Снайпер - Хантер Стивен - Страница 55

Боб вошел в трейлер. Она уложила его в постель, отбросив в сторону покрывало и простыни. Весь мир куда-то провалился.

– Пойду отгоню машину куда-нибудь подальше, – сказала она, и это было последнее, что он слышал, прежде чем провалился в пустоту.

Бобу приснился Пайн. Он увидел его как раз в тот момент, когда прозвучал выстрел Соларатова и Пайн окликнул его по имени. Боб повернулся прямо на вспыхнувшее пламенем дуло, всю комнату осветило, раздался дикий грохот, и он понял, что больше им не нужен и на прощание они дарят ему эту пулю в грудь. Ему снилось, как он падает на колени, весь кипя от ярости и бессилия, а потом – на пол.

Сон снова и снова прокручивался у него в голове: пламя выстрела, падение и понимание того, что игра уже проиграна. Он чувствовал, что кричит. Наконец он проснулся.

Судя по всему, уже было утро. Он чувствовал себя намного лучше, его раненая рука была туго прибинтована к груди. Все тело было чистым. Кто-то обмыл его губкой. Он был без одежды. Натянув повыше шерстяное одеяло здоровой рукой, он ощутил себя еще более уязвимым. Боб зажмурился, сглотнул слюну и внезапно почувствовал, что ужасно хочет пить. Ноги ныли, голова раскалывалась, на руке почему-то тоже были бинты, она болела. Черт, его ведь сюда тоже ранили, а он совсем об этом забыл.

Боб огляделся, изучая комнату: звукопоглощающий потолок с ровными и аккуратными рядами дырочек, какие-то занавесочки, сквозь щели в которых пробивалось солнце, хотя, если не принимать это во внимание, комната была достаточно темной и маленькой. Рядом с ним на столе стоял графин с холодной водой. Он приподнялся и, налив себе целый стакан, выпил его одним глотком.

– Как вы себя чувствуете? – Она тихо проскользнула в дверь.

– Спасибо, хорошо. Похоже, мне еще суждено пожить на этом свете. Сколько я…

– Сегодня третий день.

– О Господи!

– Во сне вы кричали, плакали, умоляли. Кто такой Пайн? Вы все время вспоминали Пайна.

– Пайн… э-э… понимаете… Этот парень, который сыграл со мной очень злую шутку.

– Мне всегда казалось, что в мире найдется немного людей, которые рискнули бы так с вами поступить.

– Может быть. Но он один из них.

– В газетах пишут что вы – убийца с психопатическими отклонениями, настоящий сумасшедший с винтовкой в руках. Они считают, что вы не в Новом Орлеане, а в Арканзасе. Или уже мертвы. Некоторые действительно думают, что вы уже умерли.

Боб ничего не ответил. Голова просто раскалывалась от боли.

– Я не убивал президента.

– Президента?!

– Я бы никогда не убил прези…

– Но это был не президент. Президент жив. Неужели вы не слышали по радио?

– Мэм, я целую неделю промотался по болотам, убивая раз в два дня какого-нибудь зверя, чтобы не умереть с голоду. А в машинах мне было не до этого, я ехал.

– Это был не президент. Говорят, вы целились в президента, но попали в архиепископа.

– Я еще ни разу в жизни не промахнулся. Тем более из той вин…

Тут он остановился.

– Донни тоже так говорил. И я в это верю. Но там приводятся доказательства: отпечатки пальцев, экспертиза винтовки, проба пороха и всякое такое…

– Ну, это еще ни о чем не говорит. Может быть, они и не так умны, как думают. Может быть, и я не так глуп и беспомощен, как они меня изображают. Вы говорите, епископ?

– О Боже, вы что, действительно ничего не знаете? Либо это правда, либо вы самый великий лжец в мире.

– Я бы ни за что не выстрелил в священника. Я дал себе слово больше никогда не стрелять в людей и не делал этого уже больше десяти лет. – Боб угрюмо покачал головой.

“Выстрел в священника, – подумал он – так вот ради чего все это было! Они заставили меня выследить его, просчитать все наилучшим образом, они заставили меня работать на них, а потом повернули все это против меня самого… из-за какого-то священника?!”

Вдруг ему в голову пришла неожиданная мысль. Он глубоко вздохнул:

– Скажите, пожалуйста, а не было ли в газетах чего-нибудь о моей собаке?

– О! – воскликнула Джули. – Вы разве не знаете?

– Они убили ее?

– Говорят, что это сделали вы сами.

– То, что говорят, и то, что произошло на самом деле, две совершенно разные вещи, – сказал Боб. Но ему было неприятно, что люди могут думать о нем так плохо. Он видел, что женщина наблюдает за ним. – Ублюдки. Убить такого старого и такого доброго пса! Ну и сволочи!

– Удивительно. За вами сейчас охотится буквально вся Америка, а вы спрашиваете меня о своей собаке. И, когда узнаёте, что она умерла, расстраиваетесь почти до слез.

– Этот старый пес искренне любил меня, и я сейчас сожалею, что порой был с ним слишком суров. Он не был кастрирован, но, несмотря на это, никогда не убегал и всегда оставался со мной. Он заслужил гораздо больше, чем получил.

– Так происходит со всеми. Послушайте, вам надо хорошенько отдохнуть. Вы пережили слишком много, к тому же у вас большая потеря крови. То, что случилось с вами, убило бы кого угодно. Я знаю некоторых индейцев, которые могли бы все это вынести, но я практически не знаю белых, которые могли бы пройти через этот ад и остаться в живых.

Боб снова погрузился в сон, но на этот раз уже без сновидений. Когда он проснулся, Джули все так же была рядом. Немного поев, он задремал. Проснувшись в третий раз, он заметил, что она по-прежнему находится здесь и молча смотрит на него.

– Который сейчас час?

– Час? Сегодня вторник, вот который час. Вы проспали восемнадцать часов.

– Мне кажется, что я никогда не смогу встать на ноги.

– Нет. Я думаю, сможете. Вам очень повезло. Пуля прошла навылет и почти не причинила вреда. Вы поступили достаточно умно, заткнув пулевое отверстие кусочком вощеной бумаги. Вероятно, именно это вас и спасло. Все сейчас только и делают, что высказывают предположения по поводу мотивов вашего поступка. Говорят, что вас могло толкнуть на это желание отомстить за отца или, например, раздражение от того, что вы не стали таким же знаменитым героем, как – я не знаю, правильно ли я произношу его имя, – Карл Хач… Хатч… Хачко…

– Хичкок. Карл Хичкок.

– Да. Так и говорили.

– Это все пустые разговоры. Никто из них не знает главного. Мой отец был настоящим героем. И меня никогда не интересовали награды. Они не волновали ни его, ни меня. Это все чушь. – Он с горечью смотрел в пустоту. Отец… Люди не имеют права втягивать в это дело его отца.

– Вам не следует так серьезно ко всему этому относиться, – сказала она.

– Они устроили из случившегося цирк. Хотя в таких случаях они, как правило, всегда именно так и поступают.

Он смущенно забормотал:

– Я должен вас поблагодарить. То, что вы делаете, это…

– Нет, не надо благодарить. В какое-то мгновение я поняла, что вы не могли выстрелить ни в президента, ни в архиепископа. Если бы вы были способны на такое, Донни увидел бы это еще тогда, во Вьетнаме. От него бы это не укрылось.

Боб был не в силах поднять на нее глаза. Ее слова произвели на него странное впечатление. Он вдруг почувствовал себя маленьким, слабым и неловким. Он должен был сказать ей правду.

– Если Донни говорил вам, что я самый настоящий герой, то это не совсем так. Я должен признаться вам, что… десять лет был алкоголиком и даже приобрел привычку бить женщину, которая, единственная в этом мире, любила меня. Я разрешил себе опуститься на самое дно, и это, пожалуй, хуже всего. К тому же я позволил этим подонкам обмануть себя и в результате превратился в существо, мало чем похожее на человека.

Выражение ее лица говорило о том, что она не совсем понимает его.

– Кто эти подонки? – продолжал Боб. – О, вы знаете кто. Они всегда вокруг нас, эти умненькие мальчики, у которых на все есть ответы, они всегда подскажут вам, что такое хорошо и что такое плохо и почему вам должно быть стыдно за ваш поступок. Но хуже всего то, что я дурак. Я позволил этим умникам пробраться в мою жизнь и обвести меня вокруг пальца. Да, они действительно умны. Они разузнали все мои слабости и так ловко пролезли в мою душу, что я даже этого не заметил. Они надули меня. Сделали из меня полного идиота. Господи, превратить меня в самого преследуемого человека в стране! Но я выжил. И теперь пришла моя очередь. Мне очень хотелось бы остаться здесь до тех пор, пока я не почувствую себя лучше и не придумаю, каким будет мой следующий шаг. Прошу прощения за то, что причинил вам столько беспокойства, но никакая другая дверь не открылась бы для меня. Поэтому я прошу вас: пожалуйста, позвольте мне остаться здесь и прийти в себя. Всего лишь на несколько недель, максимум – на месяц. Дайте мне возможность все обдумать, взвесить и решить, что делать дальше. К сожалению, мне нечего вам предложить, кроме своей благодарности. Вы ее примете?