Ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко. Сказки славян. - Автор неизвестен - Страница 22

— Проси что другое. Не могу на тебе жениться. У меня жена есть.

А женщина своё:

— Какая она тебе жена?! Ты к ней и раз в год не заглянешь.

— Нет, — говорит Кармелюк. — Я ей верным мужем быть обещался. И дети у меня есть.

Загорелись злобой глаза у молодицы.

«Мне не достанешься — и ей не достанешься!..» Так про себя подумала, а Кармелюку сказала ласково:

— Не можешь женой назвать, хоть сестрой тебе буду. Ты — братом мне наречённым. Приходи ко мне завтра поутру.

Отважен был Кармелюк, силён силой богатырской и хитёр. Да хитрости у него только на врагов хватало, а с друзьями он прост был. Поверил той женщине. Ответил ей:

— Нет, сестрица, утром меня не жди. Утром, когда солнце светит, моя тень на землю ложится. А мне мою тень беречь надо. Вороги меня стерегут, выслеживают, но я их пуль не боюсь — я слово знаю. Только тому меня убить нод силу, кто в мою тень выстрелит. Хоть никто про то не ведает, не догадывается, да лучше мне ясным днём на люди не показываться. Приду к тебе завтра вечером.

Только они разошлись в разные стороны, злодейка змеёй проскользнула в дом начальника и рассказала, когда и где Кармелюк быть обещался.

Вот пришёл к ней Кармелюк, а его засада ждёт: в садочке — солдаты, на сеновале — казаки.

Усадила молодица гостя за стол, водку-горелку поставила, сало да огурцы подала.

Кармелюк говорит хозяйке:

— Хорошо у тебя! Давненько я в тёплой хате под крышей не бывал, давненько за столом на лавке не сидел.

— Эх, Кармаль, Кармаль, — отвечает женщина, — сам ты себе такую долю выбрал. Скитаешься, как волк по лесам, как волка и убьют тебя. За какую ты правду бьёшься, кто тебя знает!..

Печально Кармаль усмехнулся и говорит:

— Слушай притчу, сестра, тогда всё поймёшь.

И начал:

— За семью морями, за десятью горами… Может, и не так далеко, а у нас поблизости жил-был царь со своим сыном. Рос-подрастал царевич, уже не дитя, да ещё не мужчина. И вздумалось ему посмотреть, что в отцовском царстве-государстве делается, как люди живут. Встал он однажды раным-рано и вышел из дворца. Видит — люди все в одну сторону идут, и он туда направился. И пришёл на торговую площадь. А день-то был ярмарочный. Продавцы и по-купцы смешались. Ходит царевич, всё ему любопытно. И дошёл дозагона, где коней продают. Смотрит царевич — стоят три коня. Один слепой, слепыми глазами вдаль глядит, будто видит что-то. Другой сытый, гладкий, так с жиру и играет. Грива у него пышная, хвост длинный, ногами перебирает, сено, что перед ним положено, не ест, а по сторонам разбрасывает. Выискивает травинку, которая повкуснее. А третий конь — боже ж мой! — в чём душа держится?! Рёбра выпирают, как обручи на бочке, спина упряжью до ран стёрта. Еле на ногах стоит. Потянулся этот конь к сену, что сытый по земле разбросал, а тот его копытом по рёбрам, — моё, мол, сено, лучше под ноги стопчу, чем тебе хоть стеблинку дам. Заржал жалостно тощий, а слепой конь и ухом не ведёт, ничего не видит. А теперь, сестра, сама скажи, как ты притчу понимаешь?

— Ой, Кармаль, — всплеснула руками женщина, — разгадала ведь я её. Тощий конь — то народ, люд бедный. Сытый конь — паны да богатеи. А вот про слепого коня — не знаю.

— Ну так я тебе скажу, — Кармелюк говорит. — Слепой конь — наш царь, что ничего не видит, ничего и знать не хочет. Что же ты спрашиваешь, за какую я правду бьюсь?!

Тут заплакала женщина.

— Что я наделала, натворила. Врагам тебя предала, тебя загубила. Беги, Кармаль, — может, ещё спасёшься!

Вскочил Кармелюк, бросился к двери, а за дверью казаки с шашками. Метнулся к окну, а там солдаты с ружьями. Стрельба поднялась, сеча.

Сколько пуль в Кармелюка попало — ему ничего. А промахнулся один молодой солдат — в Кармелюкову тень, что на стене чернела, угодил. Тут и рухнул Устин Кармелюк, ровно могучий дуб, что под корень срубили.

А женщине той начальники награду выдали. Только радости-счастья ей не было. Глаз она не осушала, почернела, ссохлась вся. И умерла вскоре.

Но и в могиле прощенья не получила. На том месте, где её похоронили, трава не росла, птицы не садились. И имя её забыли.

Про Устина Кармелюка песни поют, сказки складывают, а её имя никто не поминает, будто и не жила она на свете. Потому что нет никого презренней, чем тот, кто дружбе изменил, друга предал.

ЯНЮРЕК И ЯРОШЕК

Польская сказка

Обходил лесной чёрт Ярошек свои лесные владения, смотрел, всё ли в порядке. Хозяйство большое — глаз да глаз нужен. Муравьи к зиме готовятся — летние ходы запечатывают. Медведь в глухом углу берлогу себе облюбовал, пока гуляет, а по первому снегу заляжет. Утки-гуси улетели, вроде бы никто не отстал. Два лося из-за красавицы лосихи подрались. Постучали рогами, покричали друг на друга и разошлись в разные стороны. Опять тихо в лесу. Темнеть стало.

Только слышит Ярошек, будто плачет кто-то. Пошёл на голос, подкрался к полянке, из-за кустов лохматую голову выставил.

Посреди поляны стоит сухое дерево, растопырило корявые сучья, словно цепкие лапы. А под деревом человек. Из глаз слёзы капают, руки длинную верёвку распутывают, сам приговаривает:

— Ой, лихо мне! Неохота с белым светом прощаться, да, видно, судьба такая.

— Ты что? — испугался Ярошек. — Никак вешаться хочешь?

— Эх, хотеть не хочу, а приходится.

— Так кто ж тебя заставляет?

— Добро, что хозяин мне сделал.

— Как же это добро до петли тебя довело? — удивился Ярошек. — Никогда такого не слыхивал.

— Да очень просто… Такое уж хозяйское добро — сперва сладким показалось, потом горьким обернулось.

— А ты расскажи, — сказал Ярошек, — может, чем помогу.

— Это ты-то поможешь! Небось хозяин не без вашей чёртовой помощи обошёлся.

— Не знаю, — говорит Ярошек, — только чёрт чёрту рознь.

— У одного рога подлиннее, у другого покороче — вот и вся разница. Ну да расскажу, хуже не будет. Всё едино вешаться.

И начал рассказывать.

— Зовут меня Ян, прозывают Янюрек…

— А меня Ярошеком кличут, — вставил лесной чёрт.

— Ярошек так Ярошек, — ведёт своё Янюрек. — Семь летназад женился я. Землицы у меня было немного, избёнка старая, лошадёнка незавидная, а всё жить да хозяйствовать можно. Вдруг является богатый сосед добро нам делать. Даёт денег на обзаведение. Ясное дело, в долг. Я сдуру и взял. В следующее лето неурожай случился, долг я не отдал. На тот долг проценты наросли. А тут дети; а тут лошадь пала. Так и пошло: что ни год, то новый рот, а каждый третий год — недород. Теперь и изба не моя, и земля не моя. Выходит, он полный надо мной хозяин — всё его. И сам я со всеми потрохами — тоже его. И заметь — это только всё за проценты. Как уж он, окаянный, считает, сам не знаю. А жена и дети холодные, голодные сидят. Вот я и надумал повеситься. Может, тогда их люди пожалеют, помогут, может, смерть долг спишет.

Ярошек слушает да носом шмыгает. Глянул Янюрек, а лесной чёрт в три ручья плачет.

— Ну, того не легче, — говорит Янюрек. — Сам наплакался да ещё чёрта до слёз довёл. Ты-то чего ревёшь?

— Деток твоих жалко, — отвечает Ярошек. — У меня у самого пятеро чертенят, мал-мала меньше.

— Шёл бы ты, куда шёл, только сердце растравляешь, — вздохнул Янюрек, сделал петлю из верёвки и накинул на шею.

Тут чёрт Ярошек прямо козлиным голосом завопил:

— Погоди, не вешайся! Не могу я этого видеть. Идём лучше со мной. Я тебе что-то покажу.

Разобрало Янюрека любопытство: что ему чёрт показать может?

— Ладно, — согласился он, — веди. Ночь велика, ещё успею повеситься.

Завёл Ярошек Янюрека в глухую лесную чащу. В такие дебри, где птица не пролетит, хорёк не продерётся, только чёрту в пору туда дорогу сыскать.

— Эй, дальше не пойду, — заупрямился Янюрек. — Надоело мне по лесным чащобам таскаться.

— А мы уже и пришли, — отвечает Ярошек. — Глянь-ка вверх.