Золото собирается крупицами - Хамматов Яныбай Хамматович - Страница 44

— Ну, с тобой уж и пошутить нельзя, Зинатулла! Какой ты вспыльчивый. — Сайфетдин рассмеялся. — Давно здесь?

— Порядком уже… А ты все на золоте работаешь?

— Да вот пришел, может, дадут работу. Как говорится, у нового хозяина и рубль новый!

— У кого ж ты просишь? Новый-то в Оренбург укатил!

— Когда? — вскочил Сайфетдин.

— Да дня три будет.

— Ах, я дурак! — старатель с досадой хлопнул себя по лбу. — Старый дурень! И хожу, и хожу каждый день, нет того, чтобы спросить! — Он смял и выбросил папироску.

Старые знакомые разговорились. Хисматулла не вмешивался в их разговор, только время от времени вставал и начинал размахивать руками, чтобы согреться. Сайфетдин и Зинатулла говорили о приисковых делах, о ссоре старого хозяина с новым, о том, как уехал старый управляющий… Скоро конюх ушел.

— Вишь как! — Сайфетдин обернулся к Хисматулле и хмыкнул. — Мы спины гнули, чтоб золото найти, а Закиров не гнул, а подцепил! Уж как он перед Аркашкой хвостом вилял, всегда на задних лапках: «Аркадий Васильевич, вы!.. Аркадий Васильевич, ах!» — а потом — хвать! —и ограбил! Вот, должно быть, Аркаша наплакался! Да он все равно, небось, в накладе не остался, что-нибудь да унес за пазухой… — Сайфетдин прищурился: — А ты что молчишь, ни слова не скажешь?

— А что говорить? Меня это не касается…

— Не касается? Ну-ну! А мороз-то хоть тебя касается? Смотри, как он тебе уши оттрепал, все красные! — хохотнул Сайфетдин. — Пойдем-ка пошукаем в бараках, надо место на ночь найти, не в сугробе же устраиваться… Пойдешь со мной утром в старом отвале мыть?

— А как?.. Ведь управляющего нет, кто нам разрешит?

— Ничего, мы пока без разрешения! — усмехнулся Сайфетдин. — Авось раз нет никого, стало быть, и гнать некому! Вставай, а то в сосульку превратишься…

Рано утром Сайфетдин разбудил Хисматуллу, и они пришли к старому отвалу. Сайфетдин сколотил из трех досок желоб, настелил сверху прутья и сказал, не оборачиваясь:

— Вот эти прутья для того, чтобы удержать золото, понял? Вода уносит гальку, камешки, а золото застревает в прутьях, сейчас увидишь. — Он расколотил доской лед, установил у края про руби желоб, закрепил его со всех сторон песком и пустил воду. Вода хлынула в желоб, ударяясь о планки и прутья, брызгая во все стороны. — Это отвал старый, его уже мыли, стало быть, ила тут больше нету, — продолжал Сайфетдин, следя за водой. — Видишь, песок, как крупа, рассыпается? — Он взял на лопату и кинул в желоб. Чистая, звенящая маленькими льдинками вода сразу замутилась, потом стала желтой и, наконец, бурой.

Сайфетдин обернулся.

— Слушай, а что это я тебе говорю? — сказал он. — Ты ведь тут небось не в первый раз, а? Ну, говори, мыл уже?

— Приходилось… — смущенно ответил Хисматулла. Ему стало неловко оттого, что он сразу не сказал об этом Сайфетдину, и получалось так, вроде бы он нарочно не сделал этого вовремя, чтобы посмеяться над старателем. Хисматулла покраснел: — Я потому… Я не хотел… Я думал, что нехорошо перебивать! — выпалил он.

— Я так и подумал, — удовлетворенно кивнул головой Сайфетдин. — Прочисти-ка это, по смотрим, как ты умеешь работать! — И он пока зал на нижний конец желоба, где скопились мел— кие камешки.

Хисматулла выбрал их из желоба и выбросил в яму за отвалом. Сайфетдин, следивший за ним, похлопал его по плечу:

— Все правильно! Продолжай…

Скоро лед нарос на черенке лопаты, и она потяжелела. Поверхность желоба тоже покрылась льдом. Лапти набухли от воды, от холодного ветра у Хисматуллы защипало колени. Но Сайфетдин бросал в желоб лопату за лопатой широкими плавными взмахами, и парню стало стыдно останавливаться, когда пожилой человек еще продолжает работать. Наконец Сайфетдин убавил поток воды, раздвинул прутья и ладонью сгреб песок, оставшийся на дне. Маленькие черные глазки его с надеждой высматривали золото среди гальки, песка и шлихов. Вдруг в середине блеснула, как искорка, желтая крупинка. Негнущимися озябшими пальцами Сайфетдин выловил ее, завернул в тряпицу, положил в карман и опять стал глядеть в желоб, перебирая песок. Затем тяжело вздохнул и поднялся на ноги:

— Зря мучились… Эх, кабы не зима, а лето… Ну да что там, пошли!

— Куда?

— Туда же, куда и вчера…

Они вскинули на плечи лопаты, кайлы и пошли к баракам.

— Артель собрать надо, — говорил по дороге Сайфетдин. — Из таких вот, как мы, из тех, что без работы сидят. Все полегче станет…

К вечеру ударил сильный мороз, и сидеть в заброшенном бараке, где они ночевали вчера, стало невозможно. Сайфетдин и Хисматулла долго искали себе места в теплых бараках, но там была такая теснота и давка, что и сидя нельзя было устроиться спать. Найдя все же барак по-свободнее, Сайфетдин лег на земле поближе к печке, так как все нары, тянущиеся вдоль стен, были заняты старателями. Железная печка была вся покрыта сушившимися лаптями, катами и портянками, от них поднимался густой белый пар. В бараке было душно, и горло спирало от неприятного запаха — и грязь, и пот, и еще бог знает что, — все смешалось в тяжелом воздухе. Хисматулла, не найдя места возле печки, повесил лапти на деревянный гвоздь, чтобы стекла вода, напихал в портянки сена и завернул в них ноги. Сайфетдин уже дремал, прикорнув у нар. Хисматулла лег рядом с ним, но не успел и заснуть, как почувствовал сильное жжение в спине — клопы и блохи кишмя кишели в бараке, и Хисматулла около часа вертелся, поворачиваясь с боку на бок, ожесточенно царапая то спину, то ногу. Лежавшие рядом с ним то и дело просыпались от его возни и недовольно ворчали: «Расчесался! Не любишь блох, кати на улицу!» — и Хисматулла пополз по пыльному полу ближе к дверям. У дверей хоть и дуло, но клопы и блохи беспокоили меньше, однако и тут Хисматулла не смог уснуть. Мысли о Нафисе не давали ему покоя..

«Так и не вышла ко мне, — думал он. — И Хажисултан к ней ходит… Мать говорит, греха боится, не может никах нарушить… Как же раньше ничего не боялась? Эх, — стукнул он кулаком в стену, — сам я виноват, что так случилось! Тянул все, тянул, надо было сразу ее увезти!.. А теперь, конечно, она думает, что из-за того, что со мной убежать хотела, аллах наказывает ее, ведь так и мулла говорил, — во всем себя винит, наверно! И в том, что отец умер, и в том, что брат из дома ушел с этим курэзэ… Что же делать? Хоть бы увидеть ее, поговорить!.. Чертова старуха, только и знает, что палкой размахивать! Мало ей того, что нашу жизнь загубила! Не запри она Нафису в сарае, все могло быть по-другому…»

Хисматулла уснул лишь перед рассветом и скоро был разбужен шумом пробуждающегося барака. Казалось, в бараке стало еще теснее, все толкались, собираясь на работу, наскоро жевали на ходу сухари из мешочков, переругивались, разбирая каты и лапти. Через час барак опустел, в нем остались только те, у кого не было работы. Они собрались у печки и молча сидели, поворачиваясь к огню то спиной, то боком. Сайфетдин подошел к ним.

— Ребята, может, сходим в старые шахты, попробуем сами мыть? Все равно дела нету…

Старатели молчали. Потом один из них молча показал на свои рваные лапти:

— А с этим что делать? И есть там нечего… Какая работа без еды? Если бы хоть одежда была или тепляк там стоял, тогда другое дело!

— Ну, так идемте к тем, у кого тепляки есть! — предложил Сайфетдин. — Хоть что-то за работаем…

— Мало там таких оборванцев, как мы, толчется! — сказал один из, старателей, натягивая на ноги не налезающие лапти. — Если б свой тепляк…

— Зимой всегда про тепляки говорим, а летом забываем, — добавил другой. — Вроде той собаки, которая думает: «Дожить бы до лета, из костей дом построила бы!»

— Чем спорить попусту, айда на шахту! — вмешался Сайфетдин. — Хоть на ту, где осенью рыть начали, вдруг там счастье наше лежит?

— А как подавать? Лошади-то нету, и тачки нет! Земля мерзлая, вода далеко, нет, я не пойду! — заявил тот, что натягивал лапти.

— Нас же много! — возразил Сайфетдин. — Можно и на санках подвозить, шахта неглубокая, да и озеро, по-моему, как следует не за мерзло, сделаем прорубь, воду по трубе подведем, — убеждал он.