Остров - Хаксли Олдос - Страница 13

— Но разве это не смешно! «В мои годы», — повторил он и засмеялся вновь. — Муругану нет еще восемнадцати, а уж мне ли не знать, сколь юной была принцесса Рендана, когда выходила замуж. Муруган, тем временем, послушно поднялся и поцеловал матери руку.

— Теперь мы можем говорить более свободно, — сказала рани, едва он вышел из комнаты.

Взглядом, голосом и всем своим колышущимся телом рани выражала недовольство супругом.

De mortuis…[12] Ей не следует ничего говорить о своем супруге, кроме того только, что он во всех отношениях был типичный паланезиец, настоящий представитель своей страны. Под красивой, гладкой кожей палане-зийцев кроется, увы, ужасающая порочность.

— Стоит мне только вспомнить, в кого они пытались превратить мое дорогое Дитя! Это было два года назад, когда я разъезжала по свету во имя Крестового Похода Духа. Звеня браслетами, рани в ужасе воздела руки.

— Для меня было сущей мукой расстаться с ним на такой долгий срок; но Учитель повелел мне ехать с Миссией, и Внутренний Голос сказал, что мне не следует брать Дитя с собой. Он и так слишком долго жил за границей. Пора познакомиться со страной, которой он будет править. Вот почему я решила оставить его здесь. Тайным Советом был назначен Комитет Опекунов. Туда вошли две женщины, матери взрослых сыновей, и двое мужчин, одним из которых, к сожалению, — скорее скорбно, нежели с гневом, сказала рани, — оказался доктор Роберт Макфэйл. Короче говоря, едва я очутилась за пределами страны, как эти достопочтенные опекуны, коим я доверила свое Дитя, своего Единственного Сына, принялись методично, повторяю, методично, мистер Фарнеби, подрывать мое влияние. Они пытались разрушить систему Моральных и Духовных Ценностей, над которой я усердно трудилась в течение многих лет.

Уилл не без ехидства (ибо он понимал, конечно, что имеет в виду рани) выразил свое изумление. Система моральных и духовных ценностей? Но Уилл не знает никого добросердечней, чем доктор Роберт и его помощники. Найдется ли другой такой добрый самаритянин, со всею искренностью спешащий на помощь?

— Да, они не лишены милосердия, — сказала рани. — Но милосердие — не единственная добродетель.

— Конечно, нет, — согласился Уилл и перечислил все качества, которых явно недоставало самой рани. — Существует также искренность. Не говоря уж о правдивости, скромности, самоотверженности.

— Вы забываете о Непорочности, — сурово заметила рани, — Непорочность — основа всего, sine qua non [13].

— Но, наверное, здесь, на Пале, так не считают. — Определенно нет, — сказала рани.

И она продолжила свой рассказ о том, как ее бедное Дитя окружили порочные люди; они покушались на его невинность, подстрекая вступить в связь со скороспелой беспутной девицей, коих на Пале великое множество. А когда этим порочным людям стало ясно, что Муруган не из тех, кто станет соблазнять девушку (ибо рани приучила его смотреть на Женщину как на Святыню), они велели девушке соблазнить его.

Увенчалась ли, гадал Уилл, эта попытка успехом? Или Антиной уже научился презирать девушек, предпочитая им своих юных друзей? А, может быть, их опередил более опытный педераст, швейцарский предшественник полковника Дайпы?

— Но самое худшее было впереди. — Рани понизила голос до «страшного» театрального шепота. — Одна из матерей, входивших в Комитет Опекунов, — матерей, поймите вы это! — посоветовала ему пройти курс уроков.

— По какому предмету?

— Этот предмет они эвфемистически называют любовью. Рани поморщилась, словно почуяла запах нечистот.

— И эти так называемые уроки, — отвращение в голосе рани сменилось презрением, — ему предстояло получить от Взрослой Женщины!

— О небеса! — воскликнул посол.

— О небеса! — почтительно повторил Уилл. Та взрослая женщина, в глазах рани, была куда более опасной соперницей, чем любая из скороспелых беспутных девиц. Это была мать-конкурентка, которая обладала чудовищно несправедливым преимуществом, так как могла позволить себе вступить в кровосмесительную связь.

— Они обучают…— рани заколебалась, — …Особой Технике…

— А что это за техника? — поинтересовался Уилл.

Но рани не могла принудить себя снизойти до отвратительных подробностей. В этом не было необходимости. Ибо Муруган (подумать только!) отказался от этих уроков. Да, он отказался от уроков разврата, которые должна была ему преподать женщина, по возрасту годящаяся в матери; самая мысль о подобных уроках вызывала у мальчика тошноту. И не удивительно. В нем было воспитано почтительное отношение к Идеалу Непорочности. Брахмачарья, если вам понятно это слово.

— Да-да, — отозвался Уилл.

— Вот почему еще я считаю его болезнь скрытым благословением, истинным перстом Божьим, Живя здесь, на Пале, я не смогла бы воспитать его, как хотела. Слишком много дурных влияний. Под угрозой Непорочность, Семья, даже Материнская Любовь. Уилл насторожился.

— Как! Они и материнство реформировали? Она кивнула.

— Вы даже не представляете, сколь далеко здесь все зашло. Но Кут Гуми знал, какого рода опасности нас подстерегают на Пале. И что же? Мой сын заболевает, и доктора посылают нас в Швейцарию. Подальше от Опасности.

— Как же случилось, — недоумевал Уилл, — что Кут Гуми отправил вас в Крестовый Поход одну? Разве он не предвидел, что случится с Муруганом, когда вы покинете его?

— Он предвидел все, — сказала рани. — Искушения, стойкость, массированная атака всех Сил Зла, и наконец — спасение. Долгое время, — пояснила она, — Муруган не решался писать мне о том, что происходит. Но после трех месяцев осады он не выдержал. В его письмах появились намеки, но я не поняла их, потому что была слишком поглощена поручением Учителя. И наконец, он написал мне письмо, в котором рассказал все. Я отменила последние четыре лекции в Бразилии и прилетела так быстро, как только мог домчать меня самолет. Через неделю мы уже были в Швейцарии. Я и мое Дитя — наедине с Учителем.

Рани закрыла глаза, и выражение экстатического злорадства появилось на ее лице. Уилл с брезгливостью отвернулся. Самозваная спасительница мира, мать, крепко держащая в когтях пожираемого ею ребенка, — способна ли она хоть на миг взглянуть на себя со стороны? Понимает ли, во что превратила — и продолжает превращать — своего несмышленыша-сына? На первый вопрос можно не сомневаясь ответить отрицательно. Но над вторым стоит поразмыслить. Возможно, она не подозревает, что делает с мальчиком. Но, скорее всего, знает — и сознательно предпочитает полковника женскому влиянию. Ибо женщина способна вытеснить ее из жизни сына, а полковник — нет.

— Муруган сказал мне, что собирается реформировать эти так называемые реформы.

— Я молюсь только об одном, — проникновенно сказала рани, напомнив Уиллу деда-архидиакона, — чтобы во всех начинаниях моему мальчику были даны Силы и Разум.

— Но как вы расцениваете его проекты? — настаивал Уилл. — Нефть, индустриализация, армия?

— Я не сильна ни в политике, ни в экономике, — усмехнувшись, сказала рани; Уилл вспомнил, что она уже прошла Четвертое Посвящение. — Спросите Баху, что он думает.

— Как представитель чужой страны, я не имею права высказывать мнения.

— Не такой уж и чужой, — возразила рани,

— Для вас — нет. Но не для паланезийского правительства.

— Но это не значит, — вмешался Уилл, — что вы не имеете своей точки зрения. Хотя она, разумеется, и не совпадает с местной, ортодоксальной. Кстати, — добавил он, — я сейчас не облечен профессиональными обязанностями. Это не интервью для прессы, господин посол.

— Что ж, не для прессы и не как официальный представитель, скажу: я полностью одобряю замыслы нашего юного друга.

— Вы считаете, что политика паланезийского правительства в корне неверна.

— Да, в корне неверна, — подтвердил мистер Баху, и на сухощавом лице Савонаролы заиграла вольтеровская улыбка. — Неверна, поскольку уж слишком правильна.