Золото собирается крупицами - Хамматов Яныбай Хамматович - Страница 40

— Нога болит…

— Потерпи, теперь уж немного осталось Знаешь, сколько у меня на заводе знакомых? У них и переночуем. — И, поглядев на осунувшееся лицо мальчика, добавил: — И поесть нам дадут…

Они остановились у небольшого домика на краю поселка. У крыльца лаяла тощая собака, по очереди поднимая то одну, то другую закоченевшую от стужи лапу. Кулсубай постучался. В сенях что-то зазвенело, и мягкий женский голос спросил по-русски:

— Кто там?

— Это я, Костя! — ответил Кулсубай.

— Какой Костя?

— Не помнишь, Наташа-апай?

— А, Константин! Где ты пропадал? —обрадовано засмеялась светловолосая женщина, открывая им дверь. — Проходите, проходите! Ого, а это кто? Костя, у тебя уже такой большой сын?

— Нет, Наташа-апай, сиротка малай, такой же, как я…

— Ну, идите же, идите! Замерзли небось? Господи, стужа-то какая!

Войдя, Кулсубай снял камзол и подсел к печке. Гайзулла, боясь тронуться с места, так и стоял, прислонившись к дверному косяку. Глаза его удивленно и испуганно пробегали по комнате, то и дело останавливаясь на иконах, висевших в правом углу.

— А ты чего ждешь? — спросила Наташа. Она подошла к мальчику и взяла его за плечи: — Ну? Так и будешь стоять? Давай-ка раздевайся!

Она сама сдернула с него полушубок, и Гайзулла с наслаждением прижался к горячему, белому, пышущему жаром, пахнущему мелом боку печки и притих, продолжая разглядывать комнату — полати, веревки, протянутые для белья, деревянную кровать у стены. «Все не так, как у нас, — подумал он. — Вот если бы вместо кровати были нары, а вместо большой печки маленький чувал, как было бы хорошо, совсем как дома! Нехорошо живут, не по-нашему! И платье у нее без оборок…»

Тем временем Наташа хлопотала у жарко натопленной печи. Скоро она поставила на стол пузатый коричневый горшок, доверху наполненный дымящейся картошкой, тарелку с нарезанными кусочками сала, полкаравая хлеба, налила в граненые стаканы крепкий чай.

— Садитесь, — улыбнулась она Кулсубаю. — Угощайтесь, чем бог послал. Мужик вчера деньги принес, вот и купили муки, сала, а картошка своя, слава богу…

— А где сам-то, Алексей Иванович? — спросил Кулсубай. Он обеими руками держал кружку с горячим чаем и время от времени дул на него.

— Хозяин? Руду на завод возит.

— Давно не видал его. Придет сегодня, нет?

— И-и, куда там! — рассмеялась Наташа. — Он у меня домой только в конце недели приходит! Да вы ешьте, ешьте! — Она —посмотрела на Гайзуллу, который сидел на лавке, опустив глаза и не притрагиваясь к еде. — А ты чего не ешь? На-ка! — Она положила перед ним несколько картофелин и придвинула ближе тарелку с салом. — Ишь какой худой… Тебя как звать-то?

— Гайзулла, — ответил за мальчика Кулсубай.

— Ох, ну и имечко, у меня язык такое сказать не повернется! Ничего, по-нашему, стало быть, Гриша будешь. Сынок мой года на два, на три постарше был бы, в прошлом году в карьере камнем придавило, царство ему небесное!

Наталья перекрестилась, глаза ее заблестели! Подняв фартук, она крепко вытерла им лицо и, как бы отгоняя горькие мысли, махнула рукой и обернулась к Кулсубаю:

— Ты-то, Константин, как, не женился еще?

— Как же, женился на вашей, на русской, Машей зовут! Богатея дочка… Год в лесу прожили, только вылезли, тут нас цап-царап! — меня в Сибирь, а она где — не знаю…

— Ой, что ты дальше-то делать будешь, горемычная душа?

— А что делать, Наташа-апай, так и живу!

— Оставайся у нас, и мальчонка пусть живет!

— Спасибо, Наташа-апай, помню я твою доброту и как дружно мы все вместе жили, и теперь бы у вас остался, да боюсь! Поймают, по головке не погладят, да и жену найти хочется! Плохо мне без нее… — Кулсубай помолчал. — Эх, кабы ты знала, до чего надоело бродяжить, так хочется на одном месте пожить, а вот…

— Да про тебя уж и забыли небось. — Наташа подперла щеку рукой и глядела на Кулсубая ласково и жалостно.

— Как же, забыли! У тех, кто каждый день вволю жрет, память в брюхе сидит, никогда ни чего не забывают! Мне бы Машу только найти, я б и носу сюда не казал… Уехали бы дальше, на север, жили бы в маленькой деревне, а то и вовсе в лесу бы построились…

Гайзулла уже не слышал, как Кулсубай поднял его от печи и уложил на лавку, он давно спал, разморенный едой и теплом, а Кулсубай и Наташа еще долго разговаривали при свете керосиновой лампы с отбитым стеклянным колпаком. Уже за полночь Кулсубай забрался к Гайзулле на теплую печь, но и там он уснул не сразу, а долго еще думал, ворочался с боку на бок и тяжело вздыхал..

Утром Гайзулла проснулся от шлепанья босых ног по полу. Наташа в белой рубахе, подбитой простым кружевом, с распущенной косой выбежала в сени. Тотчас там звякнул о ведро ковшик, и послышались звуки льющейся воды. Гайзулла перевернулся на другой бок и опять задремал. Сквозь сон мальчик слышал, как встает, потягиваясь, Кулсубай, негромкий разговор, затем чья-то рука легонько потрясла его за плечо.

— Вставай, соня! —весело говорил Кулсубай. — Все на свете проспишь!

Гайзулла открыл глаза. Утреннее солнце заливало избу светом, желтые зайчики прыгали по стенам, по дощатому полу, снег за окном искрился тысячью золотых крупинок. Наташа хлопотала у печи, двигая ухватом. Кулсубай сидел на лавке у окна и натягивал сапоги. Солнце пронизывало его бороду так, что казалось, видна была каждая волосинка. Гайзулла рассмеялся, спрыгнул с печи и подбежал к Кулсубаю.

— Агай, мы здесь останемся?

— Нет, дружок, дальше пойдем. А тебе что, понравилось на русской печке спать? — хохотнул Кулсубай.

— Понравилось, — ответил Гайзулла, опуская глаза.

— Ничего, еще наспишься! Здесь везде такие, в каждом доме! — Кулсубай натянул сапоги и встал. — Ну, попьем чаю, и айда! Я говорю, пора нам….

Уходя, они долго оглядывались и махали рукой Наташе, которая, провожая их, вышла на крыльцо. Она улыбалась и кричала что-то, но скоро уже не было слышно, что она кричит, а потом дорога свернула, и скрылась за поворотом ласковая, светловолосая женщина в накинутом на плечи полушубке, и маленький домик, и собака, вилявшая хвостом…

От дома к дому, от деревни к деревне ходили хромой мальчик и мужчина с черной бородой. Гайзулла скоро привык к тому, что каждую ночь спал на новом месте, к тому, что везде их встречали радушно, кормили, оставляли на ночь и часто просили Кулсубая пойти к больному, заговорить боль, прогнать нечистую силу. Обычно Кулсубай оставлял мальчика у хозяев и ходил по деревне сам. В каждом доме спрашивал он о своей жене, но никто не знал о ней, и надежды найти ее становилось все меньше. Кулсубай приуныл, а Гайзулла все сильнее скучал по дому и долгими зимними вечерами, сидя у печки, вспоминал мать, сестер, низенький дом с покосившимися воротами, чувал, отбрасывающий яркие блики на лица сестер и матери, хрупкую березку над могилой отца, знакомые деревенские улицы.

Однажды, когда они выходили из небольшой русской деревушки, их догнала старая женщина в зипуне и валенках. Запыхавшись, еле переведя дух, она схватила Кулсубая за рукав и, еще не в силах сказать что-нибудь, мотнула головой.

— Отдышись, тетушка, — сказал Кулсубай. — Куда торопишься? Я ж от тебя не бегу!

— Ты тот знахарь, что вчера ходил? — прерывистым хриплым голосом заговорила наконец старуха.

— Ну, допустим, я.

— Ох, догнала, слава богу! Дочь у меня старшая захворала, сделай милость, помоги! Я тебе заплачу, чем смогу…

Женщина привела их к большому дому с резными наличниками и деревянным подзором вдоль крыши, суетливо распахнула дверь:

— Проходи, проходи! В жару лежит, уже не сколько дней…

Миновав большие стены, Кулсубай, не раздеваясь, вошел в избу, оставляя за собой талые грязные следы. Больная лежала в углу, на деревянной кровати. У нее было желтое лицо, большие голубые глаза ввалились. Не обращая внимания на вошедших, она негромко и монотонно стонала, положив руки на живот.

— Катерина, лекарь пришел, — шепнула ей старуха.

На лице больной появилась страдальческая улыбка, она повернула голову и поглядела на Кулсубая.