Улыбка пересмешника - Михалкова Елена Ивановна - Страница 40

– Вы намекаете на то, что я готова дать взятку, лишь бы криминалисты подтвердили ту версию, которая выгодна мне? – Она ничуть не обиделась или не показала вида. – Вы правы лишь наполовину. Мне приходило это в голову, но я отдаю себе отчет в том, что потом последовало бы: мой бывший муж не из тех, кто безропотно пойдет в тюрьму, не попытавшись сопротивляться. А отражать его атаку с краплеными картами в руках – это, знаете ли, безрассудство.

– Тогда на что же вы рассчитываете?

Венесборг пожала плечами:

– По-моему, очевидно: на то, что эксперты смогут найти улики – настоящие, не ложные – и с их помощью Кирилла привлекут к ответственности за убийство. Моя роль заключается в том, чтобы поспособствовать этому по мере сил, вот и все.

– Ясно, – кивнул Макар. – Что ж, будем ждать результатов экспертизы. Серега, что у тебя еще?

– Слежка, – немедленно ответил тот, и Виктория с Илюшиным взглянули на него: одна – недоверчиво, второй – нахмурившись. – Перерыли мои вещи, пока я был в отъезде, потом наблюдали за мной на острове...

Он рассказал о краже лодки и нападении на шалаш, а Илюшин мрачнел все больше с каждой новой подробностью. Когда Сергей закончил, Макар обернулся к Виктории:

– У вашего мужа могут быть друзья в деревне?

Та покачала головой:

– Нет. Откуда? Я даже не уверена, что он знает хоть кого-то из тех, кто там живет. Кирилл приезжал в Голицыно на машине, Сеня добирался на электричке, они встречались на берегу и вместе переправлялись на остров на лодке Кирилла. Все припасы перевозили с собой, так что им не было нужды обращаться к местным жителям за помощью.

– То, что ты рассказал, Серега, мне совсем не нравится. В первую очередь потому, что не вписывается в нарисованную нами картину.

– А я-то думал, потому, что я мог пострадать... – протянул Бабкин, приняв удрученный вид. – А у тебя, значит, в картину не вписывается...

Но Макар даже не улыбнулся. Он озабоченно взглянул на клиентку и подумал, что она, похоже, восприняла рассказ Сергея довольно-таки спокойно.

– Что вы думаете обо всем происходящем, Виктория?

– Только то, что эти события кажутся мне не связанными между собой, а потому ничего не значащими. Вещи, очевидно, обыскал сам хозяин, лодку украли деревенские, воспользовавшись подходящим случаем, а разрушение шалаша – дело рук какого-нибудь местного сумасшедшего. Мне очень жаль, Сергей, что вы оказались пострадавшим...

– Да не оказался я! – перебил ее Бабкин. – Черт с ней, с лодкой, не в ней дело! И в шалаше ничего страшного не произошло. Но один раз – это случайность, два – совпадение, а три – закономерность. Я вижу здесь закономерность.

– Вы ошибаетесь. В Голицыне не могло быть людей, заинтересованных в том, чтобы помешать нашему расследованию, поэтому я на вашем месте не придавала бы этим происшествиям особого значения.

– Хорошо, если так... – пробормотал Сергей, явно не переубежденный. – Кстати, у меня есть кое-что для вас.

Он вышел из комнаты и вернулся минуту спустя с небольшим пакетом.

– Эту вещь я обнаружил в шалаше, в небольшом тайничке. Вы видели ее раньше?

Она приняла у него пакет, развернула, и оттуда на колени ей выпала небольшая брошь: птица, распахнувшая крылья. Виктория рассмотрела птицу со всех сторон, провела пальцем по длинному клюву и покачала головой:

– Впервые вижу. Золото, а камень похож на изумруд.

Она передала брошь Макару.

– Если вы правы, то это ценная вещица. – Илюшин повернул птицу к свету. – Да, есть проба, но кроме нее – ничего. Серега, говоришь, она была в тайнике? Что за тайник?

– Просто углубление в земле, защищенное от влаги. Я мальчишкой делал что-то подобное, поэтому и стал искать, не рассчитывая на успех. И нашел.

– Там было что-то еще?

– Угу. Моток изоленты, который мне очень пригодился.

– Оригинальный набор.

– Я тоже удивился.

Виктория молча рассматривала птицу, поворачивая ее то одной стороной, то другой.

– Мне отчего-то кажется, – наконец сказала она, – что эта вещь принадлежала Сене.

– Сомнительно, – высказался Илюшин. – Хотя...

– Я больше чем уверена. Можно мне оставить ее себе?

Макар и Сергей переглянулись. Бабкин протянул руку, и Виктория без возражений положила ему в ладонь золотую птицу.

– Я, собственно, затем ее и привез, чтобы отдать вам, – сказал он, вставая. – Вот только хочу ее сфотографировать на всякий случай.

Наблюдая за тем, как Сергей подыскивает подходящий фон для украшения и снимает его с разных ракурсов, Макар пытался поймать даже не мысль – ощущение, которое возникло у него, когда он держал брошь в руках. Ощущение было какое-то неопределенное, оборачивалось то тревогой, то неожиданным беспокойством за Бабкина, то настороженностью, которую он сам испытывал по отношению к Виктории Венесборг... То, что он почувствовал, пряталось где-то глубоко внутри и не хотело появляться на свет. Макару мешал сосредоточиться взгляд женщины, сидевшей в кресле напротив: она смотрела за действиями Сергея с таким лицом, будто птица была живой и она боялась, что он случайно причинит ей боль.

– Виктория! – позвал Илюшин, и она вздрогнула.

– Да?

– Вы уверены, что не видели эту вещицу раньше?

– Совершенно уверена, – ответила она, не задумываясь. – Я бы ее запомнила. Сергей, вы позволите?...

Она забрала у него брошь и спрятала в сумочку. Затем посмотрела на Бабкина с Илюшиным, и первый раз за все время улыбнулась победной улыбкой:

– Будем считать, что благодаря вам у меня появился талисман. А то я уже начала сомневаться в своих силах.

Виктория

Знаете, я уже начала сомневаться в своих силах. Усталость охватывает меня все сильнее, и нервное возбуждение сопровождается непривычной апатией тела, когда ум приказывает телу двигаться, а оно, бедное, не слушается его приказов и валится, как механическая кукла, из которой вынули батарейку.

Я преодолеваю себя и пью таблетки, прописанные мне хорошим врачом. Он считает, что я до сих пор переживаю из-за потери мужа. Я и впрямь переживаю, но считаю совершенно излишним уточнять, по какому именно. Поверьте, мы хорошо жили с Никласом, и я испытывала к нему все положенные чувства: благодарность, уважение, искреннюю симпатию... Что не помешало мне обрадоваться его смерти, потому что наконец-то я могла делать все, что считала нужным.

Он очень много сделал для меня, мой Никлас. Первые полгода после замужества он занимался мною так, как гордый родитель может заниматься ребенком, в котором видит талант. Шведский я выучила на удивление быстро, и он заставлял меня читать, водил по музеям, устраивал целые экскурсии. Запас его знаний был огромен, он увлекательно рассказывал, и я впитывала в себя все, что мне преподносили, с готовностью птенца, раскрывающего клюв к прилету мамаши-птицы.

Одновременно мне тактично и ненавязчиво преподносились не менее важные уроки. Новые зубы, личный косметолог, уроки стилиста... Временами я казалась себе куклой, с которой играет мой новый муж. Но потом я поняла, что привлекает его во мне... Возможность быть богом, лепить из той глины, что податливее пластилина, ощущать себя творцом и мастером, имеющим дело с лучшим из материалов – с человеческой душой, умом и телом.

И я не обманула его ожиданий. Никлас даже был поражен моими успехами. Он довольно быстро понял, что я могу быть не только игрушкой, но и партнером, и постарался извлечь из этого все, что можно. Под конец жизни он признался, что ему невероятно повезло со мной, и я до сих пор благодарна Никласу за эти слова.

Птица, которую привез мне широкоплечий сыщик (я называю его «мой герой» – он годится на роль героя, как его коллега годится на роль хладнокровного грабителя банков), рождает во мне подъем, словно ее золотые крылья способны унести меня далеко отсюда – туда, где я уже достигла своей цели и счастлива. Я ведь буду счастлива, когда достигну ее, правда?

Но я не могу скрывать, что меня мучает страх. Я не навещала Романа в больнице, но его начальник красочно описал мне, что сделали с ним люди Кирилла. Даже если бы я не слышала его рассказа, мне хватило одной встречи с моим мужем, чтобы понять, что пощады от него ждать не стоит.