступил знаменитый режиссёр С.: он тоже возмущённо клеймил режимы Рауля Кастро и Лукашенко, притом в удивительно похожих выражениях.

— Сейчас возьмём пробу, — пригасил интеллигентный свет в глазах доктор, поднимаясь из–за стола. – Снимайте брюки, вставайте на тахту, на четвереньки… Вот так, на локти…

Иванов вдруг с ужасом осознал, что сейчас должно произойти… Ноги мгновенно стали ватными.

О, боже! Он много раз слышал об этом, хихикал над анекдотиками – но чтобы с ним, прямо сейчас?! Нет!!!

Доктор терпеливо ждал.

С робкой надеждой в голосе Иванов спросил:

— Доктор, а можно как–нибудь по–другому? Ну, кровь из вены… Если это вопрос денег…

— К сожалению, по–другому никак, — мягко улыбнулся доктор. – Вы не беспокойтесь, ничего страшного…

Иванов в тоскливом ужасе повиновался, и медленно, ослабевшими ногами, полез на тахту, как на эшафот. Чуть не плача, зажмурясь, он ждал — словно удара топора.

— Не напрягайтесь, — посоветовал доктор.

Иванов зажмурился ещё крепче.

— Вот Вы говорите – кризис. Только и слышно со всех сторон: «кризис», «кризис», – успокоительно философствовал доктор. — Какой ещё кризис? Кризис — он, главным образом, в головах… Не надо бояться кризиса – незримая рука рынка расставит всё по своим местам…

И доктор ловко натянул на руку перчатку, обильно намазанную вазелином.

«Незримая рука рынка…» — в панике повторял про себя Иванов, как древнее заклинание. – «Незримая рука рынка… Незримая рука рынкА–А–А–А!..»

— — — — — — —

Живая книга джунглей.

Чёрная, горячая, влажная ночь медленно отступила.

— Вижу солнце!.. — протяжно выкрикнул из далёкой выси Орёл.

Душные джунгли, задыхающиеся от горячей утренней бани, огласились торжественными хорами птиц. Птицы на разные голоса обсуждали восход. На верхних ветках ликовали: подул ветерок, видно чистое голубое небо и краешек солнца, хватает свежего воздуха… Птицы пониже торопливо подпевали. Каждая птица радостно пела вокруг себя, чтобы слышали подальше, изредка прислушиваясь к соседкам и к самым верхним. Весёлый гомон стоял до небес. Иногда птицы ненадолго отвлекались, улетая быстренько склевать пару–тройку червяков и гусениц — и скорее вернуться к своему любимому пению. Не пропустить бы нового!

Песен были миллионы. Восемь лучших песен были о восходе солнца. Девятая лучшая — о том, взойдёт ли солнце снова. Десятая лучшая песня напоминала всем, что автор песни номер три — как всегда, идиот и дятел, и сейчас опять Начнётся. Девяносто пять процентов остальных песен, уникальных и неповторимых, были о том же самом. Оставшиеся пять процентов – безнадёжно терялись в песнях о главном.

Гвалт всё усиливался.

— Не взойдёт! Ах! Вдруг не взойдёт! — тяжело переживали самые грустные.

— Идиот! Дятел! Начнётся! Нагадить ему на красную шапочку! — иногда врезались отдельные злые трели.

Но в подавляющем большинстве птицы самозабвенно и радостно передавали друг дружке весть:

— Солнце взошло! Солнце взошло! Солнце взошло! — хотя с восхода прошло уже часа два, и небо давно было затянуто горячей хмарью…

К обеду небо налилось фиолетовым мраком. Оглушительно и резко грохнуло, совсем рядом. Все испуганно замолчали, и в наступившей тишине, среди угрожающе приближающегося тяжёлого шума, далеко разнеслось счастливое карканье попугая:

— Я пр–редупреждал, пр–редупреждал, пр–редупреждал!

Попугай от счастья завис на ветке вверх лапами.

Лирохвосточка, из верхних, немедленно сложила красивую песнь, как ей страшно и как она не хочет Этого. Многие подхватили жалобными чистыми голосами. Но подавляющее большинство теперь демонически хохотало, ликуя:

— Вот дура! Он предупреждал! Он предупреждал! Он предупреждал! Вот дура!

— Сами вы дуры! — обиделась Лирохвосточка, и стала сгонять со своей ветки всех, кто назвал её дурой. Она топорщила крылышки, её сердечко отчаянно стучало: так горько разочаровываться в приличных птицах…

— Дуро! Дуро! Дуро! — слышалось с соседних веток. — Тупая Лирохвосточка — в Тёплых Пёрышках! Гламурное дуро!

Лирохвосточка немедленно с гордостью оглядела свои нарядные и уютные тёплые пёрышки. Ну разумеется, они все завидовали…

Стало совсем темно. И началось… Вспыхнули одновременно десятки ломаных молний, над джунглями встал непрерывный грохот. Налетевший шквал вывалил тонны воды, согнул деревья. Свежести он не принёс — казалось, вода льётся на раскалённую плиту, и взлетает обратно душным горячим паром. Горячий ветер рвал джунгли в клочья. Задержавшегося в высоте Орла швырнуло о торчащий из джунглей утёс. Нахохлившиеся птицы жались к стволам, отчаянно цеплялись когтями за ветви. Им было очень, очень страшно…

Но вскоре ливень прекратился. Посветлело. Гром укатился в мутную даль. Птицы отряхивались.

— Орла убило! – первой запела Лирохвосточка — печальным, красивым голоском.

— Орёл погиб! — засвистели вокруг. — Как жаль! Что мы будем делать?!

— Орёл был дрянью, дрянью, дрянью! – со злобным наслаждением вывел кто–то.

— Ах! Уходи прочь! – в гневе погнала его Лирохвосточка со своей ветки. — Как можно петь такие противные гадости?

Долго ещё джунгли волнами гомонили, из конца в конец:

— Как жаль! Как жаль! Что мы будем делать?!

— Нет, Орёл был дрянью!

И тут снова заорал Попугай, близоруко оглядываясь:

— Солнце уходит, дур–рачьё! Взойдёт ли оно снова?!

Джунгли немедленно взорвались торопливыми прощальными трелями:

— Солнце уходит! Не взойдёт! Ах! Вдруг не взойдёт!

Все спешили выразить своё сомнение. Как можно красивее и громче. Но самую красивую песню об этом сложил, как всегда, Номер Первый. Над джунглями летела горестная мелодичная тоска…

Уходил удушливый влажный день, наваливалась горячая тяжёлая ночь. Птицы замолкали, набираясь сил перед новым днём, который принесёт новые важные темы для песен. Если он наступит, конечно…

Старый толстый удав, сменивший уже двести шкур, сыто дремал, обняв ветку. Он обожал пение птиц. В песнях он не разбирался, но благодаря пению всегда отлично знал, не трогаясь с места, сколько и где имеется певуний, и чем занята каждая. Можно неторопливо подползать – никто и не заметит исчезновения соседки, увлечённый собственными трелями…

***

А внизу, под ярусами ветвей, среди вечной грязи и липких испарений, копошилась своим чередом другая жизнь — унылая, плоская, как сама земля, незаметная сверху. Ползали толстые жуткие змеи, топали и трещали ветвями слоны. Кого–то всё время жрали. Угрюмые обезьяны — не умеющие петь и летать, вечно грязные и лохматые, обленившиеся до того, что перестали влезать на деревья — учились пользоваться пальцами, камнями и палками. У них пока получалось плохо; они впадали в раздражение, ссорились, яростно щеря друг на друга крепкие клыки, ухающе переругивались примитивным мемом из трёх букв.