Один в джунглях. Приключения в лесах Британской Гвианы и Бразилии - Норвуд Виктор Джордж Чарльз - Страница 8

В Бартике мы проторчали три дня, а может быть, и больше. Интересного там ничего нет: обычные лавки, торгующие ромом, да лачуга с железной крышей, набитая блохами, где два раза в неделю показывают кино. Меня осаждали толпы порк-ноккеров, которые хотели наняться ко мне, полагая, что я еду лишь до Апайквы. Но все они были мне не очень по душе, и я не открывал им своих подлинных намерений.

Очень немногие из них отваживались забираться в отдаленные районы, главным образом из-за отсутствия средств. Здесь существует весьма несправедливый порядок (и никто не пытается его уничтожить, хотя это и во власти людей): владельцы «магазинов» внутри страны дают старателям в кредит еду и всякие предметы обихода, а за это получают право скупать у них все добытые алмазы. Несправедливость этих сделок заключается в том, что лавочники платят гроши за драгоценные камни и назначают непомерные цены на свои продаваемые в кредит товары. И вот после шестимесячных трудов старатель нередко имеет долг в тысячу долларов и даже больше, а после всех расчетов у него почти ничего не остается, и он не может предпринять новую поездку в джунгли без посторонней помощи. Таким образом, он никогда не вылезает из долгов у лавочника и, надо сказать, не очень-то старается это сделать. Порк-ноккеры могли бы объединить свои средства или подработать на лесозаготовках, чтобы обеспечить себя всем необходимым на более продолжительный срок работы на россыпях. Но гвианец мало задумывается над тем, что будет завтра. Пока он может получать в лавке товары в долг, он согласен идти и копать землю, а лавочники тем временем наживаются на его труде.

Среди старателей весьма распространена такая хитрость. Кто-нибудь из партии притворяется, что он болен, остается в лагере, а затем исчезает, унося с собой какую-нибудь ценную находку, чтобы не делиться со своими мнимыми друзьями. Другая хитрость — завысить цену на участок земли при продаже его новичку. Чтобы создать иллюзию богатых россыпей, ружейный патрон набивают золотым песком и стреляют, рассеивая золотые крупинки по участку. Даже опытный покупатель нередко ловится на удочку, когда в его промывочный лоток подбрасывают несколько шариков золота, покрытых глиной. Иногда под видом алмазов сбывают циркон и горный хрусталь, известные под названием «кошачий глаз». Негры любят посмеяться над всем и всеми, и они весьма находчивы и остроумны. Я помню, как один негр сказал другому в ромовой лавке:

— Больно много о себе воображаешь, а сам-то и можешь лишь ковырять землю да точить лясы.

— А разве есть на свете дела важнее, братец?! — последовал мгновенный ответ.

Мы отправились из Бартики в пять часов утра на тяжелом грузовике, набитом бидонами, соленой рыбой, свининой, мешками с мукой и рисом, ящиками и пожитками дюжины улыбающихся негров. Я устроился на единственном брезентовом сиденье позади кабины, остальные пассажиры почти всю дорогу ехали на брезентовом тенте, натянутом на металлические прутья, или лежали на груде вещей. Я все время держал наготове винтовку в надежде подстрелить дикую свинью или крупную кошку — ягуара или пуму, которые иногда появляются в эти ранние часы на лесных опушках.

Грузовик тарахтел по изъезженной песчаной дороге, усеянной острыми камнями, которые могли бы распороть самые прочные шины, и несколько часов подряд мы подымались по этим камням. Узкая дорога круто обрывалась к глубоким лощинам, густо заросшим кустарником. Среди этой буйной зелени лишь кое-где темнели туннели, прорытые свиньями и тапирами. Впереди дорога петляла среди высоких деревьев, густо увитых причудливыми лианами. Древние великаны с суковатыми и кривыми стволами вставали из зловещего мрака, угрюмые и неподвижные на фоне унылого серого неба. А сзади призрачные кольца стелющегося по земле тумана, холодного и сырого, окутывали сплетенные корни деревьев.

Это был безрадостный мир гниения и разрушения, тишины и зловония, и только где-то в глубине, под густым слоем мокрых ржаво-бурых прелых листьев пряталась жизнь. Зловещее молчание этого унылого зеленого мира лишь изредка нарушалось приглушенным криком птицы или треском падающего дерева. Очень редко среди мертвых, изъеденных проворными муравьями коуши листьев, трепещущих на мокрых ветвях, проносилась какая-нибудь птица. Все кругом — серое и зеленое, бурое и черное, и ни единого красочного пятна. Ночью прошел небольшой дождь, и все пропиталось водой.

Отовсюду летели брызги, и казалось, что весело улыбающийся водитель-негр несется навстречу гибели. С каждой милей этого извилистого пути дорога становилась все тяжелее, колеи — все глубже. Грузовик подпрыгивал и кренился, проезжая по шатким, осевшим деревянным мостикам через глубокие овраги, наполненные илом и тиной. При головокружительных спусках грязь из-под колес летела через скалистые гребни высотой от пятидесяти до ста футов, которые подымались над густым подлеском. Лопнувшая шина или отказавшие тормоза были бы катастрофой…

Грузовик почти вертикально нырял в глубокие ямы, и затем медленно карабкался вверх, устремив радиатор в небо. Нам то и дело приходилось вылезать из машины, рубить кустарник и подкладывать ветки под буксующие колеса, из-под которых фонтаном взметался белый песок. Временами машина погружалась в грязь и пенистую воду по самые ступицы. Когда взошло солнце, и его жар проник сквозь зеленый полог, от земли, от деревьев и от всего вокруг начал подыматься пар. Вскоре под навесом кузова стало душно, как в турецкой бане.

До меня доходил разогретый воздух от мотора, смешанный с парами бензина и машинного масла, и, когда грузовик замедлял ход (только очень крутые подъемы или заболоченные участки могли заставить шофера снизить скорость) и тяга воздуха почти прекращалась, в тесном уголке позади кабины становилось как в печке. Солнечный свет почти не пробивался сквозь сплетение ветвей, но жара проникала всюду. Я обливался потом, да и другим было не легче. Эбеновое лицо нашего шофера блестело, его измазанная тиковая рубашка цвета хаки прилипла к мускулистой спине и животу. Все тело у меня невыносимо зудело, особенно подошвы ног, затянутые в плотную кожу. В отчаянии я снял сапоги, но вытянуть ноги было некуда, и мои икры сводила судорога.

Временами, когда солнцу все же удавалось пробиться сквозь листву, его лучи освещали огромных бабочек, лениво порхавших над дорогой, и сверкающих стрекоз, носившихся в душной дымке. Один раз дорогу перебежал какой-то гладкий пятнистый зверь, но он так быстро исчез в зарослях, что я даже не смог определить, оцелот это или ягуар. Если не считать птиц, то за всю дорогу от Бартики до Иссано эта кошка была единственным диким животным, которого мне удалось увидеть. Да и птиц нам до сих пор попадалось не так уж много. Солнце давно перевалило за полдень, и теперь извилистая каменистая дорога стала почти плоской.

Высокая стена пятнистых, покрытых плесенью стволов поредела, и некоторое время машина шла под лучами солнца.

Вдоль дороги стали попадаться жирные повис и хохлатые маам, я сменил винтовку на дробовик. Шофер сбавил скорость до скромных тридцати миль в час, и вскоре я сбил чудесную большую черную повис с красным хохолком, когда она слетала с ветки. Потом я выстрелил в толстого голубя, но промахнулся, так как грузовик заехал на травянистую обочину, и дробь попала в огромный муравейник.

Шоферу наконец надоела «черепашья скорость», он нажал на акселератор, и ровный отрезок дороги быстро остался позади. Теперь мы снова тряслись по еще более каменистой, чем прежде, дороге, и стрелять здесь стало почти невозможно. Как только я вставал (а встать было необходимо, так как мне мешала кабина), железная переборка начинала барабанить по моим ребрам. В конце концов я отказался от этого безнадежного дела. Вскоре хлынул неожиданный ливень и превратил песок в грязное месиво. Дождь продолжался недолго, но он прогнал всех птиц, и в этот день я уже больше не видел ни одной повис или чего-нибудь еще стоящего внимания.

Мы остановились на ночлег в одинокой гостинице, построенной на пересечении дорог. Короткая ветка шла отсюда к золотым приискам Кабури и аэродрому Потаро. На следующий день мы снова должны были трястись по этой безлюдной, сырой, дикой местности, и целый день ужасная дорога выматывала нам душу, пока наконец мы не приехали в Иссано. Грузовик, взвизгнув тормозами, остановился. Дорога кончилась. Дальше мне предстояло плыть в лодке или идти пешком. Меня это нисколько не огорчало.