Летний остров - Ханна Кристин - Страница 4

Руби стало тошно при одной мысли об этом.

– Смешить публику через переводчика?

Она представила себя в мужском клубе, где у нее за спиной вертятся вокруг полированных серебристых шестов полуголые девицы, и поморщилась от отвращения. В таких заведениях она уже выступала. Вся ее юность прошла в тени других выступавших.

– Может, мне пора бросить это дело? Сложить оружие? Признать себя побежденной?

– И чем ты собираешься заняться?

Вэл не сказал: «Руби, не делай этого, ты слишком талантлива, чтобы сдаваться». Именно это он говорил шесть лет назад.

– Я училась в университете по специальности «английская литература», правда, не закончила. Может, это поможет мне получить место продавца в книжном магазине.

– Да, у тебя самый подходящий характер для того, чтобы обслуживать публику.

Руби невольно рассмеялась. Вэла она знала давно, еще с тех пор, когда только начинала в знаменитом лос-анджелесском клубе «Комеди стор». Вэл всегда был се защитником и горячим поклонником, но за последние несколько лет она и его разочаровала, а это было еще хуже, чем самой разочароваться в себе. С ней стало трудно работать, у нее испортился характер, но хуже всего – она перестала быть смешной. Все остальное Вэл еще мог бы стерпеть, но не это. Руби не понимала, что с ней творится, знала только, что постоянно злится.

– Вэл, я очень ценю все, что ты для меня сделал, честное слово. Я понимаю, как трудно работать с примадонной, у которой нет таланта.

Едва эти слова у нее вырвались, как Руби поняла, что под ними скрывается. Боялась признать, но все же поняла. Это прощание. Самое страшное, что то же самое услышал в ее словах и Вэл. Услышал, но не возразил: «Не спеши, это еще не конец». Вместо этого он сказал:

– Руби, столько природного таланта, сколько есть в тебе, я еще ни у кого не видел. У тебя острый как бритва ум, а своей улыбкой ты можешь осветить целую комнату. – Он наклонился к ней через стол. – Можно задать тебе один вопрос? Когда ты перестала улыбаться?

Руби знала ответ – это случилось в предпоследний год ее учебы в школе, – но не желала вспоминать то время даже для того, чтобы ответить Вэлу.

«Предметы в зеркале кажутся ближе, чем на самом деле». То же самое можно сказать о воспоминаниях. Лучше не оглядываться.

– Не знаю, – тихо сказала она, избегая встречаться с ним взглядом.

Жаль, что она не могла дать понять Вэлу, как испугана, как ей одиноко. Руби казалось, что, если бы она это сделала, хотя бы раз призналась другу в своей уязвимости, возможно, это ее спасло бы.

Но у нее не получалось. Как ни пыталась, Руби не могла убрать свои оборонительные сооружения. Ее чувства были плотно упакованы и герметично запечатаны глубоко внутри се, где каждое воспоминание, каждая рана остались свежими.

– Ну что ж… – Руби расправила плечи, выпятив не слишком впечатляющую грудь. Она смутно подозревала, что вы глядит довольно нелепо, как раненый воробей, который пытается произвести впечатление на сокола. – Я, пожалуй, пойду. Раз уж мне придется выйти на панель, надо купить колготки в сеточку.

Вэл вяло улыбнулся:

– Я все же разузнаю насчет Азии. Свяжусь с тобой через несколько дней.

– Спасибо.

Руби, возможно, добавила бы что-то еще, возможно, даже стала бы заискивать перед ним, но ее горло внезапно сжал спазм. Вэл обогнул стол и подошел к ней. Руби прочла в его взгляде грусть и сожаление.

– Ты потеряла себя, – тихо сказал он.

– Знаю.

– Руби, послушай, мне это знакомо. Тебе нужно начать сначала.

Она натужно сглотнула. Такого рода честность уместнее в других районах страны, где время измеряется в месяцах и сезонах. Но здесь, в Лос-Анджелесе, где оно делится на тридцатисекундные промежутки, настоящие чувства не успевают расцвести.

– Не волнуйся за меня, Вэл, я живучая. Вот вернусь домой и начну учить японский.

Он сжал ее плечо:

– Узнаю мою девочку.

– Пока.

Она пошевелила пальцами, прощаясь на чисто калифорнийский манер, и двинулась к двери, изо всех сил стараясь удалиться с достоинством. Но нелегко ступать с достоинством в пропотевшей униформе официантки, и, как только закрылась дверь кабинета, Руби убрала с лица фальшивую улыбку и уныло поплелась к лифту. Столь же уныло она покинула здание. Ее «фольксваген» напоминал полудохлого майского жука. Сиденье так нагрелось на солнце, что Руби, сев за руль, чуть не выскочила обратно.

Из-под поржавевшего «дворника» на ветровом стекле торчал штрафной талон. Руби открыла окно, достала его и, скомкав, выбросила на тротуар. По ее мнению, рассчитывать на то, что водитель заплатит выписанный таким манером штраф, было настолько же нелепо, как оставлять счет на подушке в приюте для бездомных.

Скомканная бумажка еще не успела упасть, а Руби уже завела мотор и выезжала на бульвар Уилшир. Там ее поглотил поток транспорта.

В Студио-ситп на улицах было тише. Немногочисленные ребятишки вяло играли в небольших двориках. В жару возрастала опасность пожара, поэтому никто не тратил воду на мелочи вроде разбрызгивателей для полива лужаек.

Посреди улицы спал большой слюнявый сенбернар. Объехав его, Руби подкатила к краю тротуара и остановилась напротив многоквартирного комплекса. Вытирая вспотевшим лоб, Руби поднялась по лестнице. Никто не вышел с ней поздороваться, слишком уж было жарко. В такую погоду ее соседи наверняка сидели по квартирам, собравшись в кружок вокруг оконного кондиционера, как некогда пещерные люди собирались вокруг своих костров.

Поднявшись наконец на свой этаж, Руби дышала, как Шелли Уинтерс[3] в фильме «Гибель Посейдона», и была почти столь же мокрой. Пот тек по лбу и повисал каплями на ресницах, из-за чего перед глазами все расплывалось.

Как всегда, входная дверь открылась не сразу – длинно-ворсовое ковровое покрытие застряло между ней и порогом. Навалившись плечом, Руби в конце концов сумела немного приоткрыть ее и протиснуться в щель.

Тяжело дыша, она остановилась посреди своей маленькой темной квартирки, посмотрела на жалкую мебель, и ей захотелось плакать.

Мелькнула абсурдная мысль: «Если бы только пошел дождь! Если бы эта кошмарная погода изменилась, все могло бы быть по-другому!»

Глава 2

В Сиэтле июнь был трудным месяцем. Именно в это время, когда в школах заканчивались занятия, расцветали пионы и дельфиниум, местные жители начинали сетовать, что их снова обманули. Дожди начались в октябре (из года в год горожане неизменно утверждали, что в этом году дожди начались раньше обычного), и к концу мая терпение истощилось даже у самых выдержанных. С фанатизмом почти религиозным они смотрели выпуски новостей и видели первые вызывающие зависть съемки из более теплых южных краев, где люди уже купались. Родственники, жившие в других районах страны, звонили им по сотовым телефонам с очередного пикника. Лето наступило по всей Америке, только не в Сиэтле.

Местные считали, что это несправедливо. Они заслужили лето. Долгих девять месяцев они терпели отвратительную погоду, и природа давно должна была обеспечить их солнцем.

Словом, в том, что в день пятидесятилетия Норы Бридж пошел дождь, не было ничего удивительного. Нора не восприняла плохую погоду в день своего рождения как дурное предзнаменование, только позже, оглядываясь назад, поняла, что следовало бы. Но тогда она не придала этому обстоятельству особого значения, лишь подумала: «Ну вот, опять дождь. Как всегда в мой день рождения».

Стоя у окна своего кабинета, она потягивала любимый напиток, шампанское «Мумм», закусывая ломтиком свежего персика, и смотрела на поток машин, запрудивший Брод-стрит. Часы показывали половину пятого. В городе, чьи магистрали стали тесны уже десять лет назад, наступил час пик.

На подоконнике были веером разложены десятки открыток. Нору поздравляли с днем рождения все коллеги по радиопередаче. Открытки были красочны, на каждой написаны соответствующие случаю слова, но самым дорогим для нее оказалось поздравление от Кэролайн, старшей дочери. И, как всегда, ее радость омрачилась тем, что Руби снова не прислала ей поздравление.