Надеюсь и люблю - Ханна Кристин - Страница 14

Миссис Де Норманди подняла глаза.

– Здравствуйте, доктор Кэмпбелл.

Раньше отец обязательно улыбнулся бы ей, а она улыбнулась бы в ответ, но сейчас оба были хмурыми.

– Привет, Барб. Ты не оставишь нас одних ненадолго?

– Конечно. – Она убрала пузырек с таблетками обратно в шкафчик и вышла.

Молчание отца не предвещало ничего доброго.

– Как глаз? – спросил он наконец.

Брет повернулся к отцу, чтобы тот взглянул сам, и бросил мешочек со льдом на пол.

– Уже совсем не болит.

– Правда? – переспросил отец, напоминая о том, что в их семье никто друг другу не врет.

– Ладно. Если честно, то болит сильнее, чем тогда, когда на ярмарке корова Джейси наступила мне на ногу, – признался Брет и чуть не расплакался от ласкового, сочувственного взгляда отца. Если бы мама была здесь…

НЕ ДУМАЙ ОБ ЭТОМ!

– Похоже, ты уже усвоил первое правило драки: синяки потом очень болят. И второе: дракой ничего нельзя изменить. Кто ее начал?

– Я.

– Это на тебя не похоже, – удивился отец.

– Я был не в себе, – ответил Брет и взял себя в руки, готовясь услышать приговор отца: «Ты разочаровываешь меня, сын». Слезы навернулись ему на глаза, но отец промолчал. Вместо этого он крепко обнял сына и прижал к себе. Брет забрался к нему на колени, уже не думая о том, что ведет себя как маленький.

– Этот будет пострашнее, чем тот, что Йэну Аллену поставили Четвертого июля. – Отец убрал прядь волос с его лба и рассмотрел синяк как следует. – Зачем же ты полез к Билли?

– Он задира.

– А ты, конечно, нет.

Брет знал, что отец все равно узнает правду. Тетя Шери, Джорджия и Ида Мэй, которая работает в кафе, откуда ассистентка отца Кэрол каждый день берет обед в офис, – лучшие подруги. В таком маленьком городке, как Ласт-Бенд, новость о школьной драке, в результате которой Билли Макаллистер остался без одного из передних зубов, распространится со скоростью света. Тогда встанет вопрос, что послужило поводом для драки.

– Билли сказал, что мама теперь похожа на овощ, – выдавил из себя Брет.

– Мы уже не раз говорили с тобой об этом, Брет, – помолчав, произнес отец. – Мама в коме. Она спит. Если бы ты зашел к ней и посмотрел…

– Я не хочу ее видеть.

– Я знаю, – вздохнул отец. – Ладно, пошли. Эта скамейка может понадобиться кому-нибудь с более серьезной травмой.

Он помог сыну надеть пальто и взял его на руки. Брет обнял его и зарылся лицом ему в шею, когда они вышли из школы под крупный, медленно падающий снег. Возле машины отец опустил Брета на землю.

Мальчик стоял и ждал, пока отец откроет дверь. У него замерзли руки, и он сунул их в карман, где лежали перчатки. Перчаток там не оказалось. Мама всегда следила за тем, чтобы они были в карманах «на всякий случай».

Отец распахнул переднюю дверцу, завел мотор, и само собой заработало радио. Передавали популярную рождественскую песенку «Тихая ночь». Отец быстро выключил его.

Липкие хлопья снега залепили лобовое стекло, отделяя их от остального мира. Дворники двумя взмахами расчистили полукружия на стекле. Брет наблюдал за тем, как они размеренно движутся из стороны в сторону – скрип-скрип, скрип-скрип – в такт его сердцебиению. Все лучше, чем смотреть на отца.

Машина тронулась и выехала со школьного двора. Отец свернул на Ледниковый тракт, затем на Главную улицу, а оттуда на Каскад-авеню. В полном молчании они миновали пустую парковку возле кофейни и проехали вдоль темных витрин салона красоты, рядом с которыми вход в питейное заведение Зика казался чересчур многолюдным.

– Готов поклясться, что у старины Зика в эту пору больше хлопот, чем у однорукого курьера, – сказал отец.

Это было его любимое выражение. Он считал, что как бы сильно ни был занят человек, у однорукого курьера всегда забот больше. Хотя никто, в сущности, не знал, кто такой этот курьер.

– Да, – буркнул Брет.

– Многих эта погода застанет врасплох. Слишком рано для такого снегопада.

На протяжении следующих нескольких миль отец не проронил ни слова. Когда они выехали за пределы города, асфальтированное шоссе с тротуарами закончилось и сменилось дорогой с гравийным покрытием, которую замело так сильно, что невозможно было различить следы шин. Отец переключил рычаг коробки передач и снизил скорость.

Брету хотелось, чтобы он не заводил снова разговора о том, что надо навестить маму. От одной мысли об этом ему уже становилось нехорошо. Он предпочитал убеждать себя в том, что мамы сейчас вообще нет в городе, что она уехала в Канаду на выставку лошадей.

Брет ненавидел, когда ему напоминали о том, что мама в больнице. Ему хватало мучительных воспоминаний о ТОМ ДНЕ. Он крепко зажмурился, стараясь отогнать их, но они снова возвращались. Он предполагал, что эти воспоминания живут в его спальне под кроватью и выползают, как привидения, каждую ночь, когда отец гасит свет, уложив его спать, и плотно закрывает за собой дверь.

Подожди, мама! Кто-то сдвинул планку…

– Папа, ты клянешься, что мама проснется? – спросил он напрямик, повернувшись к отцу.

– Я не могу поклясться, что с ней все будет в порядке, – с тяжелым вздохом ответил Лайем. – Я не могу поклясться даже, что она вообще когда-нибудь проснется. Но я всем сердцем верю, что ей нужно сейчас, чтобы ты в этом не сомневался, сынок.

– Я не сомневаюсь.

Брет съежился на сиденье. Он сказал это слишком быстро; отец наверняка понял, что он врет.

Брет прижался головой к стеклу и закрыл глаза. Он не хотел видеть маму, лежащую на больничной койке. Ему больше нравилось думать, что она по-прежнему жива и здорова. Иногда ему удавалось закрыть глаза и представить себе, что она стоит у его кровати: коротко стриженные, спутанные волосы, скрещенные на груди руки… Она улыбается, и лицо ее такое же, как всегда, – без шрамов и кровавых подтеков. Мама всегда говорит одну и ту же фразу: «Как поживает мой самый любимый мальчик?»

Брет отдавал себе отчет в том, что это всего лишь глупые детские фантазии, которые ничего не значат. Может быть, он еще недостаточно взрослый и не всегда знает, что делать с остатком в задаче на деление, но он не дурак. Он уже понимает, что мультфильмы и сказки не имеют ничего общего с настоящей жизнью. Каждому ясно, что принцесса, съевшая отравленное яблоко и проспавшая много лет в хрустальном гробу, не проснется, а Уилли Койот, выпав из аэроплана, не может не разбиться.

Как же он может поверить, что мама, упав с лошади и проломив голову о деревянную стену, все еще жива?

Глава 7

Лайем разбирал почту, разложив конверты на коленях. Большинство из них было адресовано Микаэле: счета из центрального супермаркета и с фуражного склада, чеки за объездку лошадей от двенадцати клиентов, которые отдали ей на воспитание своих любимцев, открытки, рекламные брошюрки и листовки. Приглашение на последнюю распродажу Нордстрома.

Раньше он пришел бы на кухню и бросил приглашение на стол со страдальческим стоном: «Боже, начинается рождественская распродажа!» А она рассмеялась бы, обернулась к нему от плиты, холодильника или посудомоечной машины и весело ответила: «Ничего страшного. Мы продадим несколько акций „Майкрософт“, и этих денег мне хватит…»

– Папа, почему мы остановились у почтового ящика?

– Прости, Бретти. Я просто задумался. – Лайем положил пачку конвертов на сиденье и осторожно надавил на педаль газа. Шины автомобиля мягко зашелестели по обочине, покрытой гравием. Пустынная дорога уходила вперед извилистой рекой, запорошенной снегом. Разом поседевшие кедры и пихты стройными колоннами возвышались по обе ее стороны, отмечая просеку, которую пятьдесят лет назад Йэн Кэмпбелл отвоевал у дремучего леса. Вдоль дороги стояли дома с кособокими почтовыми ящиками на кривых деревянных ножках.

– Может быть, после обеда слепим снеговика, – сказал Лайем, размышляя над тем, где Микаэла хранит запасные перчатки и шерстяные носки. Он знал, что в каком-то шкафу должен быть ящик с надписью «зимние вещи», но ума не мог приложить, куда они его засунули в прошлом году. Скорее всего он на чердаке, там, где елочные игрушки.