Столкновение цивилизаций - Хантингтон Самюэль - Страница 54

Однако те же выборы увеличили вероятность выхода западной части страны из состава Украины, которая все больше и больше сближалась у Россией. Некоторые россияне могли поддержать это. Как выразился один российский генерал, “Украина, вернее, Восточная Украина вернется к нам через пять, десять или пятнадцать лет. Западная Украина пусть катится к черту!”. Такой “обрезок” униатской и прозападной Украины может стать жизнеспособным только при активной и серьезной поддержке Запада. Такая, поддержка, в свою очередь, может быть оказана только в случае значительного ухудшения отношений между Россией и Западом, вплоть до уровня противостояния времен “холодной войны”.

Третий, и наиболее вероятный сценарий выглядит так: Украина останется единой, останется расколотой, останется независимой и в целом будет тесно сотрудничать с Россией. После решения вопросов переходного времени — о ядерном оружии и вооруженных силах — наиболее серьезной [c.258] проблемой станут экономические вопросы, решение которых будет отчасти облегчаться общей культурой и тесными личными связями. По словам Джона Моррисона, российско-украинские отношения значат для Восточной Европы то же самое, что франко-немецкие для Западной. Точно так же, как последние две страны образуют ядро Европейского Союза, первые две являются стержнем, необходимым для единства православного мира.

Большой Китай и его “сфера совместного процветания”

Китай исторически считал, что он объединяет следующие части: “синскую зону”, куда входит Корея и Вьетнам, острова Лиу-Чиу и, временами, Япония; “внутреннюю азиатскую зону”, населенную не-китайцами: маньчжурами, монголами, уйгурами, тюрками и тибетцами, которых нужно контролировать по соображениям безопасности; а также “внешнюю зону” варваров, от которых тем не менее “ожидается, что они отдадут должное и признают превосходство Китая”. Современная синская цивилизация приобретает знакомую структуру: центральное ядро — ханьский Китай; отдаленные провинции, которые являются частью Китая, но обладают значительной автономией; провинции, официально являющиеся частью Китая, но имеющие значительную часть не-китайского населения из других цивилизаций (Тибет, Синцзян); и китайские общества, которые станут или могут стать частью Китая с центром в Пекине на определенных условиях (Гонконг, Тайвань); одно преимущественно китайское государство, все более ориентированное на Пекин (Сингапур); крайне влиятельное китайское население в Таиланде, Вьетнаме, Малайзии, Индонезии и на Филиппинах, а также не-китайские страны (Северная и Южная Кореи, Вьетнам), которые тем [c.259] не менее разделяют многие составляющие китайской конфуцианской культуры.

В 1950— е Китай определял себя как союзника Советского Союза. Затем, после китайско-советского раскола, он увидел себя в роли предводителя третьего мира в борьбе с обеими сверхдержавами, что повлекло за собой значительные издержки и немногочисленные преимущества. После смены американской политики при администрации Никсона Китай попытался стать третьим участником в игре “баланс власти между двумя сверхдержавами”, уравновесив в 1970-х США, которые тогда казались слабыми, но затем, в 1980-е, когда военный потенциал Соединенных Штатов возрос, а СССР испытывал экономические трудности и увяз Афганистане, Китай занял равноудаленною позицию. С окончанием состязания двух сверхдержав, однако, “китайская карта” потеряла свою ценность, и Китаю пришлось снова переопределять свою роль на мировой арене. Он поставил перед собой две задачи: стать центром китайской культуры, стержневой страной, цивилизационным мандатом, на который будут ориентироваться все остальные китайские сообщества, и восстановить утраченное в девятнадцатом веке историческое значение ведущей державы в Восточной Азии.

Эти намерения Китая видны в следующем: во-первых, в том способе, при помощи которого Китай описывает свою позицию на мировой арене; во-вторых, в той степени, в которой зарубежные китайцы принимают участие в экономической жизни Китая, и, в-третьих, во все усиливающихся связях Китая с тремя основными (помимо самого Китая) китайскими сообществами: Гонконгом, Тайванем и Сингапуром, а также все более явной ориентации на Китай стран Юго-Восточной Азии, где Китай имеет значительное политическое влияние.

Китайское правительство рассматривает материковый Китай как стержневую страну своей цивилизации, на которую следует ориентироваться все остальным [c.260] сообществам. Давным-давно отказавшись от идеи отстаивания своих интересов через местные коммунистические партии, правительство пытается “представить себя как всемирного носителя китайской идеи”. Для пекинского правительства люди китайского происхождения, даже с другим гражданством, являются членами сообщества и посему в некоторой мере подвластны китайскому правительству. Китайская идентичность определяется расовыми понятиями. Китайцы, как выразился один исследователь из РКС, это люди одной “расы, крови и культуры”. В середине 1990-х эта тема все чаще поднималась в правительственных и общественных кругах Китая. Для жителей Китая и тех людей китайского происхождения, кто живет в не-китайских обществах, “проверка зеркалом” становится проверкой того, кем они являются: “Подойди к зеркалу и посмотри на себя, — вот напоминание ориентированных на Пекин китайцев тем соотечественникам, кто старается ассимилироваться в зарубежных странах. Китайская диаспора, то есть huaren,, люди китайского происхождения, в отличие от zhongguoren, или жителей государства Китай, все чаще озвучивают идею “культурного Китая” как проявления их gonsh, или общего сознания. Китайская идентичность, которая в двадцатом веке подвергалась многочисленным нападкам со стороны Запада, теперь находится в процессе переопределения, и в этом помогают выдержавшие проверку временем составляющие китайской культуры.

Исторически эта идентификация совпадала также и с различными взаимоотношениями с центральными властями китайского государства. Это чувство культурной идентичности облегчает рост экономических взаимоотношений между несколькими Китаями, что стало основным фактором, обусловившим экономический рост как материкового Китая, так и других обществ, и обеспечило тем самым материальный и психологический стимул для усиления китайской культурной идентичности. [c.261]

“Большой Китай”, таким образом, это не просто абстрактное понятие. Это быстро растущая культурная и экономическая реалия, которая уже начала становиться политической. Благодаря китайцам в 1980-е и 1990-е годы имел место бурный экономический рост: на материковой части, у Тигров (три из четырех Тигров — китайские общества), и в Юго-Восточной Азии. Экономика Восточной Азии все больше концентрируется вокруг Китая, и Китай все сильнее доминирует в ней. Китайцы из Гонконга, Тайваня и Сингапура предоставили основную часть капиталов, которые вызвали резкий подъем экономики материкового Китая в 1990-х. Зарубежные китайцы доминируют в экономиках стран Юго-Восточной Азии. К началу 1990-х годов китайцы составляли 1% населения Филиппин, но отвечали за 35% продаж местных фирм. В середине 1980-х в Индонезии китайцев было 2 — 3 процента от общего населения, но в их руках было сосредоточено около 70% местного частного капитала. Семнадцать из двадцати пяти крупнейших компаний контролировались китайцами, а один китайский конгломерат давал 5% ВНП Индонезии. В начале 1990-х китайцы составляли 10% населения Таиланда, но владели девятью из десяти крупнейших фирм и отвечали за 50% ВНП. Китайцы составляют примерно одну треть населения Малайзии, но экономика почти полностью в их руках. Вся восточно-азиатская экономика вне Японии и Кореи — это, по сути, китайская экономика.