Троглодит - Щеглов Дмитрий - Страница 1

Дмитрий Щеглов

Троглодит

Глава I. Новогодние подарки

В конце летних каникул, когда я собрался в Москву, на автобусную остановку проводить меня пришла Настя. Нет, она была не одна. С ней рядом был еще мой дружок Данила, но он не оставил заметной зарубки в моей памяти. Так, вроде стояла рядом большая бочка, пыхтела, размахивала руками, о чем-то говорила, и даже смеялась. Ничего из сказанного Данилой я не запомнил. Да и что умного, кроме солдафонских острот, может выдать этот обжора? Ничего!

Хотя, справедливости ради надо сказать, мой дружок всегда рад подставить дружеское плечо. Вот и в тот раз, он нес до автобусной станции пакет со снедью, тот, что собрала мне в дорогу бабушка.

Мы с Настей шли впереди, а он сзади. Через каждые три минуты будто сверяясь с хронометром, он произносил одну и ту же фразу:

– Чем это Макс так вкусно из пакета пахнет?

Я ему коротко отвечал:

– Пирожками!

Не жмот, я, нет! И старики у меня гостеприимные. Сроду не отпустят гостя, чтобы не положить ему в карман какой-нибудь гостинец. Просто, получилось так, что когда Данила прибежал к дому моего деда, то к столу опоздал. Дожидаясь его, мы уже плотно позавтракали, повыглядывали сто раз в окошко, проверили десять раз наличие билета, наконец, присели на дорожку, а его все нет и нет.

Вылетел из-за угла, запыхавшийся, он в тот момент, когда за калиткой я водружал себе на спину рюкзак. Глубокое разочарование, если не сказать больше, крушение веры в благие дела и намерения человечества кистью большого художника было написано на его лице. Как же так, мол, вот я, успел, прискакал, а вы уже встали из-за стола. Данила попробовал вернуть нас в дом, поближе к кухне.

– А вы на дорожку не забыли посидеть?

Хитрость его была шита белыми нитками. Дед усмехнулся в прокуренные усы и пробасил:

– Что ж ты спишь так долго, ну чисто медведь! Мы тебя ждали, ждали и замучились ждать! Вон, Максим поминутно вскакивал, выглядывал, даже стекла на окне тряпкой протирал, а тебя нет и нет! Не обессудь, не дождались тебя!

И тут мой дружок поступил со мной по-свински. Сказал то, о чем воспитанные люди предпочитают умалчивать:

– Это он не меня, это он Настю выглядывал!

Ах ты, скотина! Ах ты, урод! Бестолочь беспросветная! Деревенщина неотесанная! К этому бестактному чудовищу традиционные эпитеты не подходили, поэтому я мысленно припечатывал его такими нелестными определениями. Дорисовав картину выволочки пустобреха, виртуальным пинком под зад, я самым безразличным тоном заявил:

– Мы вчера с ней попрощались!

Врал я самым непотребным образом, лукавил, как говорят политики, когда хотят уличить друг друга во лжи. С Настей у меня был уговор, что мы с Данилой пройдем мимо ее дома, и там она к нам присоединится. А бабушка, жалея провокатора-златоуста, моего дружка Данилу, предложила исправить ошибку:

– Ты Данилушка, как только посадишь Максимку на автобус, возвращайся к нам, я на твою долю оставила и пирожков, и кулебяки. А то, нехорошо получилось, ждали-ждали мы тебя и не дождались…

Я подумал, что если сейчас мой приятель начнет снова уверять стариков, что к предмету вожделенного ожидания он не имеет никакого отношения, я его просто убью на месте.

– Пусть Макс не волнуется и спокойно едет! – заявил Данила, – он может не сомневаться, я непременно зайду. Иначе! – мой дружок изобразил на лице мировую скорбь, и умело польстил моей бабушке, – разразится трагедия почище шекспировской. Вчера весь день мечтал о ваших пирожках, а сегодня даже не попробовал их! Казнить меня за это мало!

– Вот и ладно! Проводишь и заходи! – согласилась старушка.

А пройдоха, шел сзади нас с Настей и откровенно набивался на дегустацию содержимого пакета, который вызвался нести.

– Тяжелый он у тебя что-то! И чего такую тяжесть таскать?

Я делал вид, что не понимаю его явных намеков. Пирожков мне было не жалко, до Москвы два часа езды, не успею проголодаться. Пусть соня помучается до автобусной станции, культурные люди не едят на ходу. На фоне его нестерпимых брюхо-ненасытных мук мы вели с Настей возвышенный разговор о природе, о предназначении человека, о реинкарнации. Начинался он с философской подходцей, издалека, и звучал приблизительно так:

– Как ты думаешь, Макс, – спросила Настя, – память человеческая, от рождения неотъемлемое свойство гомо сапиенса или благоприобретенная в результате опыта способность человека сохранять впечатления и переживания?

В отличие от Данилы, чья система мировоззрения, если о таковой вообще можно говорить, затейливо объединяет стихийный материализм с крайним мистицизмом, я считал себя закоренелым идеалистом, поэтому, не долго думая, ответил:

– Я думаю, память в нас заложена от природы! Мы еще родиться не успеем, а уже как диссиденты орать начинаем, то нам – не так, это нам – не эдак!

Настя не была со мной согласна.

– А я думаю, что каждый индивид только в результате общения с природой или с подобным себе, на всю жизнь оставляет на сердце незаживающие рубцы, которые образуют память. Посмотри вот на озеро, разве оно не прекрасно в лучах восходящего солнца? Разве можно забыть такую красоту?

– Конечно, нельзя!

Путь на автобусную остановку у нас проходил по берегу искусственного водохранилища. Настя остановилась, пропуская вперед Данилу. Зря она это сделала. Пока он шел позади нас, наш разговор ему не был слышен. Но как только мой дружок выскочил вперед, любой возвышенный бряк стал достигать его ушей. Насте показалось, что она тихо спросила:

– А ты Максим, когда уедешь, будешь вспоминать о нас с Данилой?

Расплывчато сформулированный вопрос имел под собой вполне определенный контекст, о чем не преминул залепить со всей откровенностью наш дружок.

– А чего о тебе провинция, вспоминать? – неожиданно повернулся он к Насте. – У него знаешь, какие одноклассницы в Москве? Я видел фотографию, справные все, у каждой курдюк с пуд, не меньше. Не чета тебе. Он с ними если пойдет танцевать, так хоть руку будет куда положить, а не то, что у тебя, за талию обнимешь, и не знаешь, то ли это позвоночник, то ли талия. Ты потому и музыку громкую любишь! Металл!

Было! Было такое дело. У Насти действительно была осиная талия. Она ею гордилась и одновременно страдала.

– При чем здесь громкая музыка? – с обидой в голосе спросила она.

Данила больно ее клюнул.

– А чтобы не было слышно, как кости гремят, когда ты трястись начинаешь. Потому ты ее, погромче, и включаешь!

Настя чуть было не спихнула его в озеро.

– Да отдай ты ему пирожки, – воскликнула она, обращаясь ко мне, – пусть он ими, обжора, подавится!

Смотреть на них, как они кусают друг друга, одно удовольствие. Я был между ними цементирующим началом. Летом, как только я приезжал к бабке с дедом на каникулы, они устанавливали между собой перемирие, и в основном беззлобно переругивались. Правда, иногда Даниле доставались тумаки, но он как стоик, сносил их молча. Мой дружок снова отстал, и я вернулся к прерванному разговору.

– Конечно, Настя, буду вспоминать!

Поскольку ни к чему не обязывающая болтовня перешла в плоскость межличностных отношений, я непроизвольно оглянулся назад, проверяя на всякий случай, расстояние до нашего приятеля. Не дай бог снова услышит, о чем идет речь.

– И ни на кого смотреть не будешь?

Пришлось на ровном месте оправдываться.

– А я разве когда-нибудь, на кого-нибудь смотрел?

– И даже на меня?

Как глупый дятел, я подтвердил:

– И даже на тебя!

Доморощенный философ, попался в первый же расставленный силок. Только после того, как слова сорвались с моего языка, я сообразил, что брякнул что-то не то. Другое, хотела услышать от меня Настя. Пришлось вертеться ужом и выставить козлом отпущения своего дружка.

– Это Данила все виноват!

– Да?! – Настя со скепсисом восприняла мое объяснение.