Столкновение цивилизаций - Хантингтон Самюэль - Страница 88

Во всех этих районах отношения между мусульманами и народами иных цивилизаций — католической, протестантской, православной, индуистской, китайской, буддистской, еврейской — носили, как правило, антагонистический [c.415] характер; в прошлом в большинстве случаев напряженность в какой-то момент выплескивалась в насильственные действия, и 1990-е годы также не стали исключением. На какой бы участок периметра ислама ни взглянуть, мусульмане никак не могут мирно ужиться со своими соседями. Естественно, возникает вопрос — будет ли в равной мере справедлива подобная модель конфликта конца двадцатого века между мусульманскими и не-мусульманскими группами, если ее перенести на отношения между группами, принадлежащими к другим цивилизациям? На самом деле это не так. Мусульмане составляют около одной пятой от всего населения земного шара, но в 1990-х годах они участвовали в намного большем числе межгрупповых актов насилия, чем люди из любой другой цивилизации. Свидетельств тому — множество.

1. Мусульмане были участниками двадцати шести из пятидесяти этнополитических конфликтов 1993-1994 годов, проанализированных Тэдом Робертом Гурром (Таблица 10.1). Двадцать из этих конфликтов происходили между группами из различных цивилизаций, пятнадцать из них между мусульманами и не-мусульманами. Короче говоря, имело место втрое больше межцивилизационных конфликтов с участием мусульман, чем конфликтов между всеми не-мусульманскими цивилизациями. Конфликты внутри ислама также были более многочисленны, чем внутри любой другой цивилизации, включая племенные конфликты в Африке. В противоположность исламу, Запад был вовлечен всего лишь в два внутрицивилизационных и в два межцивилизационных конфликта. Для конфликтов с участием мусульман также характерны многочисленные жертвы. Из шести войн, в которых, по оценкам Гурра, погибло 200 000 или больше человек, три (Судан, Босния, Восточный Тимор) происходили между мусульманами и не-мусульманами, два (Сомали, Ирак-курды) между мусульманами и только в одном (Ангола) участвовали исключительно немусульмане. [c.416]

2. Газета NewYorkTimes привела список из сорока восьми районов, в которых в 1993 году происходило примерно пятьдесят девять этнических конфликтов. В половине из названных мест мусульмане сталкивались с другими мусульманами или с не-мусульманами. В тридцати одном случае из пятидесяти девяти конфликты происходили между группами из различных цивилизаций, и, согласуясь с данными Гурра, две трети (двадцать один) из этих межцивилизационных конфликтов разворачивались между мусульманами и остальными (Таблица 10.2).

3. В исследовании Рут Леджер Сивард показано, что в 1992 году шло двадцать девять войн (таковыми, по определению, считались конфликты, приводившие к гибели 1000 или более человек в год). Девять из двенадцати межцивилизационных конфликтов были между мусульманами и не-мусульманами, и снова мусульмане принимали участие в большем числе войн, чем люди из какой бы то ни было другой цивилизации.

Я воспользовался классификацией конфликтов по Гурру, за исключением того, что переставил китайско-тибетский конфликт, который он классифицировал как нецивилизационный, в межцивилизационную категорию, поскольку очевидно, что это — столкновение конфуцианских ханьских китайцев и тибетцев-буддистов ламаистского толка. [c.417]

Таким образом, эти разные статистические данные приводят к одному и тому же заключению: в начале 1990-х годов мусульмане были вовлечены в большее число актов межгруппового насилия, чем не-мусульмане, и от двух третей до трех четвертей межцивилизационных войн происходило между мусульманами и не-мусульманами. Границы ислама и в самом деле кровавы.

К выводу о предрасположенности мусульман к насилию в конфликтах подталкивает и степень милитаризма мусульманских государств. В 1980-х годах процентные соотношения вооруженных сил (которые определяются численностью военнослужащих на 1000 человек) и индексы военных усилий (соотношение вооруженных сил с поправкой на национальное богатство страны) в мусульманских странах были существенно выше, чем у других. В христианских странах все с точностью до наоборот. Средние значения соотношений вооруженных сил и индексы военных усилий у мусульманских стран примерно вдвое превышают те же показатели [c.418] христианских стран (Таблица 10.3). “Вполне очевидно, — заключает Джеймс Пэйн, — что существует прямая связь между исламом и милитаризмом”.

Для мусульманских государств также характерна ярко выраженная тенденция прибегать к насилию в международных кризисах; так, из 142 кризисов, в которые были вовлечены мусульманские страны в период между 1928-м и 1979 годами, они воспользовались силой для разрешения 76 из них. В 25 случаях сила была главным средством разрешения кризисной ситуации; в 51 кризисе мусульманские страны использовали насилие в качестве дополнительной меры. Когда мусульманские государства использовали насилие, то степень его была весьма высока: к полномасштабной войне они прибегали в 41 % случаев и вступали в крупные столкновения еще в 38% случаев. В то время как мусульманские страны прибегали к насилию в 53,5% кризисов, силовые методы были использованы Соединенным королевством всего лишь в 11,5%, США — в 17,9% и Советским Союзом — в 28,5% кризисов, в которые были вовлечены эти страны. Среди великих держав только у Китая тенденция применять силовые способы разрешения своих споров больше, чем у мусульманских стран: он использовал силу в [c.419] 76,9% кризисов. Мусульманская воинственность и предрасположенность к силовым решениям конфликтов являются реальностью конца двадцатого века, и этого не могут отрицать ни мусульмане, ни не-мусульмане.

Причины: история, демография, политика

Какими факторами обусловлен всплеск в конце двадцатого века войн вдоль линий разлома и ведущая роль мусульман в таких конфликтах? Во-первых, эти войны имеют свои корни в истории. В прошлом бывало, что между разными цивилизационными группами периодически случались акты насилия по линии разломов, и в настоящем живут воспоминания о прошлых событиях, что, в свою очередь, по обе стороны конфликта порождает страхи и чувство тревоги. Мусульмане и индусы на полуострове Индостан, кавказские народы и русские на Северном Кавказе, армяне и турки в Закавказье, арабы и евреи в Палестине, католики, мусульмане и православные на Балканах, русские и турки от Балкан до Средней Азии, сингальцы и тамилы на Шри-Ланке, арабы и черные по всей Африке — все это примеры взаимоотношений, когда на протяжении веков периоды взаимной подозрительности чередовались с жестокими вспышками насилия. Историческое наследие конфликтов существует, и им пользуются те, кто считает это выгодным для себя. В подобных взаимоотношениях история оживает и вселяет страх.

Однако история то затихающей, то вновь разгорающейся бойни не способна сама по себе объяснить, почему в конце двадцатого века вновь началась полоса насилия. Ведь, как указывали многие, сербы, хорваты и мусульмане десятилетиями спокойно уживались вместе в Югославии. Мусульмане и индусы вполне мирно соседствовали в Индии. [c.420] В Советском Союзе жили вместе многие этнические и религиозные группы, не считая нескольких явных исключений (но тому причиной была политика советского правительства). Тамилы и сингальцы также спокойно сосуществовали на острове, который часто описывали как тропический рай. Ход истории не мешал тому, чтобы эти относительно миролюбивые отношения преобладали на значительных отрезках времени; следовательно, история сама по себе не может объяснить нарушения мира. Должно быть, в последние десятилетия двадцатого века в процесс вмешались другие факторы. Одним из таких факторов стали изменения в демографическом балансе. Численный рост одной группы порождает политическое, экономическое и социальное давление на другие группы и вызывает ответное противодействие. Что более важно, он вызывает военное давление на демографически менее динамичные группы. Крушение в начале 1970-х годов тридцатилетнего конституционного порядка в Ливане в значительной мере стало результатом резкого прироста шиитского населения относительно христиан-маронитов. На Шри-Ланке, как показал Гэри Фуллер, пик сингалезского националистического мятежа в 1970-х годах и тамильского восстания в конце 1980-х годов в точности совпал с годами, когда “молодежная волна” людей от пятнадцати до двадцати четырех лет в этих группах превосходил 20 процентов от общей численности группы (см. рисунок 10.1). Как подметил один американский дипломат на Шри-Ланке, практически все сингалезские повстанцы были не старше двадцати четырех лет, и “Тигры Тамила”, как сообщалось, были “уникальны в своем роде, поскольку опорой им служила, по сути, детская армия”, ряды которой пополняли “мальчики и девочки, едва достигшие одиннадцати лет”, а погибшие в боях даже “еще были подростками на момент гибели, лишь нескольким исполнилось восемнадцать”. “Тигры”, как отмечал “Экономист”, вели “войну несовершеннолетних”. Аналогичным [c.421] образом войны по линии разлома между русскими и мусульманскими народами на юге подпитывались значительной разницей в приросте населения. В начале 1990-х годов общий коэффициент рождаемости в Российской Федерации составлял 1,5, в то время как в мусульманских среднеазиатских республиках бывшего СССР этот коэффициент равнялся 4,4, а показатель общего прироста населения (общая, т.е. из расчета на 1000 человек, рождаемость минус общая смертность) в конце 1980-х годов у последних в пять-шесть раз превосходил показатель России. В 1980-х годах численность чеченцев увеличились на 26 процентов, и Чечня была одним из самых густонаселенных мест в России; высокая рождаемость в республике привела к появлению переселенцев и боевиков. Аналогично высокие показатели рождаемости мусульман и миграция в Кашмир из Пакистана стали причиной возобновления сопротивления индийскому правлению.