Остров - Хаксли Олдос - Страница 3

Уилл доел банан и попросил еще один, а потом третий. Голод был утолен, проснулось любопытство.

— Кто научил тебя так хорошо говорить по-английски? — спросил он.

— Все говорят по-английски, — ответила девочка.

— Все?

— Да, если не по-паланезийски.

Судя по всему, беседа не слишком ее занимала. Девочка отвернулась, взмахнула тонкой коричневой рукой и свистнула,

— Здесь и теперь, друзья, — повторила птица, вспорхнула с ветки высохшего дерева и села ей на плечо. Девочка очистила банан, две трети дала Уиллу. А остальное — минаху.

— Это твоя птица? — поинтересовался Уилл. Девочка покачала головой.

— Минахи, как электричество, не принадлежат никому в отдельности.

— Почему они говорят все это?

— Потому что их научили, — терпеливо ответила она. «Вот так тупица!» — подразумевал ее тон.

— Но почему именно это — «Внимание», «Здесь и теперь»?

— Ну…— Девочка подыскивала ответ, чтобы объяснить очевидное этому взрослому недоумку. — Ведь мы постоянно забываем о таких вещах. Забываем внимательно относиться к тому, что вокруг. А это и значит пребывать здесь и теперь.

— А минахи летают повсюду, напоминая нам эту истину, верно? Девочка кивнула. Да, разумеется. Они помолчали.

— Как тебя зовут? — спросила девочка. Уилл представился.

— А меня зовут Мэри Сароджини Макфэйл.

— Макфэйл? — Это было просто невероятно.

— Макфэйл, — подтвердила она.

— А братца твоего зовут Том Кришна? Девочка кивнула.

— Ну и ну, черт побери!

— Ты добрался до Палы на самолете?

— Нет, морем.

— У тебя есть лодка?

— Была.

Уилл в воображении увидел волны, разбивающиеся о врезавшийся в отмель корпус, и услышал треск от удара.

Девочка принялась расспрашивать, и Уилл рассказал ей все, что случилось, о том, как вдруг начался шторм и как удалось пристать к отлогому берегу, и об ужасах подъема на скалы — о змеях, о падении с обрыва… Вновь его стала бить дрожь — еще сильнее, чем прежде.

Мэри Сароджини слушала внимательно, не вставляя замечаний. Когда его сбивчивый рассказ наконец завершился, девочка приблизилась, с птицей на плече, и опустилась подле него на колени.

— Послушай, Уилл, — сказала она. — Давай-ка избавимся от этого. Говорила она со знанием дела, спокойно и властно.

— Хотелось бы, но я не знаю как, — ответил Уилл, стуча зубами.

— Как? — переспросила девочка, — Так, как это всегда делается. Расскажи мне еще раз о змеях и о том, как ты упал с обрыва. Уилл покачал головой.

— Не хочу.

— Конечно, не хочешь, — заметила она. — Но тебе обязательно надо это сделать. Послушай, что говорит минах.

— Здесь и теперь, друзья, — продолжала увещевать птица. — Здесь и теперь, друзья.

— А ты не сможешь быть здесь и теперь, пока не избавишься от змей. Говори.

— Нет, не хочу, не хочу. — Он готов был разрыдаться.

— Так ты никогда не освободишься от них. Они будут ползать у тебя в голове. И поделом тебе, — строго добавила Мэри Сароджини.

Уилл попытался унять дрожь, но тело отказывалось повиноваться, Властвовал кто-то другой — злобный и жестокий, — подвергая Уилла унизительным мучениям.

— Вспомни, как бывало, когда ты приходил к маме с ушибом или царапиной, — убеждала девочка. — Что говорила тебе мать? Мать брала его на руки, приговаривая:

— Бедный малыш; бедный, бедный мой малыш.

— И она так поступала? — Девочка была потрясена. — Но ведь это ужасно! Переживание загоняется вовнутрь! «Бедный малыш», — насмешливо повторила девочка. — Эти слова останутся с тобой. Вместе с несчастьем, о котором они будут напоминать.

Уиллу Фарнеби нечего было ответить. Он лежал молча, сотрясаемый неукротимой дрожью.

— Что ж, если не хочешь сам, я сделаю это за тебя. Слушай, Уилл: там была змея, большая, огромная змея, и ты едва не наступил на нее. Едва не наступил, и так испугался, что потерял равновесие и упал. Скажи теперь это сам — говори!

— Я едва не наступил на нее, — послушно прошептал Уилл, — и потом я…— Он не мог продолжать. — Упал, — выдавил он наконец почти беззвучно.

Все пережитое вернулось: тошнотворный страх, судорожное движение, падение с обрыва и жуткая мысль о том, что это конец.

— Скажи снова.

— Я едва не наступил на нее. И потом…— Уилл услышал собственный всхлип.

— Хорошо, Уилл. Плачь — плачь!

Всхлипы перешли в рыдания. Устыдившись, Уилл стиснул зубы, и рыдания прекратились.

— Не сдерживайся! — воскликнула девочка. — Пусть это из тебя выйдет, если уж так получается. Вспомни змею, Уилл. Вспомни, как ты упал. Вновь раздались рыдания, и Уилл затрясся еще сильней, чем прежде.

— А теперь опять повтори, что случилось.

— Я видел ее глаза, видел, как она высовывает и снова втягивает язык.

— Да, ты видел ее язык. А что случилось потом?

— Потом я потерял равновесие и упал.

— Повтори это снова, Уилл. Но он только всхлипывал.

— Повтори, — настаивала девочка.

— Я упал.

— Снова. Слова эти раздирали ему душу, но он повторил:

— Я упал.

— Снова, Уилл. — Она была неумолима. — Снова.

— Я упал, упал, упал.

Всхлипы постепенно затихали. Говорить стало значительно легче, и воспоминания были уже не столь мучительны.

— Я упал, — повторил он в сотый раз.

— Но не расшибся.

— Да, не расшибся, — согласился он.

— Тогда к чему весь этот переполох?

В голосе ее не было ни злорадства, ни насмешки, ни тени презрения. Она просто, без обиняков, спросила его, надеясь услышать такой же простой незамысловатый ответ.

Верно, к чему этот переполох? Змея его не ужалила, он не сломал себе шею. К тому же, все это случилось вчера. А сегодня вокруг огромные бабочки, птица, призывающая к вниманию, и это странное дитя, которое рассуждает, как голландский дядюшка, хотя похоже на духа-вестника из неведомой мифологии, и, живя в пяти милях от экватора, носит фамилию Макфэйл. Уилл Фарнеби громко рассмеялся.

Девочка захлопала в ладоши и тоже засмеялась. К ним присоединилась птица, которая разразилась демоническим хохотом, наполнившим поляну и эхом отражавшимся от деревьев; казалось, сама вселенная покатывалась со смеху, потешаясь над нелепой шуткой бытия.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Рад вашему веселью, — послышался вдруг чей-то низкий голос.

Уилл Фарнеби обернулся: над ним, улыбаясь, склонился маленький сухощавый мужчина в европейском костюме, с черным саквояжем в руке. На вид ему было около шестидесяти. Густые седые волосы выбивались из-под широкополой соломенной шляпы, нос отличался внушительными размерами. Глаза казались невероятно голубыми на смуглом лице.

— Дедушка! — воскликнула Мэри Сароджини. Незнакомец взглянул на девочку.

— Что вас так рассмешило? — спросил он. Мэри Сароджини ответила не сразу, собираясь с мыслями.

— Вчера он плыл в лодке, — сказала она. — Вдруг налетел шторм, и лодка разбилась. Он стал карабкаться по скалам, а там водятся змеи. Он испугался и сорвался вниз — но, к счастью, свалился на дерево. От испуга он очень сильно дрожал. Я дала ему бананов и заставила рассказывать — опять и опять. И тогда он понял. Что ничего особенного не случилось. Стоит ли волноваться, если все уже позади. Вот он и засмеялся, и я засмеялась тоже. И минах, слушая нас, стал хохотать.

— Замечательно, — с одобрением заметил дедушка. — А теперь, — обратился он к Уиллу Фарнеби, — после того как оказана первая психологическая помощь, поглядим, что приключилось с бедным братом Ослом. Между прочим, меня зовут доктор Роберт Макфэйл. А вас?

— Его зовут Уилл, — вмешалась девочка, прежде чем молодой человек успел ответить, — и фамилия его: Фар — что-то там такое.

— Фарнеби, вернее говоря. Уильям Асквит Фарнеби. Вы уже, наверное, догадались, что мой отец был ревностным либералом. Даже когда напивался. То есть, особенно когда напивался.

Уилл презрительно хохотнул. Смех его не вязался с тем ликующим, гомерическим весельем, которое переполняло его минуту назад.