Троглодит - Щеглов Дмитрий - Страница 16

– А как ты смог оттуда выбраться?

– Да, помолчите вы ради бога!

– Варламыч! Мы слушаем тебя!

Насладившись всеобщим вниманием, старик стал дальше рассказывать.

– Рожа за кустами исчезла. Отец постоял, подумал и двинулся вглубь острова. Смотрит, посередине острова стоит длинная изба, по архитектурным достоинствам больше похожая на сарай. Вход в нее занавешен пологом из лосиной шкуры. Изба наполовину ушла в землю, а внутри разделена на две части, одна – женская, куда имели доступ только матери с детьми, и вторая – общая, где толокся остальной народ. Все это отец узнал потом, а пока он стоит на поляне перед этим почернелым от времени строением, а на него, вооруженные луками и рогатинами враждебно смотрят несколько особей мужского пола с раскосыми глазами.

– Честь имею, князь Багрятинский! – в шутку сказал мой отец, который понял, что попал из огня в полымя.

– Конязь! Конязь! – обрадовано воскликнули охотники, опустили оружие, поклонились и залопотали с ним на непонятном языке. Отец обрадовался тому, что они не первобытные каннибалы, а волею случая оторвавшиеся от человеческой цивилизации вполне разумные люди. Он немного успокоился и показал на меня, жестами предлагая напоить и накормить меня. На крик одного из мужчин, из избы-сарая вышла Гульчатай.

– Ну, ты дед и заливаешь на старости лет!

– Скажи еще, в шелковых шальварах вышла!

Варламыч совершенно не обиделся на ехидную реплику.

– Представьте себе, – ответил он, – Гульчатай вышла в шароварах, только не в шелковых, а в кожаных. Глянула она на моего отца долгим, долгим, продолжительным взглядом и забрала меня вместе с люлькой. А потом у них начался пир. Охотники убили оленя, зажарили его, и стали угощать отца самыми лакомыми частями оленьей туши – печенью и сердцем.

Варламыч на минуту замолчал.

– Дед! А почему ты там прожил только десять лет?

– Варламыч! Ты про клады, обещал рассказать!

– А что это за люди были?

Нетерпеливые возгласы остались без ответа. Дед пропутешествовал по времени и потерялся в своем далеком прошлом. То ли порыв ветра, то ли ностальгия по далекому детству, выжали из старческих глаз скупую слезу. Варламыч не стал стесняться ее, а просто сказал:

– Спрашиваете, что это за люди были? Отец узнал у них. Это были потомки баскака Эльчибея, который собирал на Руси дань во времена татаро-монгольского ига. Побил их и загнал на этот остров пьяный воевода Борис Рваное Ухо. Женку у него увели.

– Неужто Гульчатай?

– Нет! Устиньюшку! Поняли тогда несколько оставшихся в живых монгольских воинов, что если уйдут отсюда, то перебьют их на обратном пути окончательно. Дороги везде перекрыты, воевода трезвый, злой! Да и стимул у них был остаться. Собранная дань с ними была, можно было подождать, пока Мамай в ящик сыграет, и по-тихому приватизировать ордынское добро. Кто их станет искать? И в то время ушлые и вороватые были. Только сами себя перехитрили. Застряли на двадцать поколений на этом острове, пока с ними беда не приключилась.

– А что там было в этой дани?

Наступила поразительная тишина. Сейчас Варламыч должен был начать развешивать самую отборную клюкву на уши слушателям.

– Что было в дани, спрашиваете? А вот что там было. В дальнем, холодном конце избы-сарая был погреб, куда летом пряталось мясо. Это было единственное место, которое закрывалось опускной дверью. Один раз и я туда попал. Мешки с данью видно давно сгнили и золотые монеты кучей лежали на земле. Много монет было.

– А кубки, чаши были там?

– Где в подполе? – спросил Варламыч. – Нет, в подполе их не было, мы их использовали как посуду за столом. Там была лишь огромная куча золотых монет. Золотые монеты к нашему приходу особенно никто не берег. Чаши, да, ценились, а монеты нет. Детишки ими играли в пристенок. Смутно островитяне представляли их ценность, там другое ценилось. У отца, когда он появился на острове, за поясом был охотничий нож, немецкой стали. Так на него как на полубога смотрели. Конязь одним словом, выгнанный собственным племенем.

В любом сообществе всегда найдется недовольный диссидент. Вот и у нас в плотной толпе окружившей деда-рассказчика, объявился свой собственный критик. Он непочтительно перебил дедка.

– Варламыч, а Варламыч, за то время что ты прожил с этими потомками татаро-монгол, ты должен был выучить их язык. Правильно?

– Правильно. Я его и выучил!

Очередной раз наступила напряженная тишина.

– Скажи, что-нибудь!

– Что?

– Обругай его! – раздалось из толпы.

– Пожалуйста! Тонгуз малай тукта!

– Что это означает?

– Дословно – великовозрастный сын свиньи умолкни!

Классно Варламыч уел молодого невежу. Послышались одобрительные крики:

– Не нравится, не слушай!

– А ведь верно сказал, – кто-то радостно воскликнул, как будто сделал мировое открытие, – тонгуз – это свинья!

Диссидента непочтительно вытолкали за круг. Вокруг Варламыча столпились еще сильнее, чтобы выслушать историю про клады до конца. Забулькала сорокоградусная жидкость, подогревая пыл рассказчика. Дедок прокашлялся и спросил притихшую толпу:

– Ах, сбили! На чем я остановился, напомните?

Естественно все в один голос закричали, что он остановился на золотых монетах, огромной кучей сваленной в подполе.

– Ага! Только один день я смотрю, отец мой кожаной сумой стал переносить золотые монеты на дальний конец острова. «Зачем это делаешь, кому они нужны»? – спрашиваю я его. А он мне отвечает, что нельзя все яйца держать в одном лукошке. Взял и выпорол меня прямо над ямой, где закопал вторую половину татарской дани. На всю жизнь я запомнил это место. «Пригодится еще тебе в жизни, когда отсюда выйдем», сказал он. Многое я позабыл, а как порол меня отец, помню, и то место помню. В тот последний год, тревожно стало у нас по вечерам. Наши мужчины ходили хмурые. Уходить наше племя собралось зимой с этого острова. Дикие люди рядом появились.

– Да уж куда дичее вас? – раздался тот же обиженный голос местного диссидента. Варламыч коротко ответил.

– Представь, что бывают и дичее, слышал про йети? Я уже большой был, десять лет. Белке в глаз из лука попадал. Отец мне потихоньку и говорит, пора мол нам отсюда выбираться. Если кого убил или поранил десять лет назад, то амнистия должна быть, простят, на войну спишут. А план у него был такой. Пусть племя идет в одну сторону, а мы пойдем в другую, к людям. Так мы с ним и порешили. Готовил меня отец к встрече с большой жизнью. Рассказывал про большие города, про многоэтажные дома, про четырехколесные самоходные тележки, про лезвия для бритья. Азбуку мы с ним выучили и даже решали арифметические задачи. Мысленно я все мог представить, только одно непонятно мне было, как наш сарай может быть многоэтажным? Только мысленно сооружу я его, как он у меня тут же разваливается.

Нас вместе с отцом десять человек всего было в племени. Четыре взрослых мужчины, три женщины и трое детей. Я думаю, ничего бы с нами не случилось, если бы у нас были собаки. Они бы давно учуяли врагов. Только собак не было, проспали мы беду.

Как сейчас помню, весь день и всю ночь мела поземка, племя наше блаженствовало в тепле, и прошляпило опасность.

Дикие люди напали на нас под утро. Их тоже немного было. Но это были звери, под два метра ростом, глыба мускулов и шерсти, злобный взгляд и неестественная жестокость. Когда они ворвались в нашу избу-сарай, началось натурально побоище. Наши стрелы они выдергивали из себя и становились еще свирепее. Крушили все подряд. Предводитель их шел сзади, а впереди бились молодые звери. На их стороне была внезапность – они побеждали.

Отец схватил меня сонного в охапку и поволок в дальний конец избы. Там был прорублен небольшой выход и складированы наши небольшие запасы. Пока я оделся, скоротечная битва закончилась. Наших побили. Предводитель-зверь протрубил победный клич! – Аб-баб-ба!

Мы с отцом в последнюю минуту успели выскользнуть из сарая. Только недалеко мы убежали. Наше ордынское племя лыжами не пользовалось, оно умело плести лишь снегоступы. Однако отец, готовясь к этому походу, выстрогал мне в прошлом году широкие охотничьи лыжи, на них я и стал. А сам он пошел рядом со мной на снегоступах плетеных из ивовых прутьев. Мы шли зимним болотом. В какую сторону идти к людям, отец знал.