Огнетушитель для дракона - Метелева Наталья - Страница 3

Изредка я поглядывал на парня, переключая зрение на зеркало заднего обзора в кабине. Взглянув очередной раз, я встретился взглядом с обезумевшими человеческими глазами.

– Летающий экскаватор! – затряслись его губы. – Что за дьявольщина! Может, я умер?

Тут под моими гусеницами мелькнуло что-то подходящее – несколько избушек на берегу речки, почти таких же убогих, какими любил притворяться дед Горыхрыч. Я плавно спикировал саженях в двухстах от жилищ, распахнул дверцы.

Наверное, я чего-то не рассчитал и частично отразился в зеркале, потому что человек спросил, уставившись в стекло, где, по идее, должен бы видеть лишь самого себя:

– Ты что такое, а? Или кто?

На случай демаскировки мы с наставником отрабатывали несколько вариантов поведения.

– Я робот, – сказал я противным скрежещущим голосом консервной банки. И, не давая слушателю опомниться, без запинки изложил три закона роботехники, присовокупив напоследок: – Задание выполнено. Человек доставлен. Освободите транспорт.

– Нифигассе! – выдохнул парень.

– Человек дома. Человек в безопасности. Освободите транспорт, – тупо твердил я.

– И не подумаю. Летающий робот-экскаватор! А я думал, как такая громадина могла попасть в глухую тайгу?

Парень вцепился в руль, и выпрыгивать не собирался. Вот наглец, на голову ушибленный! Я изрыгнул его из кабины на травку, но этот самоубийца, забыв о ранении, вцепился в мое крыло, то есть в дверцу, и повис. Я попытался стряхнуть его.

– Отдай мой рюкзак! – заорал он.

Я выплюнул требуемое ему под ноги. И с ужасом осознал, что сгоряча вышвырнул все посторонние вещи из кабины. Портрет отца – белоснежного дракона, парившего на фоне гор – и рукопись деда, труд всей его жизни!

Парень оказался быстрее моего ковша: хлопнулся ничком, подмяв под себя папку с рюкзаком. Я заподозрил, что не так сильно он и ранен.

– А это что такое? – он вытащил портрет и нагло разглядывал в свете моего же прожектора. – Клёвый дракоша. Но слишком гламурный на мой вкус.

На его вкус?! Я чуть не взорвался от ярости.

– Верни на место! – от злости я почти вышел из роли робота, но вовремя спохватился, и отстраненным тоном автомата зачастил. – Нарушение. Чужая собственность. Приказано доставить по назначению. Нельзя передавать посторонним лицам. Нарушение. Чужая собственность. Приказано…

– Что упало, то пропало, – отмахнулся парень. – Кто и куда приказал тебе это доставить?

– Введите пароль для доступа к информации, – вспомнил я подходящий вербальный кукиш. Значения фразы я не знал, но, судя по телесериалам, она должна действовать.

Так и есть. Парень погрустнел, спрятал мою реликвию за пазуху, вытащил карту. Разочаровано сплюнул на траву:

– Тьфу, схема московского метрополитена. А я-то надеялся на карту сокровищ.

– Я не лотерейный автомат, я робот, – напомнил я. – Верните вещи на место. Нарушение. Нельзя передавать в руки посторонних.

– А ты мне сам дал, между прочим, – мерзавец ухмыльнулся. Он уже разглядывал дедову папку. – Так, а тут у нас что интересненького? Ух ты, какая древность! Я такого шрифта и не видывал. Это что, типа клинописи на змеиной коже? А на каком языке? Ты случайно не знаешь, экскаватор?

Я сгрёб любопытного наглеца клешнёй ковша и тряс в воздухе, невзирая на ранения и вопли, пока не вытряс из-за пазухи портрет отца. Отложив парня подальше, аккуратно подобрал свои реликвии, сунул в кабину.

– Эй, погоди! – окликнул меня человек, когда я уже поднимался в воздух, свирепо грохоча гусеницами на всю тайгу. – Эй, робот! Ты что же, меня тут бросишь? Я ранен, между прочим.

– Человек в безопасности. Человек дома. Задание выполнено.

– Ты, Сусанин ржавый, не видишь, куда меня затащил? – человек заорал, стараясь перекричать мой нарочитый грохот. – Это заброшенная деревня! Ни одного окна целого, даже ни одной собаки. Эй! Ты меня слышишь?

Сделав вираж над осевшими, как трухлявые пеньки, избушками, я вернулся. Посигналил. Никто не выбежал, не залаял, и мой сиротливый зов поплыл над тихой тайгой, как похоронный набат. Мертвые человеческие дома пялились выбитыми глазницами, опушенными белёсым мхом.

Человек сидел на земле, сгорбившись, вытянув больную ногу. Одинокий и несчастный, как я. Крупные звезды смотрели на нас холодными глазами драконов, навсегда ушедших в небо.

Драконий бог! Я не мог его тут оставить. Опустился и распахнул дверцу.

Ну, почему, если уж я влипаю в неприятности, то по самые надбровные рога?

Парня колотил озноб, и он скрючился, обхватив себя руками, кое-как пристроив на сиденье больную ногу. Куда его доставить, он так и не сказал. Точнее, я ничего не понял из его туманных объяснений, которые он охотно и путано излагал, и я решил выкинуть его у оранжевых палаток.

Если б я еще мог это сделать!

Прожектор светил уже еле-еле, фары едва мерцали, кровь холодела – я засыпал. Даже здоровому дракону ночной полет нелегко дается, а уж курино-слепому… Если бы не человек, я бы вообще до утра из той речки задницу не вытащил. Да и сейчас – того и гляди, споткнусь о какой-нибудь кедр, и по закону подлости снова упаду на человека. Оно мне надо?

Иссякнув, я ухнул в первую же проплешину в тугой таёжной щётке и погасил прожектор. Тут же донеслось:

– Эй, робот, ты что, сломался?

Если он еще раз скажет мне «Эй», я стукну его рулём по лбу.

– Не могу двигаться, – проскрипел я. – Аккумулятор сел.

– Тогда ради какого праздника ты такую иллюминацию устроил? – упрекнул меня назойливый безбилетник. – Не на шоссе – с включенными фарами ехать, а вертолеты не бреют верхушки брюхом, не столкнулся бы.

Глаза у парня были мутные, в красных прожилках, и я не стал пререкаться с больным. Предупреждал же меня наставник: люди опасны для нашего здоровья. И я уже тысячу раз пожалел, что не дал волку поужинать. А ведь прав был серый санитар леса, когда хотел избавить меня от этой говорящей неприятности.

И я вознес волку запоздалую благодарность.

Я не забуду тебя, волк. Твоя плоть стала моей, и Великий Ме даст вечную радость твоей звериной душе. А когда настанет мой час уходить к звёздам, ты встретишь меня на пути. И спросишь, оскалив крепкие молодые клыки: хорошо ли я прожил жизнь, которую ты поддержал этой ночью, отдав свою. И если ты будешь недоволен, Великий Ме изгонит меня отовсюду. И я исчезну навечно. Потому, волк, я хорошо проживу нашу с тобой оставшуюся жизнь. Тебе не придется мстить ни сейчас, ни потом. Прости меня.

Парень на сиденье забылся беспокойным сном. Я постарался нагреть воздух в кабине, насколько хватало сил, но человека всё равно бил озноб.

Лес стоял чёрный, почти невидимый в густой чернильной ночи, словно мы сидели на дне глубокой шахты. О его существовании напоминал лишь запах хвои, да скрип веток, на которых лениво качался ветер, засыпая, как на материнском гребне.

Мамины чешуйки так же чуть слышно поскрипывали при ходьбе, когда она выносила меня, еще совсем малыща, ночью из норы и рассказывала о звездах и рассветах над ледяными вершинами ее родных гор, белоснежных и сверкающих под утренним солнцем, как крылья моего отца.

Мне страшно захотелось свернуться калачиком, зажав в пасти хвостовой шип, как драконыш в яйце. Но я застыл неподвижной железной скалой в черном море печали мира и слушал его дыхание: и дальний рокот надвигающейся грозы, и еще более дальнюю дрожь землетрясения на восточном краю материка.

У драконов абсолютный слух. И от музыки мира часто бывает так больно, что лучше бы ее не слышать: в ней исчезает гармония.

Когда я проснулся с первым лучом солнца – разбитый и с тяжелой головой, как после лишнего ковша медовухи – раненого парня во мне не было. Ушел. Пропала и дедова папка, и портрет отца. И как теперь найти иголку в стоге тунгусских сосен?

В иноформе вертолета службы пожнадзора РСФСР, списанного в металлолом еще в прошлом веке, я поднялся в воздух и тихо пошлёпал на юго-запад. Заметил совсем под боком оранжевые палатки – ночью я чуть-чуть не дотянул до них. Наверняка вор там прячется. Я покружил над ними в задумчивости.