Улыбка пересмешника - Михалкова Елена Ивановна - Страница 30

– Что там? – шепотом спросила Татьяна, всматриваясь в кусты.

– Дядя! Не-е-е-е...

Она видела, что брат напуган. На лбу у него выступил пот, а ее саму колотила дрожь: мокрое платье отвратительно холодило кожу. Татьяна постаралась взять себя в руки, отодвинула Алешу и сделала несколько шагов по направлению к зарослям. «Кто там? Может, пьяный в кустах?» Но она знала, что никаких пьяных здесь быть не может. Пьяный просто не добрался бы до острова, утонул в Куреше.

Раздвинув ветки, она неожиданно для себя оказалась на краю неглубокой лесной ямы, на дне которой лежал человек.

Вид его был так страшен, что Татьяна прижала руку ко рту, сдерживая крик. Лежавший был бесповоротно, беспощадно мертв. Разбитая голова, залитая кровью, раскинутые в стороны руки, на которых тоже темнели брызги... Кровь была везде: на траве, на ветках, на камнях...

«На камнях...» – подумала Таня.

Она обернулась к Алеше. Тот сидел на земле, закрыв голову руками, и раскачивался. Обычно это случалось после того, как его наказывали родители. Шагнув к брату, Таня присела перед ним на корточки и спросила, едва слыша свой дрожащий голос:

– Алеша, ты камнем его ударил?

Тот пробормотал в ответ что-то невнятное, продолжая закрывать руками лицо.

– Алеша... Я не буду ругаться. Честное слово! Только скажи: ты его ударил, да?

Брат поднял к ней сморщившееся лицо.

– Не дал! – гнусаво промычал он. – Дядя плохой! Не дал Алеше... – дальше пошел поток нечленораздельных слов, голос брата звучал все громче, и Таня в панике зажала ему рот.

– Тише, тише! Господи... Сиди здесь, не говори ничего!

Она вернулась к яме и несколько минут расширившимися глазами смотрела на труп. Холод от промокшего платья проник ей под кожу и, казалось, сжимал сердце. Все внутри было холодным. Таня машинально дотронулась рукой до щеки и чуть не вздрогнула: кожа пылала, словно у нее был жар.

Она представила, как найдут тело, узнают, кто убил, заберут у нее Алешу и будут его лечить... Точнее, не лечить, а делать с ним кое-что другое в такой лечебнице, откуда она не сможет его забрать. Может быть, ей разрешат приходить к нему, и тогда раз в неделю она будет видеть его – то, что от него останется. А может быть, и не разрешат. Таня не знала, разрешают ли родственникам навещать слабоумных убийц.

Подумав о лечебнице, она еще раз провела рукой по щеке, но на этот раз не почувствовала собственного прикосновения. Ей было очень трудно думать и приходилось буквально вытаскивать из своей головы мысли о том, что предстоит сделать. Они путались, словно ниточки мулине из вышивальной коробочки, и каждая мысль была яркой – слишком яркой, отвлекающей внимание, а ей требовалось распределить их по степени важности. Таня попыталась приглушить цвета, но у нее не вышло, и тогда от отчаяния и неспособности соображать она застонала, совсем как брат, обхватила голову руками и сильно нажала пальцами на веки – так, что перед глазами забегали сначала черные, а затем желтые пятна.

Это помогло. Из вороха ниток-мыслей осталась одна, выделившаяся ярко-лиловым цветом. «Лопата. Мне нужна лопата».

Алешу она оставила сидеть возле тела. Приняв решение, Татьяна стала делать все очень быстро, хотя ей было очевидно, что она не предусмотрела и половины того, что должна была предусмотреть.

Обратно она переправилась на Алешиной доске, а прибежав домой, первым делом поменяла длинное вымокшее платье на короткое, быстро сохнущее. Отец и мать храпели после обеда, не интересуясь, где дети, и Таня поблагодарила бога за их равнодушие. Сейчас оно было ей только на руку.

Лопата, мешок... Она схватила старый заступ – тот самый, которым собиралась гонять приблудную собаку, – и обернула мешковиной. Если ее увидят, скажет, что идет копать какие-нибудь лесные цветы для палисадника. Но после полудня деревня должна быть безлюдна...

Так оно и вышло. Правда, Таня не учла, как тяжело ей будет плыть на остров с лопатой, и потеряла некоторое время, пытаясь так и эдак приладить ее к доске. В конце концов догадалась: положила обернутый мешком заступ на доску, а сама легла на него сверху, прижимая всем телом.

Когда она добежала до того места, где оставила брата, то обнаружила, что лес пуст. Заметавшись, как птица, среди стволов, Татьяна уже собиралась закричать, когда услышала сопение, доносившееся из ямы. Подбежав к краю, она увидела спускавшегося вниз Алешу.

– Что ты делаешь?!

От ее крика он вздрогнул и чуть не упал. Начал что-то объяснять, волнуясь и запинаясь, но Татьяна не стала слушать: она вытащила его из ямы, силой заставила стянуть футболку, и пожалела, что не захватила для него другую. Усадив Алешу на краю ямы, Таня приказала ему сидеть тихо и не двигаться с места, а сама, взяв лопату, спустилась к телу.

Она ожидала, что копать будет тяжело, но, к ее удивлению, заступ входил в землю, словно в песок. Камни Татьяна предусмотрительно сложила в мешковину и оттащила в сторону. Их оказалось много, и кровь была не на всех, но она решила не рисковать.

Выкопав яму, Таня схватила безжизненное тело за руки и потащила к могиле. От этого зрелища Алеша, до того сидевший тихо, пришел в такое возбуждение, что принялся прыгать, точно обезьяна, издавая птичьи крики, и, пока Татьяна не накричала на него, не успокоился. Таня сбросила труп в яму и принялась старательно зачищать кровавую полосу, оставшуюся за ним. Камни в мешке отправились вслед за окровавленной землей, затем в яму упали куски дерна, которые показались ей покрытыми бурыми пятнами. Татьяна работала бешено, ни о чем не думая, выполняя ею самой заданную программу и не отвлекаясь на мелочи вроде содранной кожи на руках и ломоты в спине.

Когда тело было закопано, она выбралась наверх и вырвала несколько веток малины. Ее не волновало, что малина засохнет, – все, чего ей хотелось, это скрыть следы на дне провала, кричащие о том, что здесь кто-то работал несколько часов не покладая рук. Земля в том месте, где она закопала убитого, казалась рыхлой, и Татьяна сначала притоптала ее, а затем набрала, отойдя подальше, полный подол хвои, шишек и опавших веток, и разбросала вокруг могилы и на нее. Часть камней осталась валяться на земле, но Таня утешала себя тем, что ни на одном из них нет крови.

Все мысли о том, что она делает, Татьяна отгоняла. Она поставила перед собой задачу – спрятать тело и те улики, которые могли бы указывать на брата, – и методично решала ее. Алешину футболку она собиралась сжечь, но спичек с собой не было, и, подумав, Таня ограничилась тем, что закатала ей рукава, чтобы не было видно побуревших пятен. «Вернемся домой – сожгу».

Когда все было закончено, Таня выбралась из ямы и пошла к реке. Лихорадочная возбужденность, в которой она пребывала последние часы, исчезла, и она почувствовала озноб, быстро сменившийся жаром. Опустившись на колени прямо в мутную воду, Таня умыла лицо и едва успела отскочить в кусты. Ее долго рвало, и потом, обессилев, она лежала на берегу, пока мысль о брате не заставила ее взять себя в руки.

Леша покорно ждал на краю ямы, и когда она увидела его – полного, нескладного, уродливого, как птенец, – сердце сжалось от мучительной боли за него и от страха, что все может всплыть. О себе Таня не думала: она представляла койку, к которой привязан ее глупый младший брат, и его лицо – непонимающее, перепуганное лицо ребенка, которому причиняют боль.

– Пойдем домой, – тихо сказала она, прогоняя отвратительное видение, и наклонилась, смахивая с головы брата овода.

Если бы не овод, Таня заметила бы человека, наблюдавшего за ней из-за деревьев. Но когда она распрямилась и обернулась, чтобы бросить последний взгляд на замаскированную могилу, тот уже спрятался за сосной.